блаженный коленька псково печерский монастырь
Апостасийные времена! В Псково-Печорском монастыре умер известный всем блаженный — Коленька: Он «вышел из прививочного автобуса, упал замертво и горлом пошла кровь. Это был второй укол»! Случилось это из-за вакцинации, которую всех обязал делать правящий архиерей Тихон (Шевкунов)! (Видео)
Его знали тысячи паломников, приезжавших в Псково-Печорский монастырь. Соцсети полны комментариями: «Каждый раз, приезжая в Печоры, Коленька бежал навстречу с улыбкой, здоровался… Не понимали тогда, что его любовь к людям искренняя и настоящая. Давали ему мелочи и спешили дальше… Сейчас стыдно, что порой не дарили ему тепло в ответ! Человек с большим чистым сердцем ушёл…»
И вдруг мы получаем инфо, что блаженный умер после вакцинации, которую всех обязал делать правящий архиерей владыка Тихон (Шевкунов): «Коленька вышел из прививочного автобуса, упал замертво и горлом пошла кровь. Это был второй укол».
Хотелось бы узнать, как обстояло дело на самом деле. По какой причине внезапно умер Николай Липа? Просим отозваться возможных свидетелей.
В недавнем получасовом обращении владыка Тихон напомнил об ответственности священников-«антиваксеров» за умерших из-за отказа от прививки людей. Как быть с ответственностью за умерших привитых, чьё число с каждым днём возрастает?!
Движение «Царский Крест»
Ассоциация независимых врачей России собирает сведения о серьёзных осложнениях после вакцинации и летальных исходах.
Просьба отозваться пострадавших или их родственников, готовых обнародовать свои случаи.
Прямая линия по противодействию принудительной вакцинации
8 (911) 146-94-63 Валентина, 8 (925) 200-02-94 Алла
Помощь бесплатного юриста 8 (927) 899 2888
Помощь адвокатского бюро «Казаков и Партнёры»
8(495) 933-64-26? dfyz2005ivanova@yandex.ru
(приоритет будет отдан коллективным обращениям)
От Редакции: Читайте также:
«ОЧЕНЬ ВАЖНО. Тесты на COVID-19 могут быть, и СКОРЕЕ ВСЕГО, заражены! Избегайте как вакцинации, так и тестирования на выявление коронавируса! Рекомендуем очень внимательно прочитать данную статью!» — https://monomah.org/archives/23173.
(Нечто подобное произошло в начале прошлого века с «испанкой», когда в вакцинах против нее были случайно обнаружены вирусы: смотрите фильм Галины Царевой «Пандемия лжи». Из-за массовой вакцинации тогда, как считается, и заразилось огромное число людей).
«ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ? Из первых уст: ОТКУДА В ДИВЕЕВО КОРОНАВИРУС! А также: COVID-19, как и ЛЮБОЙ ДРУГОЙ ВИРУС, быстро уничтожается… парами обычного СПИРТА или ВОДКИ!» — https://monomah.org/archives/23412.
«ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ: Почему дивеевских монахинь привезли в Борскую ЦРБ? Правда ли, что настоятельница монастыря инокиня Сергия, которая ранее заставляла сестер принимать все документы и идентификационные номера, отказалась подчиниться п. Кириллу (Гундяеву) и провела открытое для народа богослужение на Пасху?!» — https://monomah.org/archives/23802.
«Православный» ковидо-богослов и вакцино-агитатор скончался после… прививки «Спутник»!» — https://monomah.org/archives/32006.
«ОЧЕНЬ ВАЖНО. Началось ли 3,5-летнее правление антихриста на Земле, часть срока которого, предположительно, должна быть ТАЙНЫМ, и какие важные признаки указывают на ЭТО!»- https://monomah.org/archives/31722.
«Большая перезагрузка» (The Great Reset) от глобалистов: мир уже не вернётся к докоронавирусной реальности! Об этом еще в начале «пандемической истерии» и карантинных «локдаунов» вещал представитель мiровой «закулисы» Генри Киссинджер!» — https://monomah.org/archives/26859.
Настоятельно рекомендуем ознакомиться со следующим материалом: «Сценарий общемiровой диверсии в виде атаки коронавируса был выложен в интернете… еще 10 лет назад! ПОЛНОЕ СОВПАДЕНИЕ с тем, что происходит сейчас! Валентин Катасонов об ОПЕРАЦИИ «LOCK STEP», конечная цель которой — построение нового рабовладельческого общества на основе электронного концлагеря! Все это необходимо для воцарения ГРЯДУЩЕГО АНТИХРИСТА!»
Очень важное сообщение. У ЧИПИРОВАННЫХ ЛЮДЕЙ МЕНЯЕТСЯ ДНК И ГРУППА КРОВИ!
Про Колю
Когда на своем жизненном пути мы встречаем человека, неполноценного физически, в душе у нас рождаются разные чувства: это и сострадание, и какая-то внутренняя боль, и желание чем-то помочь – у кого какие. Но такие немощные люди сами часто бывают очень сострадательны и отзывчивы к чужой боли. По словам старца Паисия, те, кто переносит свои физические скорби и болезни с благодарностью Богу, приравниваются к мученикам и исповедникам.
У Николая, или просто Коленьки, как его называли многие прихожане Константино-Еленинского собора, был диагноз – ДЦП. Ходить ему было очень нелегко, тем не менее каждый день он с большим трудом добирался до собора, молился на Литургии, а иногда оставался и на вечерню. Каждое всенощное бдение обязательно молился в храме.
Его появление в соборе всегда сопровождалось шепотом прихожанок: «Коля, Коленька пришел…» И каждая старалась подать ему копеечку или пряник с конфетой.
– Помолись за внучку, поехала учиться…
– Помяни тяжкоболящую Елену, мою свекровь…
– Коленька, помолись за сына, пьет он…
Это все сообщалось ему шепотом, и на каждую такую просьбу он кивал в ответ и говорил: «Спаси, Господи». Причем кивал не быстро, не с важностью, а сосредоточенно-смиренно, и, глядя на него, можно было быть уверенным: не забудет, помолится, помянет грешных, страдающих, заблудших. Все дары и приношения Коленька брал без ложной скромности, но что-то никогда не было видно, чтобы он ел конфеты или хотя бы сушки.
Перед Литургией Николай обходил все иконы в храме и расцеловывал их так, как будто он встречался с самыми родными и близкими людьми; молился, истово крестился, а после окончания службы выходил в церковный двор и садился на лавочку. Здесь его снова окружали с просьбами помолиться, в основном те, кто не успел попросить о молитве на службе. В течение нескольких часов он сидел на лавочке, и в это время к нему вновь и вновь подходили люди, что-то подавали, просили помолиться, просто здоровались с ним. Этот человек, совершенно невзрачный, ничем не привлекательный, убогий, притягивал к себе людей как магнит – это было удивительно. Еще удивительней был тот факт, что посещавшие собор люди, подходя к Коленьке поздороваться «вместе со всеми», то есть в первый раз, в ответ на приветствие: «Здравствуй, Коленька!» – могли услышать ласковое: «Здравствуй, Мариночка», например. Да, Николай нередко называл по имени незнакомых людей. Бывало и так, что он невзначай говорил человеку несколько слов, и эти слова служили ответом на вопрос, долгое время мучивший того человека. Это в основном не вызывало удивления у прихожан собора, многие уже знали, что Николаю Господь нередко открывает Свою волю.
Просили молитв у Коленьки и священники. На вопрос: «Почему?» – отвечали: «Он много страдал»
Просили молитв у Коленьки не только бабушки, но и священники, монахи. На первый взгляд было непонятно, почему служители алтаря Господня просят молитв у скромного убогого прихожанина, но их ответ всегда был прост: «Николай много страдал». А страдал он действительно немало.
Жизнь Коленьки была полна мученичества. Его мама погибла по вине близкого человека, с которым Николай был вынужден совместно проживать всю оставшуюся жизнь. Этот факт он воспринимал с полной покорностью воле Божией. Часто Коленька ходил на могилу матери, молился там. Однажды компания ребят проходила по кладбищу мимо того места, где он молился. Парни толкнули Николая, а он, не удержавшись на ногах, упал лицом на пики могильной ограды. Так он лишился глаза.
Бывали такие периоды, когда Коле становилось очень трудно ходить. Он не мог удержать равновесие при ходьбе и неоднократно падал на улице. Добрые люди поднимали его, ставили на ноги, а он, пройдя определенное расстояние, вновь падал, его вновь поднимали, и таким образом он продолжал свой путь в храм. Придя в собор, он в изнеможении садился на скамейку, и было заметно, что ему очень тяжело. Но вот заканчивалась служба, и Коленька, отдохнув в церковном дворе, отправлялся в обратный путь. Бывало и так, что, когда он прикладывался к иконам, из-за того, что надо было сделать от иконы шаг назад, он терял равновесие, начинал падать, хватался за подсвечник, падал вместе с ним, а сверху на Колю сыпались горящие свечи и лилось масло из лампады. Он смущенно поднимался с помощью подоспевших прихожан, поправлял одежду и продолжал свою молитву. Без тени ропота, упрека и обиды на Того, Кто создал его именно таким.
Проходили годы, прихожане собора и батюшки и монахи по-прежнему просили Коленьку о молитве, которая считалась особо ценной в очах Божиих. Но однажды зимой Николай пропал. Он долгое время не появлялся в храме. Усердные прихожане сходили к нему домой, и выяснилось, что и дома Колю тоже давно потеряли. Родственники подали в розыск. В соборе начали усердно молиться о без вести пропавшем Николае.
Батюшка почувствовал, что пропавший Николай здесь, в алтаре – и понял: сегодня 40 дней со дня его кончины
После Рождества Христова священник, из числа тех, кто просил Коленьку о молитве и в свою очередь молился за него, вынимал частицы перед началом Литургии, и в этот момент он почувствовал, что Николай стоит рядом с ним здесь, в алтаре. И тогда батюшка каким-то неведомым ему образом понял: сегодня 40 дней со дня кончины праведника. Священник рассказал об этом чудесном явлении собратьям, и, посоветовавшись, решили все же поминать Николая о здравии, так как у Бога все живы.
Весной, когда начали таять высокие снежные сугробы, тело Николая было обнаружено в лесополосе за городом. Судебная медэкспертиза восстановила картину мученической кончины Коленьки. Зимой он был сбит машиной, но остался жив. В бессознательном состоянии его отвезли в лесополосу, где он скончался от травм и мороза. Тело его вмерзло в сугроб.
Такой мученической смертью закончилась мученическая жизнь праведного Николая, который явился перед Богом «яко злато, в горниле искушено» (Прем. 3: 6). Его примером Господь показал нам, что для любящих Бога нет препятствий в богоугождении. Физически немощное тело – не преграда горячей во Христе душе. Жизнь Коленьки дала нам понять, что в основе оправдания себя в том, что не всегда так просто бывает ходить в храм, выстаивать службы, молиться, лежит только наше саможаление. «Все могу во укрепляющем меня Христе» (Флп. 4: 13), – говорит апостол Павел, и подтверждение его слов Господь явил нам в жизни человека, который не только душой, но и своим убогим и немощным телом всегда стремился к Богу.
В Псковско-Печерском монастыре после прививки скончался блаженный Коля
Дайте оценку данной проблеме.
25.06.2021 г. Скончался в Псковско-Печерском монастыре после прививки блаженный Коля — Николай Анатольевич Олимпов, 24.03.1952 г.р. Ему было 69 лет.
Архиерей Тихон Шевкунов обязал всех вакцинироваться. Сообщают, что Коля вышел из прививочного автобуса и упал. Скончался на пятый день после второго укола.
Обновление на 13.09.21:
Митрополит Псковский и Порховский Тихон прокомментировал информацию об отце Николае, который тяжело заболел коронавирусом после прививки и вскоре скончался.
Он заявил, что является сторонником вакцинации и считает ее «великим благом». Как передает корреспондент Псковской Ленты Новостей, о своем отношении к этому вопросу он рассказал во время пресс-конференции 12 сентября.
Он также пояснил, что благословил служить на улице для того, чтобы уменьшить риск заражения коронавирусом. При этом в Псково-Печерском монастыре, по его словам, действительно действует ряд ограничений, но касаются они не тех, кто не сделал прививку, а тех, кто болен COVID-19, их изолируют.
Соболезнования родным и близким.
*На данном сайте не устанавливаются причинно-следственные связи между вакцинацией и смертью пациента, связи устанавливает судебно-медицинская экспертиза. Официальных заявлений департаментов здравоохранения по данному случаю не поступало.
Информация получена из интернет-сайтов и соцсетей и требует проверки.
Вдруг бабушка сказала: «Видеть попов не могу!» — как слова монаха совершили настоящее чудо
Приблизительное время чтения: 4 мин.
Был Великий пост. На улице пахло весной, звенела капель, птицы щебетали на все лады будто бы в предчувствии Светлого Дня.
— Бабушка, а почему бы тебе не поисповедаться, не причаститься?
Несмотря на «келейные» молитвы, которые моя любимая бабушка каждый вечер возносила горячим шепотом перед иконой преподобного Серафима, в храме, сколько я ее помнила, бабуля бывала один раз в году — на Пасху — только для того, чтобы освятить крашеные яйца и куличи собственного изготовления. В кулинарном искусстве она была непревзойденная мастерица: пышные и легкие куличи тонко благоухали чем-то неземным и таяли во рту.
— Да кому исповедоваться — батюшки-то все мне во внуки годятся… — уклончиво ответила старушка.
— Ну, хочешь — найдем тебе пожилого батюшку, — предложила я.
— Видеть попов не могу… — вдруг с горечью ответила моя любимая и обычно сдержанная бабушка. Категоричный тон разговора не оставлял шансов на успех: похоже, я коснулась какой-то застарелой и глубокой раны, которая болела и о которой бабушка говорить не хотела. Я решила не продолжать…
Через некоторое время мне с друзьями-журналистами довелось паломничать в древний Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, где еще принимал старец Иоанн (Крестьянкин). Нашу группу радушно встретил тогдашний наместник обители — архимандрит Тихон (Секретарев), сообщив, однако, что отец Иоанн болен, поэтому встреча со старцем, увы, не состоится. Пока мужчины обсуждали дальнейшую программу паломничества и беседовали «о высоком» с отцом-наместником, женщины и дети «на галерке» пили чай с монастырским вареньем.
В это время в приемную наместника заглянул старый худенький монах в простенькой, видавшей виды рясе без «опознавательных знаков». Из-под черной шапочки-скуфейки выбивались в разные стороны его седенькие волосы и выглядывали чудные глаза — ясные и лучистые, полные доброго света и одновременно — легкой иронии, затаенных «смешинок», которые вот-вот вырвутся наружу. Он незаметно обвел всю компанию взором-рентгеном и подошел к нашей «галерке».
— А ты, деточка, значит, журналист? — подсаживаясь ко мне, завел разговор старенький монах.
— Да, дедушка, — ответила я, не придумав лучшего обращения к монаху — столь простой и непритязательный был у него вид.
«Дедушка» без запинки выдал несколько цитат из Священного Писания о пророках и лжепророках, напоминавших, по его мнению, иных известных журналистов. При этом от монаха веяло такой радостью и теплом, что я немедленно вспомнила о родном мне человеке.
— Только в церковь не ходит, не хочет ни исповедоваться, ни причащаться, говорит: попов видеть не могу…
«Дедушка» весело и заразительно рассмеялся, ничуть не смутившись.
— А ты спроси свою бабушку, — сказал он, пряча улыбку в растрепанную бороду, — она дом продавала?
— Продавала, дедушка, — ответила я, вспомнив, что бабуля, и правда, недавно продала дом в деревне, и теперь сидела, как она выражалась, «в скворечнике» — кооперативной квартире многоэтажного дома.
— Справку она в сельсовете получала?
— Так вот, пусть представит себе: приходит она в сельсовет за справкой, чтобы дом продать, а там никого нет, один сторож, да и тот напился. Взял этот пьяный сторож печать, да на справку-то и поставил. Печать действительна?
— Так и скажи ей: печать действительна. Вот и в Церкви: печать-то действительна!
— Помолитесь о моей бабушке, рабе Божией Параскеве, — выдала я первую разумную фразу за все время нашего разговора.
— Хорошо, помолюсь, — согласился монах, извлекая из кармана потертый помянничек.
— Дедушка, а как Вас зовут?
— Монах Нафанаил, по хозяйству я тут, казначей…
Так я узнала, что беседовала с одним из Псково-Печерских старцев — архимандритом Нафанаилом (Поспеловым), казначеем обители, ее уставщиком, молитвенником и аскетом, «самым вредным монахом», крепко и скурпулезно державшим в своих руках финансы монастыря более полувека, о подвигах которого написал в «Несвятых святых» владыка Тихон (Шевкунов).
…По возвращении домой я в деталях передала слова отца Нафанаила своей бабушке, которая, надо сказать, терпеть не могла морализаторства и весьма ценила добрую шутку. Выслушав наставление отца Нафанаила, бабушка тоже как-то тихо и радостно посмеялась… и впервые за много лет согласилась пойти в храм.
Несколько лет после этого она будет регулярно исповедоваться, причащаться и собороваться. Ее кончина окажется тихой и мирной, по-настоящему христианской. Вспоминая тот случай, я думаю: начни отец Нафанаил оправдывать и возвышать пастырей (может, и справедливо), на которых бабуля «смотреть не могла» — ее сердце только бы утвердилось в своей холодной правоте. А вот смиренное слово старца, его сочувствие и молитва, а также непоколебимая вера в «печать Церкви», призванной отпускать наши грехи, исцелили застарелую рану, тайну которой бабушка унесла с собой.
Впрочем, эта тайна уже не имеет никакого значения…
Куда подевались юродивые?
Недавно, поднимаясь по лестнице в редакцию сайта «Православие.Ру», я увидел висящие на стене фотографии, сделанные в Псково-Печерском и Пюхтицком монастырях в 1980-е годы. На одной из них были запечатлены мои старые знакомцы – юродивые странники Михаил и Николай. Михаил на две головы ниже своего соседа. В ширину – такой же, как и в высоту. В жилетке и с цилиндром на голове. Смотрит на нас хитро и весело. Под длинной поддевкой скрыты ноги, ненормально короткие при нормальном торсе. Николай – со склоненной влево головой, длинными свалявшимися волосами и с взглядом затуманенным и печальным. 30 лет назад встретив этот взгляд, я сразу понял: человек, смотрящий на другого человека такими глазами, очень далек от мира сего, и не надо пытаться его вернуть в суетную лукавую реальность.
В сентябре 1980 года мы с женой приехали в Псково-Печерский монастырь и после литургии оказались в храме, где отец Адриан отчитывал бесноватых.
В ту пору каждый молодой человек, особенно городского обличия и одетый не в поношенное советское одеяние полувековой давности, переступая порог храма, привлекал к себе внимание не только пожилых богомольцев, но и повсюду бдящих строгих дядей, оберегавших советскую молодежь от религиозного дурмана. Внимание к нашим персонам мы почувствовали еще у монастырских ворот: человек с хорошо поставленным глазом просветил нас насквозь и все про нас понял. Строгие взгляды я постоянно ловил и во время службы, но при отчитке несколько пар глаз смотрело на нас уже не просто строго, а с нескрываемой ненавистью. Были ли это бедолаги-бесноватые или бойцы «невидимого фронта» – не знаю, да теперь это и неважно. Скорее всего, некоторые представляли оба «департамента». Я был вольным художником, и мои посещения храмов могли лишь укрепить начальство в уверенности, что я совсем не пригоден к делу построения светлого будущего. А вот жена преподавала в институте и могла лишиться места. Так что мысли мои были далеки от молитвенного настроя.
Один пожилой мужчина изрядно смахивал на нашего знаменитого профессора – знатока семи европейских языков. Стоял он со спокойным лицом, сосредоточенно вслушиваясь в слова молитвы, и вдруг, услыхав что-то сакраментальное, начинал судорожно дергаться, мотать головой и хныкать, как ребенок от сильной боли. Рядом со мной стояла женщина в фуфайке, в сером пуховом платке, надвинутом до бровей. Она тоже была спокойна до определенного момента. И вдруг, практически одновременно с «профессором», начинала мелко трястись и издавать какие-то странные звуки. Губы ее были плотно сжаты, и булькающие хрипы шли из глубин ее необъятного организма – то ли из груди, то ли из чрева. Звуки становились все громче и глуше, потом словно какая-то сильная пружина лопалась внутри нее – с минуту что-то механически скрежетало, а глаза вспыхивали зеленым недобрым светом. Мне казалось, что я брежу: человеческий организм не может производить ничего подобного. Это ведь не компьютерная графика, и я не на сеансе голливудского фильма ужасов.
Но через полчаса пребывания в этой чудной компании мне уже стало казаться, что я окружен нашими милыми советскими гражданами, сбросившими маски, переставшими играть в построение коммунизма и стучать друг на друга. Все происходившее вокруг меня было неожиданно открывшейся моделью нашей жизни с концентрированным выражением болезненного бреда и беснования. Так выглядит народ, воюющий со своим Создателем. Но люди, пришедшие в этот храм, кричавшие и корчившиеся во время чтения Евангелия и заклинательных молитв, отличались от тех, кто остался за стенами храма, лишь тем, что перестали притворяться, осознали свое окаянство и обратились за помощью к Богу.
Когда отчитка закончилась, мне захотелось поскорее выбраться из монастыря, добраться до какой-нибудь столовой, поесть и отправиться в обратный путь. Но случилось иначе. К нам подошел Николка. Я заприметил его еще на службе. Был он одет в тяжеленное драповое пальто до пят, хотя было не менее 15 градусов тепла.
– Пойдем, помолимся, – тихо проговорил он, глядя куда-то вбок.
– Так уж помолились, – пробормотал я, не совсем уверенный в том, что он обращался ко мне.
– Надо еще тебе помолиться. И жене твоей. Тут часовенка рядом. Пойдем.
Он говорил так жалобно, будто от моего согласия или несогласия зависела его жизнь. Я посмотрел на жену. Она тоже устала и еле держалась на ногах. Николка посмотрел ей в глаза и снова тихо промолвил:
Уверенный в том, что мы последуем за ним, он повернулся и медленно пошел в гору по брусчатке, казавшейся отполированной после ночного дождя. Почти всю дорогу мы шли молча. Я узнал, что его зовут Николаем. Нам же не пришлось представляться. Он слыхал, как мы обращались друг к другу, и несколько раз назвал нас по имени.
Шли довольно долго. Обогнули справа монастырские стены, спустились в овраг, миновали целую улицу небольших домиков с палисадниками и огородами, зашли в сосновую рощу, где и оказалась часовенка. Николка достал из кармана несколько свечей, молитвослов и акафистник. Затеплив свечи, он стал втыкать их в небольшой выступ в стене. Тихим жалобным голосом запел «Царю Небесный». Мы стояли молча, поскольку, кроме «Отче наш», «Богородицы» и «Верую», никаких молитв не знали. Николка же постоянно оглядывался и кивками головы приглашал нас подпевать. Поняв, что от нас песенного толку не добьешься, он продолжил свое жалобное пение, тихонько покачиваясь всем телом из стороны в сторону. Голова его, казалось, при этом качалась автономно от тела. Он склонял ее к правому плечу, замысловато поводя подбородком влево и вверх. Замерев на несколько секунд, он отправлял голову в обратном направлении. Волосы на этой голове были не просто нечесаными. Вместо них был огромный колтун, свалявшийся до состояния рыжего валенка. (Впоследствии я узнал о том, что у милиционеров, постоянно задерживавших Николку за бродяжничество, всегда были большие проблемы с его прической. Его колтун даже кровельные ножницы не брали. Приходилось его отрубать с помощью топора, а потом кое-как соскребать оставшееся и брить наголо.)
Разглядывая Николкину фигуру, я никак не мог сосредоточиться на словах молитвы. Хотелось спать, есть. Ноги затекли. Я злился на себя за то, что согласился пойти с ним. Но уж очень не хотелось обижать блаженного. И потом, мне казалось, что встреча эта не случайна. Я вспоминал житийные истории о том, как Сам Господь являлся под видом убогого страдальца, чтобы испытать веру человека и его готовность послужить ближнему. Жена моя переминалась с ноги на ногу, но, насколько я мог понять, старалась молиться вместе с нашим новым знакомцем.
Начал он с Покаянного канона. Когда стал молиться о своих близких, назвал наши имена и спросил, как зовут нашего сына, родителей и всех, кто нам дорог и о ком мы обычно молимся. Потом он попросил мою жену написать все эти имена для его синодика. Она написала их на вырванном из моего блокнота листе. Я облегченно вздохнул, полагая, что моление закончилось. Но не тут-то было. Николка взял листок с именами наших близких и тихо, протяжно затянул: «Господу помолимся!» Потом последовал акафист Иисусу Сладчайшему, затем Богородице, потом Николаю Угоднику. После этого он достал из нагрудного кармана пальто толстенную книгу с именами тех, о ком постоянно молился. Листок с нашими именами он вложил в этот фолиант, прочитав его в первую очередь. Закончив моление, он сделал три земных поклона, медленно и торжественно осеняя себя крестным знамением. Несколько минут стоял неподвижно, перестав раскачиваться, что-то тихонько шепча, потом повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на собиравшиеся мрачные тучи, стал говорить. Говорил он медленно и как бы стесняясь своего недостоинства, дерзнувшего говорить о Боге. Но речь его была правильной и вполне разумной.
Суть его проповеди сводилась к тому, чтобы мы поскорее расстались с привычными радостями и заблуждениями, полюбили бы Церковь и поняли, что Церковь – это место, где происходит настоящая жизнь, где присутствует живой Бог, с Которым любой советский недотепа может общаться непосредственно и постоянно. А еще, чтобы мы перестали думать о деньгах и проблемах. Господь дает все необходимое для жизни бесплатно. Нужно только просить с верой и быть за все благодарными. А чтобы получить исцеление для болящих близких, нужно изрядно потрудиться и никогда не оставлять молитвы.
Закончив, он посмотрел нам прямо в глаза: сначала моей жене, а потом мне. Это был удивительный взгляд, пронизывающий насквозь. Я понял, что он все видит. В своей короткой проповеди он помянул все наши проблемы и в рассуждении на так называемые «общие темы» дал нам совершенно конкретные советы – именно те, которые были нам нужны. Взгляд его говорил: «Ну что, вразумил я вас? Все поняли? Похоже, не все».
Больше я никогда не встречал его прямого взгляда. А встречал я Николку потом часто: и в Троице-Сергиевой лавре, и в Тбилиси, и в Киеве, и в Москве, и на Новом Афоне, и в питерских храмах на престольных праздниках. Я всегда подходил к нему, здоровался и давал денежку. Он брал, кивал без слов и никогда не смотрел в глаза. Я не был уверен, что он помнит меня. Но это не так. Михаил, с которым он постоянно странствовал, узнавал меня и, завидев издалека, кричал, махал головой и руками, приглашая подойти. Он знал, что я работаю в документальном кино, но общался со мной как со своим братом-странником. Возможно, принимал меня за бродягу-хипаря, заглядывающего в храмы. Таких хипарей было немало, особенно на юге. Он всегда радостно спрашивал, куда я направляюсь, рассказывал о своих перемещениях по православному пространству, сообщал о престольных праздниках в окрестных храмах, на которых побывал и на которые еще только собирался.
Если мы встречались в Сочи или на Новом Афоне, то рассказывал о маршруте обратного пути на север. Пока мы обменивались впечатлениями и рассказывали о том, что произошло со дня нашей последней встречи, Николка стоял, склонив голову набок, глядя куда-то вдаль или, запрокинув голову, устремляя взор в небо. Он, в отличие от Михаила, никогда меня ни о чем не спрашивал и в наших беседах не принимал участия. На мои вопросы отвечал односложно и, как правило, непонятно. Мне казалось, что он обижен на меня за то, что я плохо исполняю его заветы, данные им в день нашего знакомства. Он столько времени уделил нам, выбрал нас из толпы, сделал соучастниками его молитвенного подвига, понял, что нам необходимо вразумление, надеялся, что мы вразумимся и начнем жить праведной жизнью, оставив светскую суету. А тут такая теплохладность. И о чем говорить с тем, кто не оправдал его надежд?! Когда я однажды спросил его, молится ли он о нас и вписал ли нас в свой синодик, он промяукал что-то в ответ и, запрокинув голову, уставился в небо.
Он никогда не выказывал нетерпения. К Михаилу всегда после службы подбегала целая толпа богомолок и подолгу атаковала просьбами помолиться о них и дать духовный совет. Его называли отцом Михаилом, просили благословения, и он благословлял, осеняя просивших крестным знамением, яко подобает священнику. Поговаривали, что он тайный архимандрит, но поверить в это было сложно. Ходил он, опираясь на толстую суковатую палку, которая расщеплялась пополам и превращалась в складной стульчик. На этом стульчике он сидел во время службы и принимая народ Божий в ограде храмов. Я заметил, что священники, глядя на толпу, окружавшую его и Николку, досадовали. Иногда их выпроваживали за ограду, но иногда приглашали на трапезу.
Во время бесед отца Михаила с народом Николке подавали милостыню. Принимая бумажную денежку, он медленно кивал головой и равнодушно раскачивался; получая же копеечку, истово крестился, запрокинув голову вверх, а потом падал лицом на землю и что-то долго шептал, выпрашивая у Господа сугубой милости для одарившей его «вдовицы за ее две лепты».
В Петербурге их забирала к себе на ночлег одна экзальтированная женщина. Она ходила в черном одеянии, но монахиней не была. Говорят, что она сейчас постриглась и живет за границей. Мне очень хотелось как-нибудь попасть к ней в гости и пообщаться с отцом Михаилом и Николкой поосновательнее. Все наши беседы были недолгими, и ни о чем, кроме паломнических маршрутов и каких-то малозначимых событий, мы не говорили. Но напроситься к даме, приватизировавшей Михаила и Николку, я так и не решился. Она очень бурно отбивала их от почитательниц, громко объявляла, что «ждет машина, и отец Михаил устал». Услыхав про машину, отец Михаил бодро устремлялся, переваливаясь с боку на бок, за своей спасительницей, энергично помогая себе своим складным стульчиком. Вдогонку ему неслось со всех сторон: «Отец Михаил, помолитесь обо мне!» «Ладно, помолюсь. О всех молюсь. Будьте здоровы и мое почтение», – отвечал он, нахлобучивая на голову высокий цилиндр. Не знаю, где он раздобыл это картонное изделие: либо у какого-нибудь театрального бутафора или же сделал сам.
Картина прохода Михаила с Николкой под предводительством энергичной дамы сквозь строй богомолок была довольно комичной. Представьте: Николка со своим колтуном в пальто до пят и карлик в жилетке с цилиндром на голове, окруженные морем «белых платочков». Бабульки семенят, обгоняя друг друга. Вся эта огромная масса, колыхаясь и разбиваясь на несколько потоков, движется на фоне Троицкого собора, церквей и высоких лаврских стен по мосту через Монастырку, оттесняя и расталкивая опешивших иностранных туристов. Те, очевидно, полагали, что происходят съемки фильма-фантасмагории, в котором герои из XVIII века оказались в центре современного европейского города.
Самая замечательная встреча с отцом Михаилом произошла в 1990 году. На Успение я пошел в Никольский храм и увидел его в левом приделе. Он сидел на своем неизменном стульчике. Николки с ним не было.
– Александр, чего я тебя этим летом нигде не встретил? – спросил он, глядя на меня снизу вверх хитро и задорно.
– Да я нынче сподобился в Париже побывать.
– В Париже? Да чего ты там забыл? Там что, православные церкви есть?
– Есть. И немало. Даже монастыри есть. И русские, и греческие.
– Да ну. И чего тебе наших мало?
– Да я не по монастырям ездил, а взял интервью у великого князя.
– Какого такого князя?
– Владимира Кирилловича, сына Кирилла Владимировича – Российского императора в изгнании.
– Ух ты. Не слыхал про таких. И чего они там императорствуют?
Я стал объяснять ему тонкости закона о престолонаследовании и попросил его молиться о восстановлении в России монархии. И вдруг Михаил ударил себя по коленкам обеими руками и закатился громким смехом. Я никогда не видел его смеющимся. Смеялся он, что называется, навзрыд, всхлипывая и вытирая глаза тыльной стороной ладоней.
Я был смущен и даже напуган:
– Что с Вами? Что смешного в том, чтобы в России был царь?
– Ну, ты даешь. Царь. Ишь ты. Ну, насмешил. Царь! – продолжал он смеяться, сокрушенно качая головой.
– Да что ж в этом смешного?
– Да над кем царствовать?! У нас же одни бандиты да осколки бандитов. И этого убьют.
Недавно я рассказал о том, что хочу написать о знакомых юродивых моему приятелю. Я описал ему Михаила и Николку.
– Да я их помню, – сказал он. – Они у нас несколько раз были. Ночевали при церкви.
Его отец был священником. Сам он ничего толком рассказать о них не мог, но обещал отвезти к своему отцу. К сожалению, и отец его не смог вспомнить какие-нибудь интересные детали.
– Да, бывали они в нашем храме. Но тогда много юродивых было. Сейчас что-то перевелись.
Любовь русских людей к юродивым понятна. Ко многим сторонам нашей жизни нельзя относиться без юродства. Вот только юродство Христа ради теперь большая редкость. Таких, как Николка и отец Михаил, нынче не встретишь. Многое изменилось в наших храмах. Прежнее большинство бедно одетых людей стало меньшинством. В столичных церквях появились сытые дяди в дорогих костюмах с супругами в собольих шубах. Вчерашние насельники коммунальных квартир вместе с некогда счастливыми обладателями номенклатурных спецпайков выходят из церкви, приветствуют «своих», перекидываются с ними несколькими фразами и гордо вышагивают к «Мерседесам» последних моделей, чтобы укатить в свои многоэтажные загородные виллы…
Я не завидую разбогатевшим людям и желаю им дальнейшего процветания и спасения. Многие из них, вероятно, прекрасные люди и добрые христиане. Вот только когда я сталкиваюсь на паперти с чьими-то холодными стеклянными глазами, почему-то вспоминаю Николку с его кротким, застенчивым взглядом, словно просящим прощения за то, что он есть такой на белом свете, и за то, что ему очень за нас всех стыдно.
Где ты, Николка? Жив ли?
Александр Богатырев, 13 сентября 2010 года