Что м в ломоносов считал залогом процветания своей родины
М.В. Ломоносов и сбережение русского народа.
О Михаиле Васильевиче Ломоносове, ставшем настоящим символом образованной России XVIII века, написано немало. С его именем связано зарождение русской академической науки, он был одним из создателей русского литературного языка, поэтом и выдающимся общественным деятелем. Знаменитый немецкий ученый Леонард Эйлер, восхищаясь его трудами, писал, что «все научные мемуары Ломоносова не только хороши, но даже превосходны». А.С. Пушкин видел в нем «самобытного сподвижника просвещения», который стоял у истоков первого российского университета и «сам был первым нашим университетом». Главное, что заботило Ломоносова на протяжении всей его жизни, – это судьба страны и русского народа.
Нелегко писать о человеке, который своими трудами и служением Родине сделал бессмертным не только свое имя, но и возвеличил имя России и русской науки. Ломоносову посвящены тысячи публицистических статей, сотни научных исследований. Непросто к ним добавить что-то новое. Кажется, что о Ломоносове и его жизни уже все известно. Его научные идеи стали прочным фундаментом для последующего развития самых разных академических дисциплин. Ломоносов был настоящим ученым-энциклопедистом, проявив свои таланты в философии, физике, химии, геологии, филологии, истории и во многих других областях научного познания.
Многие взгляды Ломоносова остаются актуальными и по сей день, даже при современном уровне развития науки. Большое внимание Ломоносов уделял проблеме прироста и сбережения народа, справедливо полагая, что от этого зависит процветание и могущество государства. Он не отделял демографию от государственной политики. И в этом решении Ломоносов был первым, тогда как его современники смотрели на вопросы народонаселения через призму философии, создавая, как, например, Л. Эйлер, «общие исследования о смертности и об умножении человеческого рода». Во времена Ломоносова, в первой половине XVIII века, демография как самостоятельная научная дисциплина отсутствовала не только в России, но и во всем мире. Но Ломоносов мыслил именно как ученый-демограф, обосновывая необходимость государственных мер, направленных на увеличение численности населения. В этом смысле он стоял еще и у истоков русской демографической политики.
В то же время Ломоносова волновало не «общечеловечество», а русский народ, на плечах которого издревле покоилось государственное величие Российской империи. Ученый прекрасно понимал, что наука – это не отвлеченная от жизни теория, а средство, создавая которое, конкретный народ обеспечивает себе земное существование. Русская наука должна служить, в первую очередь, русскому народу и его процветанию. В противном случае ее достижения будут использованы многочисленными врагами против России и русских, как это зачастую происходит в последнее время.
По мнению Ломоносова, сбережение русского народа является первоочередной целью, которую должно преследовать государство. Эта цель в полной мере сохраняет свою актуальность и сегодня. Пока еще Россия держится созидательной волей русских людей, без которых она просто не мыслима. Однако страна непременно начнет утрачивать и свои территории, и свое влияние, если численность русских будет снижаться. Но при сохранении и преумножении русского народа Россия, при ее ресурсах и геополитическом положении, способна занять ведущее место среди мировых держав и обеспечить безбедное будущее грядущим русским поколениям.
В наши дни пересекающиеся кривые показателей рождаемости и смертности как будто ставят крест на будущем русских людей. И если мы не хотим считать свою историю завершенной, то уместно вспомнить идеи Ломоносова о сбережении русского народа и сделать все, чтобы остановить собственную гибель. Когда читаешь его строки, первым делом проникаешься чувством непоколебимой гордости. Ломоносов был русским человеком, который душою болел за продолжение русского рода.
Ломоносов родился 8 ноября 1711 года в поморском селе Архангельской губернии, на русском Севере, исконных землях, и никогда не забывал своих корней. Его характер закалила северно–русская природа и суровые морские просторы. Решив заниматься науками, Ломоносов без ведома отца отправился в Москву, где поступил в Славяно-греко-латинскую академию. Вскоре его в числе наиболее способных учеников отправили продолжать образование в Германию. Именно немецкие годы жизни сделали из Ломоносова ученого и мыслителя европейского масштаба. Его мировоззрение сформировалось под влиянием выдающихся немецких философов.
В 1761 году Ломоносов написал графу Шувалову письмо «Рассуждение о размножении и сохранении российского народа», в котором высказал мысли о сбережении русского народа. Он считал, что «для обильнейшего плодородия родящих», то есть для увеличения деторождения, необходимо принять несколько срочных мер. Также он разобрал факторы, которые тормозили рост населения, и одновременно с этим предложил, что нужно сделать, чтобы устранить их вредное влияние.
Во-первых, Ломоносова беспокоила разница в возрасте среди вступающих в брак. Он писал, что «невеста не должна быть старее, разве только двумя годами, а жених старее может быть пятнадцатью летами…». «Женщины, – продолжал Ломоносов, – родят едва далее 45 лет, а мужчины часто и до 60 лет к плодородию способны». А поэтому он предлпоагал оптимальную разницу в возрасте между супругами 7–10 лет.
Важно, что законодательное утверждение приемлемых возрастов для бракосочетания, то есть фактическое устранение брачных отношений между лицами несоответствующих лет, позволило бы избежать многочисленных фиктивных браков. И тем самым удастся избежать не только многочисленных фактов мошенничества, но и снизить угрозу национальной безопасности России, так как именно посредством фиктивных браков в страну проникает множество нелегальных мигрантов, которые начинают жизнь на новом месте с нарушения закона.
Конечно, в понимании ученого разрешение на четвертый брак было не разрешением на «свободу личной жизни». Брак в любом случае утверждался Церковью и считался священным. Но Ломоносов выступал за то, чтобы не лишать супружества мужей, которые лишились жен в результате несчастных случаев, каковые отнюдь не были редкостью. О том же было и его предложение разрешить молодым овдовевшим священникам вступать в брак вторично. Кроме того, для стимуляции рождаемости Ломоносов предлагал запретить мирянам принимать монашеский постриг до 45–50 лет.
Весьма обстоятельно мыслитель рассматривал вопрос о снижении смертности, и главным образом детской смертности. Как беду он описывал «детское душегубство», то есть убийство матерями своих незаконнорожденных детей, чтобы скрыть позор. Ломоносов предлагал учредить специальные дома, которые принимали бы «зазорных» детей. Вместе с тем он предлагал развивать медицину, чтобы бороться с болезнями и смертностью среди новорожденных.
Для снижения смертности вообще Ломоносов призывал к просвещению народа, чтобы снизить уровень бытового пьянства и невоздержанности и насаждать разумный и здоровый образ жизни. Кроме того, государство, по мнению ученого, должно бороться с причинами, которые увеличивают смертность населения, – с пожарами, эпидемиями и потоплениями. Он удрученно писал, что в русских деревнях почти нет врачей, «отчего смертность особенно увеличивается».
В это время бремя поста было бы связано не с повышенной нагрузкой на физический организм, а со здоровым аскетизмом крестьянского труда, укрепляющим дух и здоровье народа. «Ради исправления (т.е. осуществления –прим.) таких нужных работ, – продолжал Ломоносов, – меньше было бы праздности, матери невоздержания, меньше гостьбы и пирушек, меньше пьянства… А сверх того, хотя бы кто и напился, однако, возвращаясь домой, не замерз бы на дороге, как на Масленице бывает, и не провалился бы под лед, как случается на Святой неделе». Это говорил, конечно, рационально мыслящий ученый, а отнюдь не богослов. Он призывал созвать для введения соответствующих изменений Вселенский собор, но, к сожалению, безуспешно.
В наши дни именно исследования и государственные реформы по этим направлениям позволят приостановить смертность русских и создать условия для будущего его прироста. Гений Ломоносова предвидел это два с половиной столетия назад. Тогда его записка попала «под сукно», так как граф Шувалов вскоре потерял свое влияние при дворе. Если сегодня не прислушаться к советам великого ученого, то в вымирающем народе вряд ли уже когда-то появятся люди, по силе мышления сравнимые с Ломоносовым. Меры по сбережению русского народа должны стать для государства главными, ведь от этого зависит «сохранение жизни столь великого множества людей»…
Михаил Васильевич Ломоносов: «к приумножению пользы и славы Отечества»
Имя первого российского академика М.В. Ломоносова пользуется всенародной известностью, однако далеко не все знают о его деятельности как реформатора Академии наук. Человек высокой гражданской ответственности, он не мог спокойно наблюдать, как самые нужные академические департаменты «лежат бесполезны, в плачевном состоянии», а «жалованье и другие расходы из казны тратятся напрасно».
Причину «худого состояния Академии наук» Ломоносов видел, прежде всего, в самовластии бюрократического аппарата, в отступлении от основных принципов, заложенных Петром I. Материалы из фондов Санкт-Петербургского филиала архива РАН свидетельствуют, что с 1755 по 1764 г. ученый подготовил целый ряд записок, «репортов» и проектов по «приведению Академии наук в доброе состояние», в том числе предложения по реформированию ее устройства и устава. Однако большинство из них так и не воплотились в жизнь. Уже тяжелобольной, Ломоносов с горечью подведет итог: «За то терплю, что стараюсь защитить труды П[етра] В[еликого], чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство»
«Науки благороднейшими человеческими упражнениями
справедливо почитаются и не терпят порабощения»
М. В. Ломоносов
В нынешнем году исполняется триста лет со дня рождения Михаила Васильевича Ломоносова – первого российского академика, имя которого пользуется поистине всенародной известностью. Тем не менее далеко не все знают о громадной деятельности Ломоносова, направленной на исправление «худого состояния» Академии наук – «сего великого государственного и полезного учреждения», причину которого ученый видел в отступлении от основных принципов, заложенных Петром I, а также в самовластии бюрократического аппарата.
Еще в XIX в. В. Г. Белинский писал, что «для достойной оценки такого человека, каков был Ломоносов», нужно «много сведений, опытности, труда и времени» (Белинский, 1953, с. 43). Столетие спустя академик С. И. Вавилов сожалел, что «подлинная фигура Ломоносова не ясна до сих пор», а литературовед П. Н. Берков писал, что Ломоносова мы знаем «мало и плохо» (Берков, 1962, с. 14). И даже сейчас, несмотря на обилие всевозможных трудов о жизни и деятельности Михаила Васильевича Ломоносова, число которых растет с каждым очередным юбилеем нашего великого соотечественника, можем ли мы уверенно утверждать, что хорошо знаем о его вкладе в науку XVIII в., понимаем его литературное творчество, не говоря уже о сути его характера и мотивации поступков? Знакомый всем по портрету из школьных учебников круглолицый человек, сидящий к нам вполоборота, для многих из нас так и остается не живой личностью, а набором клише.
По словам того же Белинского, Ломоносов был «Петром Великим нашей литературы». Но он был и «Петром Великим» нашей Академии наук. Вряд ли в ее истории можно найти более горячего и последовательного сподвижника Петра, чем Ломоносов. Именно как «государственное и полезное учреждение» рассматривал Ломоносов Академию наук, которая не «токмо сама себя учеными людьми могла довольствовать, но размножать оных и распространять по всему государству» (Ломоносов, т. 10, с. 15).
Высокая гражданская позиция не позволяла Ломоносову спокойно сидеть в лаборатории и готовить длинные ряды цифр. Он бросался туда, где видел ущемление государственных интересов России, пренебрежительное отношение к ее истории, ее будущему, стремление принизить образ России в общественном мнении. Ломоносов – труженик на государственной ниве, но именно там, куда его привела судьба, – в науке.
Развитие и распространение российской науки – вот то, ради чего ученый, оставляя тишину лаборатории, борется с чиновниками, составляет многочисленные проекты преобразования Академии, даже подвергает себя унижениям вечного просителя перед сильными мира сего. Как тут не вспомнить стихотворение 1761 г., написанное Ломоносовым, когда он ехал к императрице с очередным прошением: «Кузнечик дорогой, коль много ты блажен, Коль больше пред людьми ты счастьем одарен. Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен, Что видишь, все твое; везде в своем дому, Не просишь ни о чем, не должен никому».
Студент-адьюнкт-профессор
Ломоносов, как известно, прибыл в Петербургскую Академию наук из Славяно-греко-латинской академии в самом начале 1736 г., а уже в ноябре вместе с Г. У. Райзером и Д. И. Виноградовым был в Марбурге, где проходил обучение у выдающегося философа и ученого-энциклопедиста Хр. Вольфа.
В июне 1741 г. Ломоносов вернулся в Петербург, но только через год Академия определила, что «быть ему, Ломоносову, адъюнктом физического класса. А жалованья определяется ему сего 1742 года генваря с 1 числа по 360 рублев на год, счисляя в то число квартиру, дрова и свечи, о чем заготовить определение, а к комиссару указ» (СПФ АРАН, ф. 3, оп. 1, д. 452, л. 22).
С 1 сентября 1742 г. адъюнкт физического класса Ломоносов начал читать лекции для академических студентов и всех желающих. В программе лекций было записано, что Михайло Ломоносов «руководство к географии физической, чрез господина Крафта сочиненное, публично толковать будет, а приватно охотникам наставление давать намерен в химии и истории натуральной о минералах; також обучать в стихотворстве и штиле российского языка после полудни с 3 до 4 часов» (Материалы для истории Академии наук, с. 307—311).
Звание профессора по кафедре химии было присвоено Ломоносову только в июне 1745 г. К этому времени он уже вполне уяснил механизм действия Академии наук: академические дела быстро не рассматриваются, поскольку советник Канцелярии И. Д. Шумахер занят «многими и более важными делами». Видел Ломоносов и общую обстановку в Академии, где происходили распри между академиками, подстрекаемыми Шумахером и его приспешниками, между Конференцией и Канцелярией.
В декабре 1745 г. профессор химии набрасывает «список наук в Академии с распределением на три класса». Это первый из документов, свидетельствующих об интересе Ломоносова к организации деятельности Академии наук. В 1747 г. был принят Регламент Императорской Академии наук и художеств. В летописи жизни и деятельности Ломоносова, относящейся к этому времени, нет никаких упоминаний о новом академическом регламенте. Но это не значит, что вопрос об уставе Академии не волновал ученого.
«О худом состоянии Академии наук»
Регламент, разработанный в основном Г. Н. Тепловым и утвержденный императрицей Елизаветой Петровной, Ломоносова не устраивал. В январе—феврале 1755 г. он пишет «Всенижайшее мнение о исправлении Санктпетербургской императорской Академии наук», где излагает недостатки принятого академического регламента, но прежде сообщает, в каком состоянии находится Академия наук. Неизвестно, подавал ли это «мнение» Ломоносов по назначению: черновая рукопись его постоянно дополнялась и имеет вставки более поздние по времени (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 1, д. 1, л. 148—158).
Хотя к сентябрю 1755 г. уже был выпущен «указ Правительствующего Сената относительно исправления академического устава по всемилостивейшему повелению е. и. в.», но реальная работа по исправлению регламента не велась (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 4, д. 1; на нем. яз.).
В январе 1758 г. Ломоносов представил президенту Академии записку об «Излишествах, замешательствах и недостатках в Академии наук и о мерах к улучшению ее положения» (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 1, д. 1, л. 255—259). После этого в его ведение были отданы Академическое и Историческое собрания, Географический департамент, Университет и Гимназия.
В период с 1758 по 1764 г. ученый подготовил ряд проектов по «приведению Академии наук в доброе состояние», в том числе предложения об устройстве и уставе Санкт-Петербургской Академии (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 1, д. 2, л. 292—307). До своей смерти в апреле 1765 г. Ломоносов работал и над новым регламентом Академии наук *, который дошел до нас в незаконченном виде: известна только его первая часть – «О собрании Академии наук».
Большой интерес представляет «Краткая история о поведении Академической Канцелярии в рассуждении ученых людей и дел с начала сего корпуса до нынешнего времени» (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 3, д. 30, л. 1—43), составленная Ломоносовым не позднее 26 августа 1764 г. К этому необходимо добавить и многочисленные «репорты» ученого об Университете, Гимназии, Библиотеке, Кунсткамере, Физическом кабинете, Обсерватории, Ботаническом саде, т. е. обо всех учреждениях, входивших в состав Академии наук.
Во всех этих сугубо официальных, канцелярских документах ясно слышится голос человека, душа которого болит за Отечество. После чтения «Краткой истории о поведении Академической Канцелярии» совсем по-другому воспринимаются стихи известного 143-го псалма в переводе Ломоносова (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 3, д. 45, л. 8—9 об.):
Вещает лож язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою,
Скрывают в сердце злобный ков.
Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти;
Рука их в нас наводит лук.
«Пренебрежение учения российского юношества»
«Худое» состояние академического корпуса ученый видел в отступлении от основных принципов, заложенных Петром I, а также в самовластии Канцелярии над учеными. При этом властолюбие и интриги советника Канцелярии И. Д. Шумахера, его нежелание считаться с Академическим собранием были, по мнению Ломоносова, основным препятствием для нормального существования Академии и распространения ею просвещения в России.
«Особенно позорно то, – писал Ломоносов, – что невежественные делопроизводители Канцелярии, едва умеющие писать по-русски, дерзают притязать на право голоса в заседаниях этого учреждения» (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 1, д. 2, с. 120). Другая ситуация была в европейских академиях, где «собрание академиков само себе судья. Никакой посторонний, полуобразованный посредник не допускается до разбора ученых споров. Приходя за получением просимого, не дожидаются у канцелярского порога разрешения войти. Профессоры не ждут выплаты жалованья и не вымаливают его у невежд, которые поглядывают на них свысока и пугают отказом» (там же, с. 121).
Среди отечественных исследователей бытует мнение, что такое поведение Ломоносова было вызвано его полным неприятием как иностранных ученых, так и иностранцев вообще. Однако это предположение не выдерживает никакой критики.
Ломоносов как продолжатель петровского дела не был против иностранцев. В его «Слове похвальном… Петру Великому» есть знаменательные слова: «К великим Своим намерениям премудрый Монарх предусмотрел за необходимо нужное дело, что бы всякаго рода знания распространить в отечестве и людей, искусных в высоких науках, также художников и ремесленников размножить ‹…› не однократно облетая на подобие Орла быстропарящаго Европейския государства, отчасти повелением, отчасти важным своим примером побудил великое множество своих подданных оставить на время отечество и искусством увериться, коль великая происходит польза человеку и целому государству от любопытнаго путешествия по чужим краям. Тогда отворились широкия врата великия России (выделено мной – Н. К.), тогда через границы и пристани, на подобие прилива и отлива, в пространном Океане бывающаго, то выежжающие для приобретения знаний в разных науках и художествах сыны Российские, то приходящие с разными искусствами, с книгами, с инструментами иностранные безпрестанным текли движением» (Ломоносов, т. 8, с. 591).
Здесь вспоминаются известные слова Пушкина об окне, которое Петр прорубил в Европу. Но у Ломоносова не «окно», а целые «врата» Россия распахнула для умелых, знающих и ученых иностранцев и для россиян, желающих знания и умения получить в других странах! Не столько «национальная» гордость Ломоносова, сколько противодействие воле Петра Великого со стороны тех, кто в Академии наук заправлял всеми делами, заставляло ученого бросаться в бой, порой, в буквальном смысле слова.
В «Краткой истории о поведении академической Канцелярии» он с горечью пишет об отъезде из России первых петербургских академиков «Германа, Бернулиев и других, во всей Европе славных, кои только великим именем Петровым подвиглись выехать в Россию для просвещения его народа, но, Шумахером вытеснены, отъехали, утирая слезы» (Ломоносов, т. 10, с. 311).
И не только Ломоносов возмущался действиями руководителя академической Канцелярии, а фактически правителя Академии Шумахера. Французский астроном и картограф Ж.-Н. Делиль, работавший в Петербурге с 1726 г., неоднократно писал жалобы «о великих непорядках, напрасных убытках и о пренебрежении учения российского юношества», чем нарушался специальный пункт контракта с учеными, разработанный еще Петром. Претензии Ломоносова к Шумахеру сводились не к тому, что тот иностранец, а к тому, что своими действиями и бездействием препятствовал появлению российских ученых, не развивая гимназию и университет, ущемляя права академиков, раздувая между ними ссоры и интриги, чем сводил на нет их авторитет в обществе. Все это приводило к тому, что наука перестала считаться престижным делом и детей старались отдавать для обучения в шляхетный корпус, а не в академическую гимназию. Талантливых студентов и адъюнктов из россиян Шумахер загружал работой как переводчиков, не допуская «к высоким наукам».
«Жалованье и другие расходы из казны тратятся напрасно»
В штате Академического собрания, отмечал Ломоносов, не хватает нужных профессоров – нет «высшего математика», географа, физика, ботаника, механика. В Академии числилось 9 адъюнктов, но из них пять обучались за границей, другие не знают и оснований «высоких наук».
Публичные акты по Регламенту 1747 г. положено было проводить трижды в год, но «бывает только по одному», – продолжал Ломоносов. В тяжелом состоянии и другие академические департаменты: «Библиотека и Кунсткамера имеет расположение столь же худо, как и прежде». Причем их положение, как и состояние Физического кабинета, Обсерватории и Ботанического сада, становилось с годами только хуже. В 1763 г. «по должности» как член Канцелярии и «по совести» Ломоносов писал «о весьма худом состоянии самых нужнейших академических департаментов», которые «лежат бесполезны, в плачевном состоянии», а «жалованье и другие расходы из казны тратятся напрасно» (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 1, д. 2, л. 176—177 об.). Символами запустения Обсерватории в описании Ломоносова становятся ее астрономические часы, которые «вместо исправного и бесперерывного ходу, иногда стоят по нескольку недель без всякого движения», и занесенное снегом крыльцо.
Вызывали вопросы и финансовые дела Академии, находящиеся в плачевном состоянии, когда «старых долгов не токмо многие тысячи не заплачены, но и вновь беспрестанно прирастают, а особливо неплачение обещанного награждения чужестранным членам, что именным е. в. указом особливо повелено было» (там же, с. 13). В Академию принимались сверх штата художники и другие служители, «к определенным делам неспособные или совсем негодные». В деньгах – «всегдашняя нужда такая, что и профессора вынуждены были брать жалованье книгами, «отчего пришли в убытки и в бедность».
«Все сие рассудив, – обобщает Ломоносов, – ясно видеть можно, коль близко стояла Академия при конечном своем разрушении, которое вместо славы российской к посмеянию, вместо пользы к ущербу, вместо радости любящим науки к печали служило» (Ломоносов, т. 10, с. 62).
«Оного упадку и недостатков происхождение и причины»
Недостатки в деятельности Академии наук Ломоносов видел в отсутствии законом установленных адекватных принципов и правил, по которым должна жить Академия и ее департаменты.
Регламент 1747 г. составлялся без участия профессоров, втайне, что по мнению Ломоносова послужило причиной целого ряда его недостатков. Этот академический закон составлялся «взирая на персоны и обстоятельства тогдашнего времени». Таким образом он просто зафиксировал то состояние, в котором находилась Академия наук, а следовательно, «во все будущие времена служить не может». По мнению Ломоносова, такой академический департамент, как Канцелярия, вообще не нужен: «В других государствах отнюдь их нет при таковых корпусах. Однако была и затем не токмо оставлена, но и больше власти получила к уничтожению профессорского достоинства» (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 1, д. 2, с. 16).
Продолжая свою мысль о том, что Регламент был составлен под определенных персон, Ломоносов переходит на стиль иронического повествования: «Ректором университета должен быть по Регламенту историограф, то есть профессор Миллер», «и если бы Миллер был юрист или стихотворец, то конечно и в штате ректором был бы положен юрист или стихотворец. После переменен и сделан ботаник». Историографу положен помощник, «переводчик китайского и манжурского языка, то есть переводчик Россохин. Но если бы он знал вместо китайского и манжурского языка, н[а]пр[имер], персидский и татарский, то бы конечно положен был в штате переводчик персидского и татарского языков» (там же, с. 17).
Тот же принцип использовался и при определении жалованья сотрудников Академии. Хотя «каждая наука в Академии имеет равное достоинство, и в каждой может быть равенство знания и неравенство», то «должно всем положить в штате равное жалованье». Но в Академии жалованье установлено «не по достоинству и трудности самой науки, но по обстоятельствам особ, которые тогда оные профессии имели»: «алгебраисту положено жалованье 1800 рублей для Ейлера или Бернуллия, астроному – 1200, чтоб славного человека приласкать в Россию, анатомику – 1000 рублей для Бургава, прочим – по 860 и по 660 рублев. Однако если бы Ейлер (или Бернулий) был таков химик, каков он математик, то без сомнения было бы химику положено жалованья в штате 1800 рублев» (там же).
Нет в штате Академии и профессора ориенталиста, хотя в «европейских государствах, которые… меньшее сообщение с азиатическими народами имеют, нежели мы, но в академическом стате о том не упоминается, затем что тогда профессора ориентальных языков не было, хотя по соседству не токмо профессору, но и целой Ориентальной академии быть бы полезно» (там же, с. 50).
«Слеп физик без математики, сухорук без химии»
Вызывали у Ломоносова критику и положения Регламента о профессорах. Прежде всего, по его мнению, необходимо заботиться о создании высокого статуса академика в Табели о рангах. Это позволило бы не только по достоинству оценивать академиков, но и привлекать к ученой деятельности молодых людей. Зафиксированное же Регламентом положение ведет «к унижению профессорского достоинства и, следовательно, и к помешательству в размножении учения. Сие также немало препятствует, что дворяне больше записывают детей своих в кадеты, нежели в Академию, ибо, положив многие труды и годы на учение, не имеют почти никакой надежды произойти как только до капитана, да и то с трудом» (там же, с. 19—20).
Но всего «вредительнее» и «поносительнее российскому народу», что в Регламенте 1747 г., который напечатан и на других языках, неоднократно писалось о постоянном приглашении в Россию иностранных профессоров «и тем дал повод рассуждать о нас в других государствах, якобы не было надежды везде иметь своих природных россиян в профессорах и в некоторых других должностях ‹…› Что иное подумать можно, читая в регламенте о выписании высшего математика и других профессоров, о бытии адъюнктов переводчиками у иностранных профессоров, о переводе книг профессорских, о контрактах с иностранными профессорами, о иностранных канцеляристах и провизоре типографском (смотри 5, 9, 13, 26, 50 пункты и табель стата). Что можно подумать как сие, что Санктпетербургская Академия Наук ныне и впредь должна состоять по большей части из иностранных, то есть что природные россияне к тому неспособны» (там же, с. 52—53).
Мешают работе Академии наук, по мнению Ломоносова, и «излишества», из-за которых Канцелярия не находит времени думать о науках. Академия занималась излишними для нее «мастерствами»: изготовлением штемпелей и печаток, особенно на продажу; изготовлением математических инструментов не для внутренних нужд, а по сторонним заказам, опять же на продажу. В Академии художеств при Академии наук ткали парчу и плели кружево. А торговля заморскими книгами, по мнению Ломоносова, «делает Академию биржею», потому как «сумма великая без знатной прибыли обращается, занимает напрасно время, наносит нарекание и хлопоты тем, что всякий требует книг по своему желанию, которыми всем угодить невозможно».
«…чтобы Академия приобрела у нас в стране любовь и уважение»
Чтобы «пресечь» причины, повлекшие к упадку Академии, Ломоносов предлагал не допускать «властвовать над науками людям мало ученым, которые, однако, хотят, чтоб их за ученых почитали»; не допускать к академической власти тех иностранцев, в которых «к ученым россиянам недоброжелательство примечено» (там же, с. 62).
Предваряя свои предложения «к исправлению» Академии наук, он писал: «учреждение императорской Академии Наук простирается не токмо к приумножению пользы и славы целого государства, но и к приращению благополучия всего человеческого рода, которое от новых изобретений происходит и по всему свету расширяется, о чем внешние академии довольно свидетельствуют. Того ради, приступая к оному, должно положить в начале общие основания, на которых утвердить и расположить всю сего великого государственного и полезного учреждения систему, ибо без оных все должно быть зыблемо и к старому падению и разрушению склонно» (там же, с. 23).
Каковы же эти основания? Регламент должен быть «сочинен и расположен» таким образом, «чтобы он всегда имел свою силу и всякому будущему времени был приличен и согласен и везде полезен. Того ради не должно смотреть на лицо, заслуги и недостатки тех, которые находятся в Академии при нынешнем состоянии, ниже на поведения и поступки или обстоятельства» (там же, с. 14—15).
Академия не должна быть закрытым корпусом, она должна готовить ученых для всего государства.
При составлении регламента необходимо учитывать опыт европейских академий наук: «надобно иметь перед глазами в качестве превосходных примеров уставы заграничных академий, уже много лет процветающих: тем, что в них есть хорошего и плодотворного, воспользоваться, а то, что не согласуется с остальными установлениями Российской империи, исключить» (там же, с. 116).
Ломоносов настаивал на установлении добрых отношений между членами Академии: «Между равными, а особливо между вышними чинами была бы всегда дружба и согласие, от нижних к высшим – пристойное почтение, от по[д]чиненных к начальникам – законное послушание» (там же, с. 15). Такое отношение «помимо пользы для превосходного процветания наук, весьма важно и для того, чтобы Академия приобрела у нас в стране любовь и уважение» (там же, с. 116).
Все академические департаменты должны содержаться и развиваться в одинаковых условиях, «в противном случае будет Академия подобна некоторому безобразному телу, которое от болезни, неровное питание в членах производящей, имеет те части больше и тучнее, которые в здравом состоянии должны быть равны или еще и меньше» (там же, с. 16).
Так как Академия создана для занятия науками «и в споспешествовании развитию их, то всячески надо остерегаться, как бы не присовокупились дела, совсем не относящиеся к академической деятельности, и примешавшись не затемнили бы самой сущности науки, не задержали бы ее развития и не удушили бы ее вовсе» (там же, с. 116).
«Несли бы свои обязанности с бодрым духом»
Какие департаменты должны входить в Академию и какими их видел Ломоносов? Это прежде всего собственно Академия наук (Академическое собрание), Университет, Гимназия, Библиотека и Кунсткамера, Географический департамент и Механическая лаборатория, Астрономическая обсерватория, Анатомический театр, Химическая лаборатория, Ботанический сад, Физический кабинет. Все это «может и должно не только существовать бок о бок и объединяться в составе единой корпорации, но, с выгодой для общего дела, сливать и соединять усилия» (там же, с. 118).
Академия Художеств с мастерскими, Типография, Книжная лавка, экспедиция Ведомостей, Переплетная мастерская должны быть отделены от научной корпорации. Ссылаясь на то, что в Петербурге в 1757 г. создана еще одна Академия художеств, он предлагает объединить две академии художеств в одну: «Великая польза произойдет для художеств, если обе Академии Художеств, прочно объединившись в одно целое, совместными усилиями примутся за свое дело. И это соответствовало бы наилучшим заграничным примерам» (там же).
Вся власть и управление в Академии должны сосредоточиться в Профессорском собрании под председательством президента Академии. В состав Академии должно входить достаточное число ученых. Ломоносов предлагает разделить академиков на три класса. В математический будут входить математик, астроном, географ и механик. В физический – физик, химик, анатом и ботаник. В исторический – историк, юрист, знаток древностей и знаток восточных языков.
Прежде принятия Регламента необходимо утвердить штат («стат») Академии. При этом совершенно необходимо, чтобы как в других коллегиях «профессоры, адъюнкты и все остальные низшие академические служащие были возведены в соответствующие чины, пользовались бы в государстве должным уважением и несли бы свои обязанности с бодрым духом».
То, что по старому Регламенту за академиками закрепили «и притом в качестве вечного чин капитана; адъюнкты же и низшие служащие не имеют никаких чинов», имело следствием то, «что в публичных собраниях маститые и заслуженные профессоры оказываются ниже не только коллежских асессоров, но и асессоров второстепенных канцелярий и в частном быту встречают с их стороны пренебрежительное отношение; а угнетенный этим дух не может свободно странствовать по святилищу муз и с легкостью извлекать на свет то, что служит к пользе и к просвещению смертных» (там же, с. 122).
«Честного поведения, прилежные и любопытные»
Ломоносов предлагал следующее распределение чинов по должностям и обязанностям (Ломоносов, т. 10, с. 93—133).
Президент управляет всем академическим корпусом по образу коллегий (министерств) и должен иметь чин не ниже генерал-майора. Вице-президент, должность которого предлагал ввести Ломоносов, – не ниже бригадира. Эта должность необходима потому, что президентами Академии в России являлись «вельможи и царедворцы, которые, сопровождая носителей верховной власти или занятые какими-либо другими обязанностями, не могли отдаваться целиком академическим делам», часто бывая «в отлучке».
Ломоносов считал, что вице-президентом должен быть один из старейших членов Академии, тот, кто «сведущ в разных науках и славен своими заслугами как в нашем отечестве, так и во всем ученом мире», но при этом не обязательно знатный человек. Известно, что должность вице-президента Ломоносов вполне заслуженно хотел занять сам и добивался этого, однако безрезультатно.
Двенадцать ординарных академиков, исполняющие обязанности академиков и профессоров Университета, должны иметь чин подполковника и по мере заслуг производиться в более высокие чины.
Интересны требования, которые Ломоносов предъявляет к ним: они должны быть «честного поведения, прилежные и любопытные люди и в науках бы упражнялись больше для приумножения познания, нежели для своего прокормления, и не так, как некоторые, снискав себе хлеб, не продолжают больше упражнения в учении с ревностию. Паче же всего не надлежит быть академическим членам упрямым самолюбам, готовым стоять в несправедливом мнении и спорить до самых крайностей, что всячески должны пресекать и отвращать главные командиры».
Желательно, чтобы академиками и адъюнктами были «природные россияне», при этом Ломоносов приводит в пример Парижскую академию, где академики – «природные французы». «Честь российского народа требует, – писал Ломоносов, – чтоб показать способность и остроту его в науках и что наше отечество может пользоваться собственными своими сынами не токмо в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний» (там же, с. 141). Пока же нет достаточного числа российских ученых, можно нанимать академиков из других стран, но «со всякою предосторожностию».
Экстраординарные академики и адъюнкты «производятся по свидетельству и избранием Академического собрания» и являются его членами.
Десять почетных членов Академии наук должны получать жалованье и помогать Академии открытиями и советами, по двое в Германии и во Франции и по одному в Англии, Италии, Испании или Португалии, Польше или Швеции, Голландии и Китае. Избираться все почетные члены должны баллотированием «из ученых людей первого ранга, кои славными изобретениями и сочинениями учинились в свете знамениты», и распределялись бы они по тем же трем классам, что и академики в Петербургской Академии, по каждой профессии не более двух человек. Привлекать же в Академию людей «только по приватному знакомству или по рекомендации знатных людей» нельзя, так как России требуются люди, «способные к приращению наук новыми изобретениями, а не сочинители только известных дел новою формою» (там же, с. 150—151).
А вот корреспондентами могут быть избраны не только ученые, но и любители наук. И если почетными членами, особенно на академическое жалованье, следует принимать только иностранцев, то корреспондентами могут быть и россияне, «у которых известна охота и любопытство к изысканию надлежащих до наук известий, хотя в них основательного учения и не положили».
Все имеющиеся в распоряжении современных исследователей документальные материалы свидетельствуют, что предложения к реформированию Академии наук были М. В. Ломоносовым буквально выстраданы. Наблюдая разрушение самих основ Академии, заложенных Петром I, он боролся за восстановление славного имени Академии всеми доступными ему средствами.
После смерти Елизаветы Петровны и вступления на престол Екатерины, 24 июля 1762 г. Ломоносов, оскорбленный постоянными унижениями, тем, что он был обойден повышением по службе, подает прошение об отставке. В этот же день он пишет письмо М. И. Воронцову с просьбой поддержать его просьбу об отставке и назначении ему пенсии: «Все мои будущие и бывшие рачения тщетны. Бороться больше не могу; будет с меня и одного неприятеля, то есть недужливой старости. Больше ничего не желаю, ни власти, ни правления, но вовсе отставлен быть от службы, для чего сегодня об отставке подал я челобитную его сиятельству Академии Наук г. президенту» (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 3, д. 134, л. 21—22).
Прошение Ломоносова было принято 2 мая 1763 г., но через одиннадцать дней отменено. Ломоносову дали чин статского советника, повысили годовое жалованье. Но в самой Академии ничего не изменилось. В феврале—марте 1765 г., уже тяжелобольной, он набрасывает план беседы с Екатериной II, где пишет: «Multa tacui, multa pertuli, multa concessi – Многое принял молча, многое снес, во многом уступил». И здесь же: «За то терплю, что стараюсь защитить труды П[етра] В[еликого], чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство».
На том же листе он начертил план дельты родной Северной Двины с ее притоками и островами. О чем думал Ломоносов, когда писал «Нет нигде места и в чужих краях»? Но, видно, еще оставалась вера в будущее: «Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют» (СПФ АРАН, ф. 20, оп. 1, д. 2, л. 204 об.).
Ломоносов был уверен, что для развития науки в России и для просвещения Отечества необходимо воспитание собственных ученых, своих специалистов, своих образованных людей. Это – главный смысл заведения Академии наук. И тогда, мечтал Ломоносов, «расширенная и оснащенная… Академия наук будет таковою не только по названию, но и по знаменитым делам своим и по истинной пользе, приносимой государству, и приобретет заслуженную известность во всем мире во славу Российской империи».
Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. М., 1953. Т. 1.
Берков П. Н. Литературные интересы Ломоносова // Литературное творчество М. В. Ломоносова. Исследования и материалы. М.; Л., 1962.
Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865.
Летопись жизни и творчества М. В. Ломоносова / Сост. В. Л. Ченакал, Г. А. Андреева, Г. Е. Павлова, Н. В. Соколова. Под ред. А. В. Топчиева, Н. А. Фигуровского, В. Л. Ченакала. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961.
Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений / АН СССР, Гл. ред.: С. И. Вавилов, Т. П. Кравец. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950—1983.
Материалы для истории Академии наук. СПб., 1879. Т. V.
*Местонахождение рукописи неизвестно. Впервые напечатано у П. С. Билярского в «Материалах для биографии Ломоносова» (Билярский, с. 652—669). В Полном собрании сочинений Ломоносова документ опубликован по Билярскому (Ломоносов, т. 10, с. 138–160)