что ел пацюк в ночь перед рождеством
Что едят герои Гоголя
Всякий, кто читал Гоголя, помнит красочные описания еды и кулинарные детали, повсеместно встречающиеся в его произведениях. Если русская живопись XIX в. небогата на натюрморты, то застолья гоголевских персонажей с лихвой компенсируют этот пробел. Писатель с удовольствием готовил сам и угощал друзей, желудок считал «самой благородной частью тела», рестораны в шутку называл «храмами», а официантов — «жрецами». Неудивительно, что и в произведениях Гоголя царит культ еды.
Писатель, родившийся в Малороссии, вырос на традиционных блюдах украинской кухни. Многие из этих блюд станут важной частью колорита цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831–1832). В предисловии к сборнику рассказчик, Рудый Панько, приглашает читателя в гости, обещая угостить того дынями, медом, пирогами («…сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет по губам, когда начнешь есть») и напоить грушевым квасом и варенухой.
Вареники окажутся в центре знаменитой сцены из повести «Ночь перед Рождеством», в которой кузнец Вакула заходит в гости к Пузатому Пацюку:
«Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал он труд жевать и проглатывать. «Вишь, какое диво!» – подумал кузнец, разинув от удивления рот, и тот же час заметил, что вареник лезет и к нему в рот и уже вымазал губы сметаною».
Почти эпические способности персонажей поглощать исполинские объемы пищи у раннего Гоголя вызывает добродушную усмешку: Пацюк «жил, как настоящий запорожец: ничего не работал, спал три четверти дня, ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом почти по целому ведру». Сказанное верно и для повести «Тарас Бульба» из следующего сборника, — «Миргород» (1835). Тарас перед отправкой сыновей в Запорожскую Сечь устраивает щедрый пир: «Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горилки побольше».
Гостеприимство и хлебосольство всегда оставались чертами, которые Гоголь ценил в людях. Этими качествами наделены не только Рудый Панько и Тарас Бульба, но и главные герои повести «Старосветские помещики» (цикл «Миргород»).
Супружеская пара безмятежно живет в своем имении, большую часть дня проводя за едой. На заре помещики пьют кофе, перед обедом дважды перекусывают пирожками с маком и солеными грибами, за обедом на стол подается множество блюд, всевозможных горшочков и соусников, после этого супружеская пара еще до ужина успевает полакомиться арбузом, и даже ночью Афанасий Иванович встает, жалуясь на боли в животе, чтобы поесть кислого молока или «жиденького узвару с сушеными грушами». Гоголь рисует картину взаимной заботы, идиллического сосуществования двух людей, нежно любящих друг друга:
— Чего бы такого поесть мне, Пульхерия Ивановна?
— Чего же бы такого? — говорила Пульхерия Ивановна, — разве я пойду скажу, чтобы вам принесли вареников с ягодами, которых приказала я нарочно для вас оставить?
— И то добре, — отвечал Афанасий Иванович.
— Или, может быть, вы съели бы киселику?
— И то хорошо, — отвечал Афанасий Иванович. После чего все это немедленно было приносимо и, как водится, съедаемо.
В поэме «Мертвые души» еда — один из двигателей повествования. Философ Л. В. Карасёв пишет о поэме: «…читатель постоянно держит связь с желудком персонажа». Сразу по прибытии в губернский город NN Чичиков заходит в трактир, где ему подают обычные для трактиров блюда: «щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый».
На все, что его окружает, Чичиков смотрит сквозь призму еды. В трактире, посмотревшись в зеркало, он увидел «вместо лица какую-то лепешку». Физиономии чиновников, на его взгляд, «были точно дурно выпеченный хлеб». Лицо Собакевича «круглое, широкое, как молдаванские тыквы», его жены — «узкое, длинное, как огурец». Художественное пространство словно становится съедобным.
Визит к каждому помещику сопровождается застольем. Именно по пище главный герой судит о том или ином хозяине, во всех образах доминирует кулинарная деталь, раскрывающая характеры героев: щи Манилова, блины Коробочки, балык Ноздрева, бараний бок Собакевича и, наконец, засохший пасхальный кулич (символ «засохшей» души) Плюшкина.
«Мертвые души» отражают постепенную эволюцию в отношении Гоголя к невоздержанности в еде: обжорство становится отрицательной чертой, грехом чревоугодия. Ученые рассматривают поэму как своеобразную пародию на героический эпос — «Илиаду», «Одиссею», «Энеиду». В отличие от перечисленных произведений, «Мертвые души» по масштабам личностей персонажей — совсем не героическая поэма. Писатель Андрей Белый, исследователь творчества Гоголя, перечисляя блюда, упомянутые в произведении, подытоживает: «Не Илиада, а. Жратвиада».
uctopuockon_pyc
uctopuockon_pycЛитературно-ист. журнал ИСТОРИОСКОП
Галушки можно подавать абсолютно с любым соусом, например: с итальянским песто из вяленых помидоров или фруктовыми джемами без сахара, натуральным йогуртом, сметаной.
Сейчас речь пойдет о варианте галушек на цельнозерновой спельте.
Сразу скажу любителям галушек, что мой вариант будет несколько отличаться от общепринятой версии на пшеничной муке высшего сорта. Поскольку цельнозерновая спельта содержит довольно большой процент отрубей, структура галушек внутри будет необычная, не плотная, как на муке высшего сорта пшеничной, а вполне даже разрыхленная, без всяких дополнительных ухищрений, только за счет состава муки.
Рецепт. Галушки с йогуртом и черешней
КБЖУ: 100 гр 243 ккал,
БЖУ 13,7 гр; 3,2 гр; 15,6 гр.
Кал-ть 135 гр (порция) 325 ккал,
БЖУ 18,3 гр; 4,2 гр; 20,9 гр.
Оборудование:
— выселка
— кулинарные весы
— рабочая поверхность для раскатывания теста, деревянная или пластиковая (у меня специальная доска 60см*60см)
— большая кастрюля, объемом не менее 4-5 л
— дуршлаг илии шумовка
У нас получится 2-е небольшие порции по 135 гр.
1. Яйцо хорошо взбить с молоком, солью и сахаром выселкой.
Высыпать муку на доску холмиком, в центр добавить взбитое с молоком яйцо, хорошо вымесить до полной однородности и схождения в крепкий эластичный комок.
Завернуть тесто в пленку и оставить на 1 час при комнатной температуре, или положить в миску и закрыть другой миской сверху.
2. Разделить тесто на 2 равные части при помощи весов, раскатать обе части в длинные колбаски диаметром 1 см.
Чтобы колбаски были одинаковой толщины, необходимо делать раскатывающие движения от середины к концам заготовки из состояния толстой колбаски.
Готовые тонкие колбаски разрезать поперек на кусочки по 1,5-2 см длиной.
3. Поставить кастрюлю с водой на огонь, налить 3 л воды, дождаться закипания, отправить в кипящую воду галушки.
После всплытия варить еще 10-15 мин с немного прикрытой крышкой.
Откинуть галушки на друшлаг или вынуть шумовкой.
4. Подавать со сметаной, или с песто, или с томатным соусом и оливковым маслом, или фруктовым пюре и натуральным йогуртом, ягодами, фруктами.
В зависимости от выбора сопровождающего соуса, можно подать галушки как второе блюдо на обед, на завтрак, на полдник.
Также галушки можно заморозить, положив на любую кухонную доску, убрав в морозилку, потом переложить в пакет и так хранить, использовать при необходимости.
P. S. Обычно для галушек я использую муку спельты цельнозерновую, смолотую на домашнем мукомольном аппарате из цельных зерен спельты.
Но, вместо такой муки можно использовать покупную муку спельты цельнозерновую итальянскую, немецкую, швейцарскую.
Если используем цельнозерновую спельту отечественного производителя «Черный хлеб» (это единственный производитель муки спельты в нашей стране), то просеиваем ее через мелкое нейлновое сито, так как в ней слишком много отрубей (отрубей может отсеется вплоть до 50%, большАя часть отрубей все равно останется в составе муки).
Также надо учитывать, что в Европе производители биологическую спельту называют полбой, поэтому мука с надписью на пакете ‘Полба цельнозерновая’ европейских производителей для наших галушек подойдет.
Галушки с домашним козьим йогуртом и черешней:
Взбитое яйцо с молоком, замешанное тесто:
Тесто, раскатанное в колбаску:
Отрывок из повести Гоголя ‘Вечера на хуторе близ Диканьки’, связаный с галушками
Вечера на Хуторе близ Диканьки (отрывок)
…При этом черт, который долго лежал без всякого движения, запрыгал в мешке от радости; но кузнец, подумав, что он как-нибудь защепил мешок рукою и произвел сам это движение, ударив по мешку дюжим кулаком и, встряхнув его на плечах, отправился к Пузатому Пацюку.
Этот пузатый Пацюк был точно когда-то запорожцем; но выгнали его или сам убежал из Запорожья, этого никто не знал. Давно уже, лет десять, а может, и пятнадцать, как он жил в Диканьке. Сначала он жил, как настоящий запорожец: ничего не работал, спал три четверти дня, ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом по целому ведру; впрочем, было где поместиться, потому что Пацюк, несмотря на небольшой рост, в ширину был довольно увесист. Притом шаровары, которые носил он, были так широки, что, какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно незаметно, и казалось – винокуренная кладь двигалась по улице. Может быть, это самое подало повод прозвать его Пузатым. Не прошло несколько дней после прибытия его в село, как все уже знали, что он знахарь. Болел ли кто чем, тотчас призывали Пацюка; а Пацюку стоило только пошептать несколько слов, и недуг как будто рукой снимался. Случилось ли, что проголодавшийся дворянин подавился рыбьей костью, Пацюк умел так искусно ударить кулаком в спину, что кость отправлялась куда ей следует, не причинив никакого вреда дворянскому горлу. В последнее время его редко видали где-нибудь. Причина этому была, может быть, лень, а может, и то, что пролезать в двери делалось для него с каждым годом труднее. Тогда миряне должны были отправляется к нему сами, если имели в нем нужду.
Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Пацюка, сидевшего на полу по-турецки, перед небольшою кадушкою, на которой стояла миска с галушками. Эта миска стояла, как нарочно, наравне с его ртом. Не подвинувшись ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал жижу, схватывая по времени зубами галушки.
«Нет, этот, — подумал Вакула про себя, — еще ленивее Чуба: тот, по крайней мере, ест ложкою, а этот и руки не хочет поднять!»
Пацюк, верно, крепко занят был галушками, потому что, казалось, совсем не заметил прихода кузнеца, который едва ступивши на порог, отвесил ему пренизкий поклон.
— Я к твоей милости пришел, Пацюк! – сказал Вакула, кланяясь снова.
Толстый Пацюк поднял голову и снова начал хлебать галушки.
— Ты, говорят, не во гнев будь сказано… — сказал, собираясь с духом, кузнец, — я веду об этом речь не для того, чтобы тебе на несть какую обиду, приходишься немного сродни черту.
Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумав, что выразился все еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и, ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в голову, отстранился немного и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не брызгала ему лица.
Но Пацюк взглянул и снова начал хлебать галушки. Ободренный кузнец решился продолжать:
— К тебе пришел, Пацюк, дай Боже тебе всего, добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции! – Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику дощатый забор. – Пропадать приходится мне, грешному! Ничто не помогает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого черта. Что ж, Пацюк? – произнес кузнец, видя неизменное его молчание, — как мне быть?
— Когда нужно черта, то ступай к черту! – отвечал Пацюк, не поднимая на него глаз и продолжая убирать галушки.
— Для того-то и я пришел и к тебе, — отвечал кузнец, отвешивая поклон, — кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги.
Пацюк ни слова и доедал остальные галушки.
— Сделай милость, человек добрый, не откажи! – наступал кузнец, — Свинины ли, колбас, муки гречневой, ну, полотна, пшена или иного прочего, в случае потребности… как обыкновенно между добрыми людьми водиться… не поскупимся. Расскажи хоть, как, примерно сказать, попасть к нему на дорогу?
— Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами, — произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения.
Вакула уставил на него глаза, как будто бы на лбу его написано изъяснение этих слов. «Что он говорит?» — безмолвно спрашивала его мина; а полу отверстый рот готовился проглотить, как галушку, первое слово. Но Пацюк молчал.
Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не было; но вместо того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим, — говорил он сам себе, — как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмакнуть в сметану».
Только что он успел это подумать, Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал он труд жевать и проглатывать.
«Вишь, какое диво!» — подумал кузнец, разинув от удивления рот, и тот же час заметил, что вареник лезет и к нему в рот и уже вымазал губы сметаною. Оттолкнувши вареник и вытерши губы, кузнец начал размышлять о том, какие чудеса бывают на свете и до каких мудростей доводит человека нечистая сила, заметя притом, что один только Пацюк может помочь ему. «Поклонюсь ему еще, пусть растолкует хорошенько…Однако, что за черт! Ведь сегодня голодная кутья, а он ест вареники, вареники скоромные! Что я, в самом деле, за дурак, стою тут и греха собираюсь! Назад!» И набожный кузнец опрометью выбежал из хаты.
Что ел пацюк в ночь перед рождеством
«Это что за невидаль: «Вечера на хуторе близ Диканьки?» Что это за «Вечера»? И швырнул в свет какой-то пасичник! Слава богу! ещё мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Ещё мало народу, всякого звания и сброду, вымарало пальцы в чернилах! Дёрнула же охота и пасичника потащиться вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в неё».
Слышало, слышало вещее моё все эти речи ещё за месяц! То есть, я говорю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в большой свет — батюшки мои! Это всё равно, как, случается, иногда зайдёшь в покои великого пана: все обступят тебя и пойдут дурачить. Ещё бы ничего, пусть уже высшее лакейство, нет, какой-нибудь оборвавшийся мальчишка, посмотреть — дрянь, который копается на заднем дворе, и тот пристанет; и начнут со всех сторон притопывать ногами. «Куда, куда, зачем? пошёл, мужик, пошёл. » Я вам скажу… Да что говорить! Мне легче два раза в год съездить в Миргород, в котором вот уже пять лет как не видал меня ни подсудок из земского суда, ни почтенный иерей, чем показаться в этот великий свет. А показался — плачь не плачь, давай ответ.
У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), — у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчёл в тёмный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, — тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонёк, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрыпка, говор, шум… Это у нас вечерницы!Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать, чтобы совсем. На балы если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберётся в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом — подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.
Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне, то прямёхонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку. Я нарочно и выставил её на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего хутора. Про Диканьку же, думаю, вы наслушались вдоволь. И то сказать, что там дом почище какого-нибудь пасичникова куреня. А про сад и говорить нечего: в Петербурге вашем, верно, не сыщете такого. Приехавши же в Диканьку, спросите только первого попавшегося навстречу мальчишку, пасущего в запачканной рубашке гусей: «А где живёт пасичник Рудый Панько?» — «А вот там!» — скажет он, указавши пальцем, и, если хотите, доведёт вас до самого хутора. Прошу, однако ж, не слишком закладывать назад руки и, как говорится, финтить, потому что дороги по хуторам нашим не так гладки, как перед вашими хоромами. Фома Григорьевич третьего году, приезжая из Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою кобылою, несмотря на то, что сам правил и что сверх своих глаз надевал по временам ещё покупные.
Что ел пацюк в ночь перед рождеством
Повесть Гоголя «Ночь перед рождеством», входящая в цикл ранних его повестей под общим названием «Вечера на хуторе близ Диканьки», – произведение программное для писателя: в нем обозначены многие темы, идеи, образы, характеры, судьбы, герои, которые будут сопровождать великого художника на всем его сложном пути. В повести этой создан замечательный эпически масштабный образ простого человека – кузнеца Вакулы, перед энергией которого, умом и трудолюбием отступают злые козни, злые силы, людские пороки и происки чертей.
Кузнец Вакула – единственный в своем роде гоголевский характер, в котором запечатлены мечты писателя о сильной и гармонической натуре, созданной для свободного, радостного, полезного труда. Обычно говорится, что Гоголь не писал образов положительных, что, в совершенстве раскрывая души мертвые, он заставлял ненавидеть их, отвергал и тем самым утверждал идеалы добра, воспевал честность и добродетель.
Все это так, но прежде чем Гоголь осознал назначение своей музы и, по его собственному выражению, «припряг подлеца», чтобы выставить его на всенародное осмеяние, он заострил свое перо на характерах благородных.
Не создав образа мечтателя о всеобщей справедливости, милого юноши Ганца Кюхельгартена, в первой своей стихотворной поэме, не написав жизнеутверждающего характера кузнеца Вакулы, не воспев мужественного народного богатыря Тараса Бульбу, Гоголь, может быть, не смог бы так полно осознать и свою подвижническую задачу – обличение мертвых душ тогдашней России во имя будущей ее изумительной жизни.
И хотя схематичным было бы разделение, у классиков особенно, на героев положительных и персонажей обличаемых – хотя у Гоголя и те и другие постоянно встречаются, соседствуют на страницах одних и тех же произведений, – все-таки важно и должно обозначить ведущее направление данной повести, пьесы, данного конкретного этапа творчества. А ведущей интонацией первых прозаических творений Гоголя была все же интонация оптимистическая, светлая, жизнелюбивая.
Создавая сильные и цельные характеры, Гоголь как бы искал ту архимедову точку опоры, утвердившись на которой можно перевернуть мир. В дальнейшем он попытается перевернуть несправедливый мир сокрушительным огнем сатиры, но для этого художнику надо будет знать, что за ним стоят такие герои, как кузнец Вакула, несгибаемые защитники родной земли Тарас Бульба и его сын Остап.
Кузнец Вакула занимает особое место и среди немногочисленных положительных образов гоголевского творчества. Если Тарас и Остап раскрывались как замечательные натуры на поле брани, то характер Вакулы раскрывается вне битв и народных потрясений, когда выявиться мужеству и благородству души сложнее.
С первых же страниц повести Гоголь обращает внимание читателей на замечательное свойство Вакулы – кузнец постоянно занят делом, к нему отовсюду стекаются люди с бесчисленными просьбами: тому починить бричку, тому сделать сундук, тому расписать узорами новую посуду, – вся Диканька пользовалась мисками, раскрашенными Вакулой. Если кузнец кому-нибудь хочет напомнить о себе, то говорит только о сделанной работе. В Петербурге встречается Вакула с запорожцами, приехавшими по общинным своим делам. Сначала они не узнают бедного просителя, но Вакула напоминает: «Это я, Вакула, кузнец! Когда проезжали осенью через Диканьку… новую шину тогда поставил на переднее колесо вашей кибитки…»
Даже любимой, Оксане, кузнец рассказывает о своем деле: он готовит ей роскошный подарок – окованный железом ларец, расписанный пылающими красными и синими цветами. Жар своей души передает Вакула, рассказывая о «жарком» сиянии рисунков для Оксаны; он думает, что покорить девушку можно скорее всего трудолюбием, верностью своему делу, надежностью своих крепких рук. Однако капризная Оксана не ценит скромности влюбленного, ей подавай необычные, богатые подарки, к примеру туфли, «которые носит сама царица». Но не понятый Оксаной Вакула не изменяет себе – только на свои силы, на свой труд рассчитывает этот мужественный и честный герой Гоголя.
Любопытно, что даже в самые дурные минуты, когда Оксана так и не отвечает на его пылкую любовь, Вакула не предается бесцельной печали, как иные романтические герои, не посылает неумолимой красавице жестокие упреки. Кузнец Вакула, расстроившись после очередного неудачного свидания с Оксаной, «рассеянно оглядывал углы своей хаты…» и «наконец остановил глаза на мешках: „Зачем тут лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!“
Примечательная деталь: глаза и руки трудового человека постоянно ищут дела. «Через эту глупую любовь я одурел совсем» – так не скажут ни романтический пушкинский Алеко, ни демонические лермонтовские герои. Так может сказать только гоголевский Вакула, оседлавший даже самого черта, когда тот понадобился ему для дела. И черт, никуда и никому не нужный, пошел в дело, и его употребил кузнец на пользу. Повез-таки его на себе нечистый в Петербург, за туфельками для Оксаны.
Замечательна и всегдашняя тяга Вакулы к прекрасному, умение ценить и понимать творческий труд. Какие бы дорогие предметы ни увидел Вакула, он ценит вещи по вложенному в них труду. Вот и во дворец попал Вакула, но не царица, не придворные занимают диканьского кузнеца. Перед картинами прославленных мастеров как вкопанный остановился Вакула. Есть у него, жителя далекого хутора, врожденное чувство прекрасного, живое ощущение красоты, запечатленной рукою мастера. «Что за картина! что за чудная живопись! – рассуждал он, – вот, кажется, говорит! кажется, живая. а краски! боже ты мой, какие краски!» Внимание кузнеца привлекает здесь каждая мелочь, выполненная с душой, каждая деталь, близкая его профессии. «Сколь, однако ж, ни удивительны сии малевания (думал кузнец о картинах. – И. В.), но эта медная ручка, – продолжал он, подходя к двери и щупая замок, – еще большего достойна удивления. Эк какая чистая выделка. » И по лестнице не прошел он зевая. Не богатством дворцовым был ослеплен, но мастерством безвестных сотен и сотен Вакул и Иванов, создававших всю эту рукотворную красоту дворцовых покоев. «…Что за перила (думал кузнец. – И. В.)! какая работа!» «Работа» – вот главное, что составляет реальный смысл жизни гоголевского Вакулы, героя фантастической повести о том, как нечистая сила шлялась по земле в ночь перед рождеством.
Фантастический мир повести удивительно и органически переплетается с земными мыслями кузнеца Вакулы о работе, с его пылким удивлением перед людьми, умеющими создавать прекрасное. И честная работа Вакулы – сделанные им сундуки, телеги, колеса – оказывается в конце концов гораздо большим чудом, нежели все чудеса, какие может показать ведьма, да и сам черт. Их чудеса рассыпаются в прах вместе с голосом первого петуха, – чудеса, созданные трудом, оживают при свете дня, навсегда остаются достоянием благодарного человечества.
В «Ночи перед рождеством» по-гоголевски неназойливо и весело переплетаются явь и вымысел, вольная фантазия и достоверное описание быта. Это именно к книге, в которой помещена повесть «Ночь перед рождеством», – повесть, где наравне с людьми действуют черти и ведьмы, приложен, список не переведенных Гоголем с украинского слов. Как художник, он чувствовал, что никакие тождественные обозначения не помогут сохранить аромат родной Украины. Именно поэтому в предисловии перед «Вечерами…» стоит знаменитый гоголевский список, где значится: «Баштан – место, засеянное арбузами и дынями… Галушки – клецки… Горлица – танец. Гречаник – хлеб из гречневой муки… Дукат – род медали, носимой на шее женщинами… Курень – соломенный шалаш… Пивкопы – двадцать пять копеек…» Не станем перечислять далее все, что выписал заботливой рукой сам писатель, помогая будущим своим читателям понять смысл непереведенных слов и не потерять при этом ни крупицы их плотности, ни черточки их уникального именно на этом языке смысла.