белые платочки спасли церковь
Из истории Церкви на Урале. Белые платочки спасли Церковь
Аудио
Поделиться:
Нравится:
Персоны
Предыдущие выпуски
Помощь телеканалу
Православный телеканал «Союз» существует только на ваши пожертвования. Поддержите нас!
«Православная газета»
Мы в контакте
Последние телепередачи
Божественная литургия 9 ноября 2021 года
8 ноября. Мученик Лупп Солунский (Фессалоникийский)
Читаем Апостол. 8 ноября
Этот день в истории 8 ноября
День ангела 8 ноября
Вопросы и ответы
Допустимо ли не причащаться, присутствуя на литургии?
Каков смысл тайных молитв, если прихожане их не слышат?
Какой была подготовка к причастию у первых христиан?
Как полноценная трапеза переродилась в современный ритуал?
© 1999-2021 Екатеринбургский епархиальный Информационно-издательский центр
Все материалы интернет-портала Екатеринбургской епархии (тексты, фотографии, аудио, видео)
могут свободно распространяться любыми способами без каких-либо ограничений по объёму и срокам
при условии ссылки на источник («Православная газета», «Радио «Воскресение», «Телеканал «Союз»).
Никакого дополнительного согласования на перепечатку или иное воспроизведение не требуется.
Дорогие друзья
Мы не просим у вас милостыню. Мы ждём осознанной помощи от тех, для кого телеканал «Союз» — друг и наставник.
Цель телекомпании создавать и показывать духовные телепрограммы. Ведь сколько людей пока еще не просвещены Словом Божиим? А вместе мы можем сделать «Союз» жемчужиной среди всех других каналов. Чтобы даже просто переключая кнопки, даже не верующие люди, останавливались на нем и начинали смотреть и слушать: узнавать, что над нами всеми Бог!
Давайте вместе стремиться к этой — даже не мечте, а вполне достижимой цели. С Богом!
У книжной полки. Михаил Сизов. Белые платочки. О женской доле и Божьей воле
Аудио
Наверно, неоднократно многим из нас приходилось слышать такую фразу, сказанную предположительно Патриархом Алексием I: «Белые платочки спасли Церковь в годы Советской власти». Смысл ее, тут никто не поспорит, в том, что именно православные женщины в годы жесточайшего атеизма спасали храмы и монастыри от закрытия, а Церковь от уничтожения. Они, не боясь властей, не прекращали молиться и ходить на богослужения, вопреки всему крестили своих детей и внуков, помогали гонимым священнослужителям. И надо сказать, что редко кто из них жаловался на свою нелегкую женскую долю, ведь во всём они полагались на Господа, на Его святую волю. О женщинах, сохранивших Православную веру в атеистическом мире, рассказывает журналист Михаил Сизов в книге, которая так и называется – «Белые платочки. О женской доле и Божьей воле». Об этой книге и ее авторе – далее в нашей программе.
«Иной раз нечаянная, ничем не примечательная встреча отпечатывается на долгие годы. ». Такими словами начинается первый из рассказов Михаила Сизова, человека, исколесившего Россию, а более всего, свою северную сторонку вдоль и поперек. И сколько же встреч за это время было у него, случайных и не случайных, не сосчитать. А за каждой встречей своя судьба, своя жизненная история. Из таких историй составляется мозаика, представляющая собой масштабную картину, на которой мы видим нашу многострадальную Родину в ее величественной, духовной красоте. И неизменным ее украшением является русская женщина, которая, как сказал Некрасов, «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». А верующая женщина еще и храм из руин восстановит.
Еще одна история поведает о трех старицах-недумах, с которыми автор и его друг познакомились во время своего очередного паломничества на велосипедах. Усть-Недума – так называется село, расположенное в Лузском районе Кировской области. Как повествует автор, земля эта в древности называлась «Лузской Пермцой, и обитали в ней древние коми (пермяки). В отличие от вычегодских пермяков, крещённых в XIV веке святителем Стефаном Пермским, лузяне долгое время оставались под влиянием язычества — пока не появился в их пределах пустынник, святой Леонид Устьнедумский. В 50-летнем возрасте явилась к нему во сне Божия Матерь и велела идти в Холмогорский уезд Архангельской области, в Моржевскую пустынь — взять там Её икону Одигитрии и перенести на реку Лузу. И, построив храм в честь её, оставаться при нём до кончины.
Следующий из очерков рассказывает о блаженной Любушке Сусанинской, к которой автор отправился в 1992 году. Эту историю Михаил Сизов начинает так: « Когда представляешь, как неохватно и духовно богато наше Православие, то видится огромный Храм до неба. За главными воротами его совершается Божественная литургия, православный люд причащается Святых Таин, всё там сверкает неземным благолепием. Рядом с этими воротами другая дверь — за ней в уединении молится монах. Рядом ещё одна — там покои архиерея-вероучителя. Тут же в двух шагах вход под высокие своды древлехранилища, где собрана книжная премудрость. Не охватить глазами, сколько в Храме разных дверей и дверок, и все они распахнуты настежь: входи, человек, спасай свою бессмертную душу! А вот ещё одна, необычная калиточка. Ведёт она в низкую каморку, в тесный чуланчик. Там живёт Любушка юродивая». Блаженная отошла ко Господу в 1997 году, но автору посчастливилось познакомиться с этой удивительной подвижницей. И его рассказ о ней представлен на страницах этой книги.
«Белые платочки» спасли Церковь
Эта фраза, ставшая крылатой, родилась в годы советской власти, в годы гонений на Церковь, когда русские женщины – жены-мироносицы ХХ века – явили миру верность Христу. В нашем городе Покровске примеры духовного подвига «белых платочков» связаны с двумя храмами – Покровским и Свято-Троицким.
Строили храм всем миром
С одной из этих женщин – Евгенией Ивановной Михайловой – мне довелось познакомиться в 90-е годы. Тогда я, как и большинство людей, воспитанных в советское время, была далека от веры. С Евгенией Ивановной свела меня журналистская работа, а точнее, интерес к истории единственной действующей на тот момент в нашем городе церкви в честь Покрова Пресвятой Богородицы. И те несколько встреч в ее квартире на улице Тельмана запали в душу, хотя память не сохранила все подробности общения с этой мудрой и разносторонней женщиной.
Это было время, когда явного запрета на «волеизъявление религиозных чувств» вроде бы не существовало, но участие в Таинствах Крещения, Венчания, как и посещение богослужений не приветствовалось. Особенно, если ты коммунист или комсомолец. Об этом писали и на страницах нашей газеты «Коммунист» (ныне «Наше слово»).
Именно от Евгении Ивановны я впервые услышала о том, как нелегко давалось строительство Покровской церкви, в судьбе которой она принимала самое активное участие: ездила хлопотать о ее открытии в Москву к Патриарху Алексию I. Строили эту церковь всем миром, на пожертвования многих людей, несмотря на препятствия со стороны властей. Евгения Ивановна входила в так называемую церковную «двадцатку», которая под руководством сначала священника Михаила Арчажникова, а потом священника Георгия Лысенко участвовала в решении всех вопросов, связанных со строительством храма.
После того как в ответ на многочисленные обращения исполком Энгельсского горсовета в 1955 году принял решение об отводе земельного участка под строительство молитвенного дома, верующие на свои средства выкупили недостроенный деревянный дом. Он стоял на месте нынешнего храма, и сначала там проходили службы. А потом продолжили строительство.
В небольшой брошюрке, посвященной истории храма, читаю воспоминания Евгении Ивановны: «Приходили по Волге баржи с лесом – купили горбыль. Но долго ли алтарь на деревянных столбах продержится? Пошли на кирпичный завод. Заместитель директора А.Д. Косолапов на нашу просьбу ответил: “На церковь – нет, – но потом смягчился: – Могу только половинки”. А нам хотя бы половинки на столбы и фундамент. Купили лошадь, наняли плотников. Лошадь месит глину, взрослые и дети мажут. Все руками человеческими». Кирпич с завода получали обходным путем: посылали разных женщин с просьбами, будто для своих нужд.
В конце своей жизни Евгения Ивановна приняла монашеский постриг с именем Ксения. Из наших бесед с ней запомнились рассуждения о судьбе России. Она утверждала, что сила Российского государства — в присущей русскому народу духовности, в его православной вере. Поэтому на ее разрушение направлены усилия наших западных недругов. Именно Евгения Ивановна посеяла зернышко веры, которое спустя годы проросло в моей душе.
С Богом всегда счастье
Прошли десятилетия, но остались еще живые свидетели и участники тех далеких событий. В их числе – Валентина Павловна Громак, которая в этом году отметит свое 90-летие. Она, как и Е.И. Михайлова, была в церковной «двадцатке» и ездила в Москву к Патриарху.
С верой в Бога Валентина Павловна живет с раннего детства, ее отец служил настоятелем в одном из храмов Аткарска. Когда она приехала в Энгельс, здесь не было ни одной действующей церкви.
– Мы молились в небольшом молельном домике, – вспоминает Валентина Павловна. – А когда началось строительство церкви, приходили туда после работы, иногда оставались там ночевать, потому что трудились допоздна – и кирпичи, и песок таскали, и линолеум стелили… Мы были в подсобниках у отца Георгия. Вот это был молитвенник! А человек какой! Бывало, последнее принесет, если надо.
Если было надо, она и сама получку отдавала на нужды стройки. Участие в этой стройке подчас ставило под угрозу не только репутацию прихожан, но и свободу.
– Случалось, выпишем машину кирпича, выгрузим, и тут же сотрудники ОБХС ко мне. Но там, слава Богу, люди были умные, все это как-то заминали. Было и так: сложим стенку, утром приходим – она развалена. А сколько раз нас с детишками разгоняли, чтобы мы не водили их в церковь! Недоброжелателей много было во властных структурах, в том числе в тех, что управляли церковными делами в области. И выговоры получала, и зарплаты меня лишали… А вы думаете, как? К вере легко не приходят. Чтобы к вере прийти, надо ой как много испытаний пройти. Но Господь помогал… Приедем, бывало, к отцу Сергию Радонежскому в Троице-Сергиеву Лавру, помолимся, и он все управит. Мы туда много лет ездили по нашим церковным делам и как паломники, привозили оттуда церковную утварь, свечи.
Муж Валентины Павловны, летчик, тоже был верующим человеком. Супруги жили в венчанном браке и детей своих воспитали в христианских традициях.
– Духовником у меня был отец Александр Керимов, он и детей наших венчал. Когда началось восстановление Свято-Троицкого храма и его назначили настоятелем, мы стали помогать.
Но до сего дня она остается прихожанкой родного Покровского храма.
«Какие эмоции вызывают воспоминания о тех годах, которые стали настоящим испытанием для каждого христианина?» – спросила я Валентину Павловну. И в ответ услышала: «С Богом всегда счастье!».
Уже около тридцати лет на Пасху Валентина Павловна посещает дом для детей-инвалидов в с. Орловка под Марксом. Приезжает туда вместе с Зинаидой Дмитриевной Мозгачевой и Светланой Федоровной Коноваловой с кучей гостинцев для ребятишек – с пирогами, блинами собственного изготовления, сладостями, ну и, конечно, с крашеными пасхальными яичками. Начинала она ездить туда еще с Евгенией Ивановной Михайловой.
Дети каждый раз ждут этот десант из бабушек. А у тех, глядя на ребятишек, сердце кровью обливается. Разве можно их бросить!
Здесь твое место
– А Вы приходите в воскресенье в Покровский храм, там ее и найдете, – посоветовали мне, когда оказались безуспешными поиски телефона или адреса Параскевы — так, а еще Паня величают окружающие Прасковью Андреевну Куликову.
Она сидела на скамеечке у стены, опершись двумя руками на палочку, и также на нее опираясь, поднималась в определенные моменты богослужения. А в завершении вместе со всеми пошла причащаться. Несмотря на свой преклонный возраст (в конце прошлого года ей исполнилось 93 года), Прасковья Андреевна каждое воскресенье приезжает в этот храм, если позволяет здоровье и есть кому ее сопровождать. Живет она в центре города. В роли провожатой чаще всего выступает одна из прихожанок.
Вместе доехали на маршрутке, вышли, день чудесный, солнечный: легкий морозец, улицы утопают в снежном убранстве. «Как много снега!» – невольно вырвалось у меня. «У Бога всего много», – сдержанно ответила Прасковья Андреевна. А когда поднимались с ней по лестнице на ее третий этаж, не переставала славить Бога: «Слава Богу, за радость и за скорбь». Она постоянно благодарит Господа абсолютно за все и с усердием и любовью молится за близких, знакомых людей, за всех батюшек ее родного Покровского храма, прихожанкой которого является с момента его рождения.
Родом Прасковья Андреевна из Пензенской области. Родители ее были верующими.
– Мы без молитвы за стол не садились, – рассказывает она. – Мама редко ходила в храм. Нас было семеро у нее, когда тут, да еще и хозяйство. А папа – каждое воскресенье, и нас с собой брал. Он пел и читал на клиросе.
Воспитанная, как и все ее сестры и братья, в любви не только к Богу, но и к труду, осенью сорок первого пятнадцатилетняя Паня уже пахала на тракторе. Через три года по призыву в армию выучилась на шофера и до конца войны, а потом и еще много лет работала в автоколонне. Она тоже из того воинства Христова, которое встало на защиту своей веры и получило впоследствии название «белые платочки».
В Покровск (Энгельс) Прасковья Андреевна приехала в 1953 году, здесь вышла замуж, работала сначала на межрайбазе. Вспоминая, рассказала, как проходили службы в молитвенном домике, как однажды отец Георгий, обходя с кадилом и услышав, что она подпевает певчим, взял ее за руку, довел до клироса и сказал: «Заходи и будь здесь. Вот твое место, где петь». Как и Валентина Павловна, оставалась после службы, приходила сюда после работы помогать строить церковь.
– Многое приходилось делать тайком, к нам частенько наведывалась милиция. Муж мой работал шофером, развозил раствор, и один раз по моей просьбе как-то сумел выгадать его для нашей стройки, целую машину привез. Он был неверующим человеком, но мне не мешал. А уж когда начались работы на Свято-Троицком храме, мы все туда пошли – на помощь настоятелю отцу Александру. Все делали. Когда Свято-Троицкий храм открыли, многие из наших туда стали ходить на службы, но я своему Покровскому не изменяю. Раньше добиралась сама, теперь с провожатыми — стала плохо видеть. А когда некому меня довести, такси вызываю. Господь меня не бросает, как помолюсь — и как будто у меня уже ничего не болит. Я только на Бога и надеюсь. Бог дал мне все! Я хорошо живу. Хожу в церковь. Сама еще все для себя могу делать, внучку стараюсь не обременять лишний раз.
«Белые платочки тихие собой скрепляют церкви своды», – это строка из стихотворения поэта Александра Солодовникова, посвященного женщинам, которые пронесли свою веру через все испытания в годы атеистической советской власти. Они спасали храмы, учили детей и внуков молитве и посеяли зерна своей веры в их сердцах. Поэтому, когда слышу разговоры о строгости церковных бабушек, хочется сказать: «Не спешите их осуждать, поймите». Для них все, что в доме Божием, свято. Это же настоящие воины Христовы! За суровой и иногда неприветливой внешностью скрывается настоящее христианское сердце. Но увидеть это можно в ситуациях, когда человек нуждается в помощи, участии, любви и сострадании.
«Белые платочки» кто они?
Молокане
Всемирный съезд молокан 2005 г
Молокане Левокумского района (Ставропольский край)
Были и еще «белые платочки»
Что же касается моего воспоминания о молоканах, то оно не было ошибочным. Сектанты тем и отличаются от официальной конфессии, что даже в одежде пытаются сохранить свои отличия и определяют своих именно по одежде. Официальная церковь, будучи государственным институтом, никогда не требовала для жителей того или иного государства непременного канона в светской одежде. Этим христианство выгодно отличается от мусульман или иудеев-ортодоксов. Оно предоставляет своим верующим возможность совершенствовать и развивать мужской и женский костюм в соответствии с временными и культурными изменениями, происходящими в обществе. Христианство не боится потери влияния на человека и растворения в чужеродной среде, потому что изначально строилось на духовном и богословском совершенствовании человека. Другое дело, сектанты. Их устойчивость диктуется тоталитарным подходом к чисто внешним обрядовым особенностям веры.
Итак, кто такие «белые платочки»? Почему именно они и что они в себе хранят?
Сам Булат Окуджава может дать ответ:
«Собралися молокане. »
Собралися молокане,
жар почуяв под ногами.
Взяли в руки тяжкий плуг,
не щадя ни спин, ни рук.
Улеглись пустые споры,
сникли праздные дела.
Только спины — как опоры,
только руки — как крыла.
Шли они передо мною
белой праведной стеною,
лебединым косяком.
Ни печальных и ни слабых.
Белые платки на бабах.
И мужик за мужиком
в белых робах домотканых,
в черных кепках полотняных
с духоборским козырьком.
Даже на похоронах молоканки носят белые платки. В силу большой роли религии, женская повседневная одежда в настоящее время также отличается своей строгостью. Обязательным считается ношение платка и длинной юбки ( А. Самарин)
Голову повязывают белым платочком с красными каёмками. У девиц косы опускаются вниз с вплетёнными в них красными, синими и зелёными лентами. В руках у каждой молоканки должен быть тоже беленький платочек, называемый «ручником»7.
Женщины, помимо белого платочка, надевали сверху ещё большой платок, а на плечи ещё третий платок.
Появившись в последней четверти XVIII в., оно распространилось в мелкособственнической среде крестьянского населения Центральной России, для которого домостроевский консерватизм и патриархальность стали способом защиты и негативным отношением к петровским преобразованиям, а новозаветное служение духу констатировало принципиальные разногласия с государственным православием. Поэтому в молоканской свадьбе и похоронах можно прочувствовать и дух домостроевского аскетизма, и наивную простоту евангельского христианства апостольских времён. Причём, домостроевская традиция сильнее проявила себя в свадебном обряде, а ветхозаветная – в погребальном.
Но есть еще одна категория православных, где женщины обязаны носить платки, чаще белого цвета, и длинные юбки. Это старообрядцы.
Конечно, сегодняшние староверы отличаются от своих предков, живших много веков назад, ведь внешняя жизнь влияет и на внутреннюю. Хотя у старообрядцев исстари существуют свои правила, их строгость и соблюдение – личное дело каждого.
В крестьянской одежде нет деления на мужское и женское – запáх всегда налево: сторона ангела (правая) должна покрывать левую.
– Помимо постоянного ношения нательного креста христианин должен быть подпоясан, – объясняет Кирилл Кожурин. – Для христиан пояс – вещь с глубоким символическим смыслом. Это и разделение «плотского» низа и «духовного» верха, и готовность к служению Богу. Без пояса нельзя ни молиться, ни отходить ко сну. Отсюда распространенное выражение, сохранившееся в современном языке: «распоясаться», то есть «стать распущенным, несдержанным». В древности считалось крайне неприличным находиться на людях без пояса.
P.S. Вот вам и «белые платочки». Чем больше узнаешь о жизни староверов или молокан, чем больше присматриваешься к православным прихожанам и священникам, вышедшим на яркий свет современного общества, тем больше убеждаешься, что никакое западное влияние нам не грозит. Если и возрождается православие, то отнюдь не в том виде, который представляли его почитатели начала 20 в., христианские социалисты философы типа Сергия Булгакова, Семена Франка, Павла Флоренского, Владимира Соловьева. Это и не православие советских историков типа Сергея Аверинцева. Это даже не А.Мень со своей проповедью соединения нового мышления со старыми догматами церкви. Это опять архаика, это поклонение обряду и внешнему традиционному стереотипу, сковывающему любую мысль, кроме одной: так заведено и так надо.
А надо смирение, подчинение, послушание и скрупулезное следование внешнему ритуалу.
Чем-то подобная приверженность к повторению раз и навсегда заведенного порядка в лице религиозного ритуала, сродни детской привязанности к одним и тем же действиям. Ребенок боится изменений привычного, однажды выученного, потому что он не умеет еще пользоваться мысленной духовной свободой, соединяющей внешнее с внутренним.
Сколько раз приходилось замечать, как ребенок одевается, чистит зубы, куда кладет хлеб или конфету. Он непременно будет повторять то, как одевали его в первый раз, как показывали процесс умывания, еды и т.п. Стоит только случайно надеть на него кое-что иначе, как он начинает протестовать, снимать уже надетое, чтобы провести обряд по той лишь одной знакомой и выученной им форме.
Тот же самый мыслительный процесс воспроизводят все архаические формы религии, все замкнутые, тесные группы верующих, именуемых сектантами. И вот этот процесс пришел в наше православие.
А мы удивляемся, почему женщин не пускаю в храм в брюках, почему обязывают покрывать голову, почему даже малых девочек одевают в длинные платья и платочки. Искать логику или дань особому богословскому пониманию действий совершенно бесполезно. Здесь нет ни логики, ни мыслительной деятельности. Здесь присутствует только раз и навсегда усвоенный обрядовый ритуал, идущий в конечном итоге от глубин архаического язычества, от заговора и магии. Страх изменить принятому связан со страхом ответственности за своеволие и наказанием.
Это общие элементы, объединяющие православие с традиционным исламом или иудаизмом, в которых традиция является более сильным компонентом, чем духовная свобода.
С другой стороны, признание того, что «белые платочки» спасли церковь, свидетельствует о том, что на самом деле православие в советском обществе держалось только самой темной, мало образованной, далекой от культуры огромного мира, скованной привычкой малой частью населения. Вот эта часть населения и выдала нам в полном наборе истинное, архаичное православие и живое движение творческой культурной мысли не озарило его. А сейчас само священство, поняв как выгодно послушание и ритуал, пытается сохранить их в неизменном виде.
И при этом абсолютно вольно обращается с самим богословием и канонами. Богословие требует эрудиции, глубины познания предмета, культуры мышления, тогда как ритуал, обряд и твердо усвоенные правила, касающиеся как внешнего облика, так и молитвы, не требуют ничего, ни образования, ни логики, ни эрудиции.
« Алексей Безгодов, старовер-беспоповец Поморского согласия, председатель новгородской общины. Алексею 40 лет, он – потомственный старовер, историк, окончил РГГУ, работал в МГУ, готовится к защите кандидатской о старообрядчестве. Изучает архивы, пишет научные статьи, участвует в конференциях. Мы сидим в «кабинете» Безгодова – на кухне однокомнатной хрущевки в центре Великого Новгорода. За обеденным столом он редактирует староверческий узор в фотошопе. Перерисовывает орнаменты из старинных книг. У Алексея небольшое издательство, на свои средства он издает староверческую литературу. Обрабатывает фотографии, делает орнаменты, отправляет книги в типографию и заказчику.
Алексей носит и косоворотки, и обычные рубахи с футболками. На богослужение, как и положено, надевает азям. В Москве мужик в косоворотке не диво, но в других местах происходили курьезы. В Новгороде и небольших городах Алексей Безгодов не раз слышал в свой адрес: «ZZ-top», «Дед Мороз», «бен Ладен».
Пока заваривался чай, Наталья продемонстрировала два варианта ношения платка – на кромку и на уголок. На кромку (в роспуск): большой платок скалывается под подбородком и лежит на спине покрывалом. Помните героинь Нестерова, Сурикова? В Москве и Новгороде у староверов-беспоповцев принято носить платок на угол (под подбородком скалывается булавкой, правый конец идет внахлест левому, на спине лежит треугольником). Сейчас все прихожанки поморцев носят платок на уголок. А в Поволжье, на Урале, в Сибири носят только на кромку. В Петербурге на кромку платок повязывают клирошанки. Сегодня в некоторых общинах платки надевают девочкам с младенчества».(Зарисовка Марии Башмаковой о жизни староверов)
Коза и старцы
 |
| Святая Гора Афон. Современный подвижник |
«Белые платочки»… Этот образ уже прочно вошел в нашу жизнь и вызывает вполне определенные ассоциации. Прежде всего – со старческим возрастом. Хотя белые косынки можно увидеть и на молодых женщинах, и на девушках, и даже на малютках, еще не умеющих ходить, «белыми платочками» называют церковных старушек. Короче, наблюдается несоответствие ассоциативного образа реальной действительности. И еще одно, быть может, более загадочное несоответствие относится к области психолингвистики. Ведь белое – символ чистоты, а также праздничности. Уменьшительно-ласкательный суффикс в слове «платочки» должен настраивать на умиление, симпатию. То есть «белые платочки» теоретически должны были бы вызывать ассоциации сугубо положительные, а вызывают усугубленно-отрицательные. («Эти злые бабки, которые только шикают, одергивают, все им не так. Не так крестишься, не так стоишь, не так одеваешься. Видите ли, колени и плечи надо прикрывать. Щас! Мне не до того было, на душе тоска, а тут старухи учат жить. Вообще больше не пойду никогда!»)
В общем, мы наблюдаем очень грубое искажение словесно-образной связи, которое произошло, конечно, не само по себе, а потому что разные авторитетные люди многократно употребляли и продолжают употреблять словосочетание «белые платочки» в отрицательном контексте.
В результате сформировалось устойчивое негативное представление о церковных старушках как о некоем враждебном классе, преграждающем молодежи дорогу к храму. Иногда, правда, раздаются возражение: дескать, не надо так нападать на бедных старух. Ведь именно «белые платочки» вкупе со священством в советское время спасли Церковь. Но возражения эти погоды не делают, утопая во множественных рассказах о злодеяниях наглых бабок. И соответственно, люди, волнующиеся за будущее Церкви, встают на сторону молодежи. Настоятели многих храмов строго-настрого запретили бабушкам делать замечания молодым. И бабушки эти стали тише воды – ниже травы. Но разговоры про «белые платочки» не утихли. На них продолжают вешать всех собак.
А некоторые пошли дальше. Осенью 2005 года одна из нас присутствовала на церковной конференции, где старшеклассница поучала с трибуны уже не только бабушек, но и самих священников, как надо правильно обращаться с молодежью, чтобы произвести на нее благоприятное впечатление. А то иные батюшки так бестактно себя ведут, что оскорбленные ребята могут больше никогда не прийти в храм. «Какое право имеют священники делать замечания девушке в брюках или с непокрытой головой? А если ей не идут юбка или платок? Это же такая мелочь! Зачем цепляться?»
Правда, юная наставница батюшек не нашлась, что ответить на вопрос: «Если это мелочь, то почему вам должны уступать, а не вы? Когда приходишь в гости, делаешь так, как принято у хозяев. Разве вы будете спорить, если вас в чужом доме попросят переобуться в тапочки или вытереть руки определенным полотенцем?»
Однако большинство в зале, судя во всему, наших взглядов не разделяло, и девушке торжественно вручили приз: ее сочинение, которое она и зачитала в качестве доклада, было признано лучшим на конкурсе детских работ по теме «Православная культура в современном обществе». То есть девочку наградили за осуждение старших, причем облеченных священническим саном. И наградили не сотрудники какого-нибудь, условно говоря, фонда Сороса, а именно те, которых она с таким апломбом учила жить – священники. Хотя все они, наверное, много раз слышали пословицу «яйца курицу не учат». А ведь эта народная мудрость простым, но весьма доходчивым образом иллюстрирует библейскую заповедь, служа своеобразной профилактикой греха хамства. И нам кажется, что ее, эту пословицу, сейчас надо бы вспоминать почаще.
О преднамеренном разжигании конфликта поколений написано, в том числе и нами, довольно много. Уже понятно, что стравливание «отцов» и «детей» есть важнейшая задача глобалистского проекта. Делается это для разрушения традиций и морально-этических установок, которые обычно передаются от старших к младшим и которые, по замыслам глобалистов, необходимо заменить антитрадиционными, антихристианскими и античеловеческими «ценностями». Без дискредитации нормальных взрослых это невозможно.
К сожалению, в последние годы разрушительные процессы начали проникать и в церковную среду. Кампания против «белых платочков» – яркое тому подтверждение. Что неудивительно: Церковь у нас хоть и отделена от государства, но ее члены живут не в вакууме, а в том самом обществе, о котором сейчас идет речь.
Мудрецы местного значения
Наверное, какие-то охранительные механизмы мешают нам по-настоящему увидеть, в насколько искаженной реальности мы живем. Когда начинаешь серьезно задумываться, вздрагиваешь. Нет, конечно, нельзя сказать, что старость у нас в принципе считается чем-то презренным. До такого мы пока не докатились. Но спросим себя, какое место занимает старшее поколение в традиционных культурах, и сравним с сегодняшним днем. А также с тем, что намечается на день грядущий.
Поскольку глобалистский стиль еще не утвердился по всей планете, на ней пока что довольно много мест, где можно увидеть традиционное отношение к старости, традиционную роль стариков в жизни общества. В Непале, например, пожилые и старые родственники до сих пор имеют решающее право голоса, когда молодые собираются вступить в брак. Жрецы, выполняющие там, помимо всего прочего, роль психиатров, тоже весьма преклонного возраста.
А вот свидетельство сирийца: «Мой отец – очень прогрессивный, очень демократичный человек. Таких широких взглядов у нас мало кто придерживается. Представляете? Я при нем могу даже выпить бокал вина!» (Сириец был христианином, а не мусульманином, поэтому в принципе вино употреблял.) Заметим, что на момент разговора сыну прогрессивного отца было около сорока лет, он имел уже своих детей и в недалеком будущем мог стать дедушкой.
Да надо ли так далеко ходить, когда и на Кавказе, причем в курортной полосе, где гораздо более «продвинутые» нравы, до сих пор существует совет старейшин, к которому апеллируют как к истине в последней инстанции при решении разных спорных вопросов: от конфликтов в семье до конфликтов государственного масштаба.
Но старику для того, чтобы его почитали, не обязательно входить в совет старейшин. Ему достаточно войти в комнату – и все немедленно встают, а снова садятся только тогда, когда получат от вошедшего разрешение. Абхазская невестка и сегодня, в век компьютера (который она, между прочим, если есть нужда, прекрасно осваивает), в буквальном смысле слова не подает голоса в присутствии свекра. Так она выражает ему свое сугубое почтение. Когда в тех краях умирает старик, скорбь полагается выражать сильнее, чем по молодому. Вроде нелепость: один пожил, сколько положено, другой ушел преждевременно. Но абхазцы считают, что у старого человека больше заслуг, оттого и утрата его более значительна.
Сейчас нам все это кажется экзотикой, но не так давно (во всяком случае, в историческом масштабе) старики и в России играли совсем не ту роль, что играют сейчас. «Во главе крестьянской семьи стоял один человек – большак, – пишет в книге «О воззрениях русского народа» (М., 2000) известный историк М. М. Громыко. – Это положение его, как главы в религиозно-нравственном, хозяйственном и даже административном отношениях, признавали все члены семьи, община и власти. Из таких глав каждой семьи, а следовательно, и хозяйственного двора, состояла сходка общины. Большаком, как правило, становились по праву старшинства» (С. 341).
Хотя в семье и в более широких социальных средах главенствовал мужчина, почитали и пожилых женщин. «Каждое сложное семейство повинуется одному хозяину… а женщины, кроме хозяина, еще и хозяйке… – рассказывал в середине XIX века этнограф А. Архангельский. – Все в семействе твердо знают и опытом научены, что для счастья семейства необходимо, чтобы все повиновались одному старшему, умнейшему и опытнейшему в семействе, от которого бы зависели все хозяйственные распоряжения» (Там же. С. 345).
Собственно говоря, в последней цитате вполне определенно обозначено, какие свойства старости получали особое признание общества, что давало пожилым такой высокий статус, почему этот возраст даже назывался «почтенным». Мудрость – вот качество, особо ценимое в людях данного возраста. Качество, иному возрасту, как правило, не присущее, потому что оно приходит с жизненным опытом.
Да и на нашей детской памяти эта роль стариков была еще актуальной. Обе мы проводили много времени со своими бабушками и дедушками и хорошо помним, как к ним приходили соседи, знакомые, бывшие сослуживцы – самые разные люди, более молодые по возрасту. Приходили именно как к старшим, чтобы получить совет в какой-то затруднительной ситуации. Другие члены семьи воспринимали это как нечто само собой разумеющееся: с кем еще советоваться, как не с людьми, прожившими жизнь? И гордились тем, что к их родственнику столь многие обращаются за советом. Хотя им, учитывая тогдашние жилищные условия, это доставляло определенные неудобства. И так деваться было некуда, а тут еще чужие люди сидят.
Старики в глубине души тоже гордились оказываемым им доверием и подходили к делу очень ответственно. В каких-то особо сложных случаях они отвечали не сразу, а, в свою очередь, посоветовавшись с другими стариками.
Важно подчеркнуть, что наставническую роль давала человеку сама старость, а не профессиональные заслуги, не богатство или социальное положение. Наши бабушки, например, всю жизнь были домохозяйками. Но их мнение во многих вопросах ценилось не меньше (а то и больше!), чем мнение иных ученых с регалиями. Для того чтобы стать «мудрецом местного значения», старику нужна была лишь открытость, лишь готовность делиться своим житейским опытом с другими.
Старость в традиционной системе координат была в каком-то смысле наградой за правильно прожитую жизнь. Почитая в юности старших, молодежь знала, что когда она доживет до седин, почтение бумерангом вернется к ней. Это помогало вытерпеть отца с крутым характером, ворчливую свекровь, и перспектива старости уже не рисовалась столь печальной, несмотря на неизбежные в этом возрасте скорби.
К концу 60-х ситуация стала вроде бы не очень заметно, а на самом деле довольно быстро, меняться. Сказывалось бурное строительство городов, но главное, давали о себе знать новые тенденции. Ведь именно тогда мир начали активно переделывать. Хотя мы еще долго этого не подозревали и даже слов таких, как «глобализм», «глобализация» до последнего времени не слышали.
Старики, переезжая в новостройки, лишались своего привычного мирка, и молодежь уже потихоньку настраивалась на новый лад. Вошло в обиход понятие «бабушки на лавочках», окрашенное отрицательно и обозначавшее праздных, вредных и злобных старух. Они от нечего делать целыми днями сидят у своих подъездов, лузгают семечки, сплетничают, смотрят, кто с кем и к кому пришел. У них досье на всех жильцов, но особенно они ненавидят молодых, шипят вслед. Брюки надела – так выглядишь «как мужик», мини-юбки – «разврат»… Житья от них нет! Лучше бы занялись чем-нибудь полезным вместо того, чтобы нос совать в чужие дела.
То, что эти бабушки натрудились в своей жизни так, как последующим поколениям и не снилось, было вынесено за скобки. Главное, что они портили настроение, мешали жить.
Кстати, не кажется ли вам, что между «бабушками на лавочках» и «белыми платочками» есть нечто общее? И не только то, что и там, и тут речь идет о старых женщинах. Есть и кое-что поинтересней. Опять хорошим, безусловно положительным словам придан отрицательный смысл. И снова уменьшительно-ласкательные суффиксы, на сей раз в обоих словах, что для нормального русского языка, которым пользуются взрослые люди, нехарактерно. Такая перегрузка бывает лишь в общении с ребенком, да и та порой звучит как-то неестественно-слащаво. Не есть ли это сознательная, намеренная апелляция к архетипу ребенка в расчете на то, что у молодых, еще недавно бывших детьми, он легко актуализируется? Что-то из области психолингвистики?
Представьте себе форму, которая бы соответствовала смыслу: «бабки на лавках» (или «на скамейках»). Конечно, общественное сознание того еще достаточно патриархального времени мгновенно отторгло бы это как нестерпимое хамство. Даже вникать бы не стали, ведь память о Великой Отечественной войне была тогда не каким-то дремучим, а совсем еще недавним прошлым, и о старушках, соседках по подъезду, знали, что у одной погиб сын, у другой – оба сына, третья сама была на фронте и потому хромает на правую ногу… И вообще, грубость была тогда не в почете, тем более по отношению к преклонному возрасту.
Вы, наверное, недоумеваете, почему мы так детально рассматриваем какую-то частность, мелочь. Да потому что мелочь мелочи рознь. Пуля тоже мелкая, но если попадет в сердце, – убьет человека. «Бабушки на лавочках», равно как и «белые платочки», – это очень точный выстрел, в десятку. Тихий, почти бесшумный, он разрушает нормальную систему отношений между поколениями. Из мудрых советчиков, строгих, но справедливых арбитров, учителей жизни, старики превращаются в лишний, глубоко чуждый и даже враждебный элемент, который своими нравоучениями, наоборот, мешает жить. И его, этот мешающий элемент, надо устранить. Или, по крайней мере, вывести за скобки, нейтрализовать.
Причем те, кто нападает на стариков, не выглядят агрессорами и не воспринимаются остальной частью общества в качестве таковых, потому что «уста их коварны» и поругание облекается в ласково-уважительную форму. И, напротив, как агрессивная сторона выступают старики, которые ворчат, шипят, осуждают. Неважно, что у них душа болит за молодых. Упор снова делается на форму, в которой педалируется ее агрессивная составляющая («ворчат, шипят, осуждают»). Так в общественном сознании происходит переворот: агрессор и жертва меняются местами.
– Какие вы счастливые! У вас бабушки на улице делают чужим детям замечания, – говорила нам в начале 1980-х учившаяся здесь мексиканка.
– Ничего себе счастливые! Что в этом хорошего? Ко всем лезут, суют нос не в свое дело, – возражали мы, уже зараженные духом возмущения против «бабушек на лавочках».
– Вы не понимаете! Они же ругают, потому что им не все равно. Они фактически делают то, что не успевают сделать родители. Ваши старики – это добровольные, бесплатные воспитатели. Такого больше нигде нет.
Теперь и у нас нет.
Многие наверняка укажут нам на то, что далеко не все бабушки делают (вернее, делали, теперь боятся) замечания от большой любви. Что, разве не бывает злых, сварливых старух? Хлебом их не корми, только дай поругаться. Но и среди молодых встречаются, прямо скажем, не ангелы. Если уж на то пошло, общество куда больше страдает от молодых, чем от стариков. Громкая ругань в публичных местах, пьянство, наркомания, грабежи, изнасилования, автокатастрофы, убийства, – все это вытворяет главным образом молодежь. Но представьте, как бы отнеслись сейчас к людям, которые, ссылаясь на эти бесспорные и весьма многочисленные факты, потребовали бы заклеймить молодежь позором как враждебный класс и исключить из общественной жизни. Сколько было бы воплей про человеконенавистничество, жестокость, фашизм! Выходит, с одними (старыми) можно так обращаться, а с другими (молодыми) нельзя? С этими другими, наоборот, чем они хуже себя ведут, тем больше носятся: ищут к ним подход, уважают как личность, стараются говорить на их языке, боятся ранить, оттолкнуть, прослыть ретроградами. Если милиция применит даже самую ничтожную силу при задержании несовершеннолетних хулиганов, «зарвавшимися» назовут не хулиганов, а «ментов». Вам не кажется, что под аккомпанемент сетований об ужасающих тяготах жизни наших юных граждан они как-то незаметно превратились в новый привилегированный класс?
Старики же – опять-таки под аккомпанемент воздыханий насчет того, как их унизили и ограбили – все откровеннее списываются в утиль. Наличие возрастного ценза при приеме на работу стало уже привычным: гораздо охотнее берут пускай ничего не умеющих, но молодых, чем знающих и опытных людей за 40. Мода эта пришла с Запада, который, кажется, так любит выслеживать самые разные виды дискриминации. Но в данном вопросе проявляет истинно нордическое хладнокровие. Разве что из сочувствия к старикам разрешает эвтаназию.
Церковь как оплот вечных ценностей вроде бы должна быть чужда этих новых веяний. Однако проникшее в церковную среду противопоставление «белых платочков» и молодежи не может не настораживать. Конечно, пока старикам еще не указывают на дверь, но наставнической роли потихоньку лишают и здесь. Уже не раз выдвигалось предложение назначать в храмах дежурных из числа верующей молодежи, которые бы помогали сориентироваться тем, кто приходит в дом Божий впервые и потому чувствует себя там неуверенно. В отличие от ворчливых «белых платочков», расторопные парни и девушки будут вести себя очень корректно, предупредительно. Ведь многие из них, успев поработать в сфере услуг, владеют технологией общения с клиентами на уровне мировых стандартов. Вы только представьте себе, какой комфорт: входишь, еще не успел оглянуться – к тебе подлетает очаровательное юное создание. Нет, разумеется, не в платочке, чтобы не отпугнуть, а в яркой бейсболке. Радостно улыбаясь – ведь в Церкви все должно быть радостно! – спрашивает: «May I help you?» Сейчас ведь по внешнему виду не поймешь, кто он: наш или иностранец. И тут же переводит на русский: «Я могу быть Вам чем-нибудь полезной?»
А неподалеку стоит молодой человек. Он вообще никому ничего не навязывает. Просто на груди у него большой круглый значок. Нет, разумеется, не с рекламой «Гербалайфа», а с аккуратным крестиком и надписью строго по теме: «Не знаешь, как вести себя в храме – спроси меня!»
Грамотно выстроенный, цивилизованный сервис будет привлекать все больше людей. Это вам не старухи, которые лезут со своими поучениями и замечаниями, когда их не спрашивают. В общем, хамят.
Таким образом, слово «хамство» окончательно утрачивает свой первоначальный смысл. Еще недавно сын не мог сказать матери, а внук деду: «Не хами!» Даже если в семье случались ссоры и скандалы и даже если там сроду не слыхивали о Хаме и его отце Ное, сын и внук интуитивно чувствовали, что слово «хамство» по отношению к старшим неуместно. Что это абсурд. Хамить мог лишь младший старшим. Младший по возрасту, по званию, по социальному положению. У Даля можно прочитать, что хам – бранное прозвище лакеев, холопов или слуг. Как он выражается, «людей низкого рода». Это они, зарвавшись, могут хамить привилегированному классу господ. Подставьте сюда мам-пап, дедушек-бабушек, которые «хамят» привилегированному в глобалистской реальности классу молодежи, и вы получите перевернутую возрастную иерархию. Что вполне закономерно, ибо перевертыши – основа глобализма.
Конечно, пока еще негативизм по отношению к старикам не охватил все общество. Но даже в тех кругах, где не возмущаются хамством «белых платочков», которые смеют поучать молодых, отношение к старикам далеко от традиционной нормы. В лучшем случае это жалость. Дескать, бедные-несчастные пенсионеры, никому-то они не нужны, совсем выброшены из современной жизни. Ребенок гораздо чаще слышит о бабушке: «Оставь ее в покое, она устала», чем: «Посоветуйся с бабушкой, ей виднее». Если дед – академик или народный артист, то внук, может, еще что-то и узнает о его былых заслугах. «Обыкновенный» же дедушка воспринимается, в основном, как носитель подарков, а также носильщик рюкзака, сопровождающий юный талант в студию раннего развития личности.
В последние годы, правда, у детей стараются пробудить интерес к подвигам наших воинов во время Великой Отечественной войны. Но это капля в море, тем более что воевали, в основном, уже не деды, а прадеды, с большинством из которых правнуки в земной жизни разминулись. А биография живых дедушек, рожденных после войны, вызывает у внуков куда меньший интерес, чем жизненные перипетии каких-нибудь «отвязных» юнцов из передачи «Фабрика звезд».
На этом фоне жалость к старшему поколению (какими бы благими ни были намерения!) на самом деле добивает стариков. Есть такое выражение – «контрольный выстрел». Дополнительная пуля, на всякий случай, чтоб уж наверняка не встал. Когда кого-то ругают, значит, он еще действует, пускай и в неугодном ругателю направлении. А действовать может сила. Мудрость – сила духовная. Отнимая у стариков право на общественно востребованную мудрость, глобалистская идеология бесповоротно разрушает смысловой стержень этого возраста. Конечно, старение практически всегда сопряжено с болезнями, с физической немощью, ослаблением зрения, слуха, подвижности, памяти. И это во все времена вызывало жалость. Но одно дело жалеть человека, относясь к нему снизу вверх, когда на первом плане – почтение, а иногда и благоговейный трепет. Тут даже скорее не жалость, а осторожное, бережное внимание. И совсем другое дело, как сегодня, жалость к старикам сверху вниз, с высоты своего здоровья, молодости, красоты и всезнайства. В сущности, это мало чем отличается от жалости к стареющей кошке или собаке. От них уже не ждут ни ловли мышей, ни охраны дома, а просто дают, чтобы скрасить угасание, кусочек колбаски и накрывают на ночь теплой тряпочкой.
И старики в последнее время как-то окуклились, закапсулировались. Они не только перестали поучать, но даже не рвутся вспоминать прошлое, фактически отказавшись от одной из самых характерных и драгоценных особенностей своего возраста. Старики либерального склада изо всех сил молодятся. Для них – чем меньше указаний на продвинутость в годах, тем лучше.
– А где же бабушка в столь поздний час? – поинтересовались мы, сидя в гостях у одной симпатичной пары.
Те замялись, но ситуацию прояснил их сын-подросток.
– Бабушка на рок-концерте, – он с нескрываемым упреком посмотрел на отца с матерью. – А меня с ней еще ни разу не отпустили!
Когда он вышел в другую комнату, родители пожаловались, что они стараются сына ограждать от влияния масс-культуры, а бабушка, наоборот, идет в ногу со временем: читает модные молодежные новинки, смотрит всякие реалити-шоу. Теперь вот еще и роком увлеклась.
Старики же традиционного толка избегают воспоминаний о былом, потому что отождествляют свое личное прошлое с прошлым страны, которое подверглось, мягко говоря, критической переоценке. Неохота им лишний раз слушать, что все они делали неправильно. Поэтому многие предпочитают, как говорят медики, «уйти в болезнь», подолгу рассказывая близким о посещении поликлиники и о несопоставимых с пенсией ценах на лекарства. Тем самым они все-таки насыщают, пускай и в ущербном виде, стариковскую потребность делиться жизненным опытом. И молодежь эти разговоры достаточно охотно поддерживает, потому что медицинская тематика, в общем-то, бесконфликтна. На современном тематическом поле это, пожалуй, наиболее безопасная зона. Остальное же: образ жизни, вкусы, интересы, политические предпочтения – да что ни возьми! – у сегодняшних старых и молодых не только разное, но зачастую резко антагонистическое. А тут все к обоюдному удовольствию: и бабуля имеет возможность выговориться, и внучка, особо не напрягаясь, выражает сочувствие.
Однако логика глобализма с его культом ratio и прагматики не позволит долго топтаться на месте, потому что места для бесполезных особей финальной стадии глобального проекта не предусмотрено. Эвтаназия смертельно больных – лишь начало финишной прямой. Ведь если рассудить логически, мучительна не только тяжелая болезнь. Разве влачить жалкое существование не мучительно? И разве не гуманнее покончить с «лицемерной» жалостью, одним махом освободив стариков от бремени бессмысленной жизни, а еще дееспособных членов общества – от неприятных впечатлений? Старость-то не радость, и лицезреть ее тоже, между прочим, не особенно радостно. Для нормального же функционирования необходимо получать как можно больше положительных эмоций и как можно меньше отрицательных. А то насмотришься на морщинистые лица, выпавшие зубы да согбенные спины – и такая депрессия нахлынет, что и сам жить не захочешь.
Культ молодости, красоты и силы, царящий в глобализированном пространстве, плохо совмещается с сантиментами. Надо быть жестким, собранным, а не разнюниваться. А где жесткость, там совсем рядом, на расстоянии всего лишь одной буквы, – жестокость. Тем паче, что молодежь нынче через специфическую субкультуру (в частности, через юношеские СМИ) усиленно информируют о всяких малоприятных физиологических подробностях, связанных со старением. Подробностях, которые, естественно, вызывают у эгоистичных, грубых натур брезгливое отталкивание.
Вы заметили, что раньше молодой человек, не желавший уступить место в транспорте старому, хотя бы опускал глаза, утыкаясь в газету, или закрывал их, делая вид, что спит? Теперь спокойно смотрит в упор, как сказал бы Хемингуэй, «холодными голубыми глазами пулеметчика». А в подростково-молодежной прессе уже инструктируют, как этим «пенсам» (пенсионерам), смеющим посягать на ваше законное место, давать отпор. Причем не тупо с ними собачиться, а поставить их на место весело, с истинно молодежным задором. Об одном таком «приколе» нам недавно рассказала женщина, ставшая его свидетельницей. В автобус вошла старушка и попросила юношу уступить ей место. В ответ он прикинулся иностранцем и стал, гримасничая, изображать, что не понимает по-русски (в журналах предлагают и такую «модель поведения»). Хотя за минуту до этого он очень бойко болтал со своими приятелями. Старушке уступила место сидевшая рядом с парнем пассажирка, тоже не первой молодости, а другие пассажиры умеренно повозмущались. Видимо, парня это задело, потому что, выйдя со старушкой на одной и той же остановке, он в отместку снял штаны и показал ей голую задницу. Под одобрительный гогот своих товарищей.
Более широкомасштабная картина недалекого будущего развернута в одном из романов Биоя Касареса, классика современной латиноамериканской литературы. Сюжет строится вокруг физического истребления стариков, которые приравнены в некоем городе к шелудивым псам и уничтожаются в рамках программы «санации» – общего оздоровления обстановки. Развитие глобалистской реальности, увы, не оставляет надежд на то, что сей «гуманофашизм» не перешагнет из антиутопии в жизнь. Вернее, в антижизнь.
Неужели все пропало? Неужели на этот сатанинский вызов «Русь не дает ответа»? К счастью, дает. Исходит он, как и должно быть в борьбе с сатанизмом, от христиан. Но поскольку ответ – используем популярное нынче в политологии слово – асимметричен, он не сразу опознается как таковой. Будь он симметричным, «белым платочкам» оказывали бы у нас в храмах почет и уважение. В православных же семьях внуки не дерзили бы бабушке и дедушке, а набирались бы у них разнообразной жизненной премудрости. Но такой идиллии пока не наблюдается. Слишком мало времени прошло после семи директивно-безбожных десятилетий.
Зато наблюдается нечто неожиданное. Вдруг по всей России появились старцы, к которым народ буквально валом повалил. И хотя этих старцев немало, нуждающихся в них несравненно больше. Люди готовы сутками ждать возможности хотя бы передать записку с вопросом, не говоря уж о трехминутном свидании. Причем вопросы самые разные, вплоть до хозяйственно-бытовых, с которыми прежде обращались не к духоносным старцам, а к обыкновенным старикам – своим или соседским.
Вспоминается картина. Монастырь в русской глубинке, поздняя осень, дождь. Седовласый монах, до этого много лет живший на Афоне, идет по двору. Его осаждает людская толпа. Келейник пытается поскорее увести старца в тепло, потому что он недавно болел, а сейчас промочил ноги. Но тот останавливается возле женщины, опирающейся на костыль и, стоя прямо в луже, выслушивает ее горестные жалобы по поводу заболевшей козы. Келейник уже откровенно выказывает неудовольствие. Толпа тоже недовольна, что старца отвлекают по пустякам. А он все слушает и слушает, а она все жалуется и просит совета. Наконец вопрос лечения козы разрешен, и старец поднимается на крыльцо. Разгневанная толпа, видя, что он через мгновение исчезнет, готова наброситься с упреками на владелицу болящего животного: дескать, из-за тебя никто не успел подойти.
Но старец оборачивается и говорит: «Не серчайте. Для нее коза – это все: и кормилица, и дитя малое. А посоветоваться не с кем. Кончились советчики. Один телевизор остался. Но он про козу не разумеет».
Может, и правы те, кто утверждает, что подлинное старчество – это редчайший дар, столь же редкий, как дар поэтический. Мы об этом судить не беремся. Господь рассудит, кто подлинный, а кто не подлинный.
Но даже если все правда, как правда и то, что в народном поклонении старцам много магизма, попытки развенчать это, на наш взгляд, опрометчивы. По крайней мере, в сегодняшнем историческом контексте.
Традиционная роль старости под натиском глобализма сокрушена. И старцы сейчас стоят – помните песню? – «за себя и за того парня» (вернее, деда). В человеческом организме тоже если какой-то орган поражен, то включаются компенсаторные механизмы и другой орган может частично взять на себя функцию вышедшего из строя.
Стоит ли добивать тяжело больной социальный организм, нападая на «белые платочки» и высмеивая тягу народа к старцам? Может, лучше попробовать восстановить разрушенные функции? В данном случае – вернуть старость на ее законное место. Тогда, глядишь, про козу будут спрашивать у «простых» стариков, а у старца, как и положено, про спасение души