гон сошел с ума
Спецслужба, психушка, вещества. История о ток как я сошел с ума. Или нет. Часть 1
Ну так иди лечись, хоть в дневной стационар. Надо подобрать лечение, а это не просто. Ты перечитай свой текст и поймешь что это не нормально.
так себе простыня, не интересно
Ну пиши дальше. Интересно как паранойя развивается.
Похоже еще не отпустило до конца. Ну тли соль весь мозг траванула.
Так от чего друг умер? как сам думаешь?
Врачебная ошибка в психиатрии. Эксперимент американского психолога Дэвида Розенхана и результаты исследования с реалиями сегодняшнего дня
В 1973 году Дэвид Розенхан провёл эксперимент, исход которого неожиданно поставил под вопрос существование всего института психиатрии. Психолог задался вопросом, насколько точно психиатры могут отличить психически больных от «нормальных» людей. Не строя гипотез, Розенхан уговорил восьмерых друзей пожертвовать несколькими месяцами своей жизни. Все участники эксперимента отправились в восемь разных психиатрических клиник, расположенных в пяти американских штатах. Лечебницы отличались друг от друга по статусу: часть «пациентов» посетили государственные учреждения со «среднестатистическими» условиями, другие — попали в частные клиники, где могли наслаждаться относительной роскошью.
По условиям эксперимента каждый из участников самостоятельно прибыл в лечебницу, оказался на приёме у психиатра и пожаловался на один-единственный специфический синдром — на слово «плюх», звучащее в его голове. «Плюх» был единственным «симптомом» болезни. В остальном мужчины вели себя адекватно, говорили о себе исключительно правду, не скрывали никаких фактов своей биографии. Несмотря на это, все они были госпитализированы, каждый получил тяжеловесный диагноз — шизофрению или депрессивно-маниакальный психоз. Интересно, что после госпитализации участники обращались к медперсоналу и утверждали, что им стало лучше, что голос пропал и что они готовы вернуться домой. Однако никто из них не был выписан досрочно. Кроме того, все «пациенты» получали медикаментозное лечение (участники эксперимента не проглатывали лекарства). При этом и сегодня, спустя более 40 лет, наука не может предоставить точных данных о характере действия большинства психотропных препаратов.
Результаты эксперимента, опубликованные в журнале Science, вызвали скандал в научном сообществе. На Розенхана обрушилась критика и, прежде всего, со стороны психиатров. Многие из них считали, что эксперимент был поставлен некорректно. А автор классификации психических расстройств DSM-IIⓘДиагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам (англ. Diagnostic and Statistical Manual of mental disorders — DSM ) — принятая в США номенклатура психических расстройств. Роберт Спитцер заявил:
«Если бы я выпил литр крови и, скрыв это, с кровавой рвотой явился в отделение экстренной медицинской помощи любой больницы, то поведение персонала было бы вполне предсказуемым. Если бы они мне поставили диагноз и назначили лечение, как при язве желудка, вряд ли бы я смог убедительно доказать отсутствие у медицинской науки знаний о диагностике этого заболевания».
В ответ Розенхан провёл ещё один незапланированный эксперимент, поскольку возмущённые специалисты одной из клиник сообщили Розенхану, что никогда не перепутали бы здоровых и нездоровых людей. Они предложили ему вновь провести аналогичное исследование, направив в их больницу любое количество «псевдопациентов». Розенхан согласился. Через три месяца руководство учреждения сообщило, что выявило 41 здорового человека. При этом Розенхан никого в клинику не отправлял.
Эксперимент, сломивший статус психиатрии, спровоцировал не только общественные дебаты. Упоминавшийся выше Роберт Спитцер принялся за создание новой классификации DSM-III, исключающей любые эфемерные утверждения. Теперь, с 1980 года, диагнозы базировались на конкретном перечне симптомов, частоте и длительности их проявления. Сам Спитцер утверждал, что исправленная версия DSM являлась «защитой медицинской модели применительно к психиатрии».
Спустя годы психолог, журналист и писатель Лорин Слейтер, заинтересовавшаяся экспериментом Розенхана, решила его повторить. Женщина выбрала клинику с отличной репутацией и попала на приём к психиатру. После первой же беседы, в ходе которой она пожаловалась на слово «плюх», врач выявил у нее признаки психоза и выписал антипсихотическое средство.
После Слейтер посетила ещё восемь клиник, встретилась с врачами и повторила легенду. В большинстве случаев женщине ставили диагноз «депрессия» с элементами психоза. Важно, что в классификации DSM депрессия находится «в разделе тяжёлых заболеваний, сопровождаемыми выраженными моторными и интеллектуальными расстройствами». За время эксперимента Слейтер получила рецепты на 25 антипсихотических препаратов и 60 антидепрессантов. При этом беседа с врачом ни разу не длилась более 12,5 минут.
Слейтер поспешила сообщить о своём опыте Роберту Спитцеру, который сдался после долгого сопротивления идее Розенхана. Он сообщил:
«Я разочарован. Думаю, врачи просто не любят говорить: «Я не знаю».
Тем не менее результаты двух аналогичных экспериментов кое в чём различались. Во время исследования Розенхан отмечал, что к пациентам психиатрических лечебниц относились не только непрофессионально, но и не по-человечески. Он записал, что пациентов били и игнорировали. По его словам, однажды в многолюдную палату зашла медсестра, расстегнула блузку и поправила бюстгальтер. Было очевидно, что она не воспринимала своих пациентов как полноценных личностей: для нее их не существовало.
Во время эксперимента Слейтер персонал обходился с ней более чем тактично. Кроме того, ей ни разу не предложили госпитализацию, как это сделали бы около 40 лет назад.
Сегодня психиатры опираются на руководство DSM-V ⓘПоследняя официальная версия диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам, опубликованное в 2013 году. Но несмотря на постоянные инновации и усовершенствования, на сегодняшний день психиатрическое лечение всё также остаётся далёким от идеала. Безусловно, нельзя отрицать, что многие психиатры являются заслуженными специалистами и в буквальном смысле спасают своих пациентов. Однако на общем фоне такие примеры — скорее исключение.
Розенхан полагал, что в клинике стремление выявить патологию определяло диагноз. Слейтер в свою очередь считает, что сегодня диагноз базируется на рвении выписывать лекарства. При этом известно, что большинство препаратов лишь купируют симптомы заболеваний, и до сих пор неясно, как именно действуют многие, даже чаще всего рекомендуемые врачами медикаменты. Слейтер пишет:
«Как и в случае лоботомии, никто не знает в точности, почему прозак помогает».
Без сомнений, клиника клинике рознь. Однако в расследованиях и репортажах российских журналистов нередко встречаются описания «психиатрии времен Розенхана». Например, журналистка Марина Коваль устроилась работать санитаркой в одну из провинциальных психиатрических клиник в 2013 году. После она опубликовала репортаж, в котором сообщала о чудовищных условиях, в которых были вынуждены жить пациенты. Коваль пришла к выводу, что грубое нарушение санитарных норм, побои, угрозы, курение медперсонала в палатах, воровство вещей пациентов и пр. является простым следствием того, что психически больных людей не воспринимают как полноценных личностей. Помимо этого, пациенты принимали психотропные препараты, купировавшие симптомы и одновременно делавшие его очень послушным и удобным для медперсонала. Некоторые больные жаловались на побочные эффекты от лекарств: одни падали в обмороки, другие теряли память, третьи резко набирали вес. При этом осмотр психиатра в лучшем случае занимал пять минут. Коваль отмечает, что в современных психиатрических клиниках находится немало внешне абсолютно нормальных людей. В больницу их мог привести простой нервный срыв. Однако, как и в случае с Розенханом, после постановки диагноза и оформления медицинской карты, вопрос «нормальности» никого не волновал.
Безусловно, нельзя дискредитировать психиатрию как институт, обесценив многочисленные инновации, благодаря которым многие получают своевременную и эффективную помощь. Однако эксперимент Розенхана и последующие исследования ставят под сомнение многие принципы современной психиатрии.
«Я видел, как люди в соседних камерах сходили с ума от одиночества». Честный рассказ о том, что испытывает человек в тюрьме
Мы встречаемся в спешке: у Александра есть всего несколько минут для разговора. А потом еще много раз списываемся и говорим по телефону. Вот такая двойная жизнь: Александр будто бы свободен — и в то же время нет. Сам решает, с кем общаться, спокойно ходит по улицам этого города, но ровно в 19:00 — и ни минутой позже — ему нужно отметиться в охраняемом общежитии. На дорогу от работы до дома — строго полтора часа. Официально это называется «замена наказания на более мягкое с направлением в исправительное учреждение открытого типа», а по-простому — «химия».
Почти 13 лет Александр провел в колонии усиленного режима. Статья 139 Уголовного кодекса — это не шутки. Свою цену, и немалую, мужчина заплатил. И продолжает платить. Что он пережил там, за решеткой? Кто может понять тотальное одиночество заключенного, которое в буквальном смысле сводит с ума? Onliner поговорил с Александром о непростых вопросах, которые принято оставлять за чертой публичной дискуссии. Читайте новый текст из цикла «Сто лиц одиночества».
Много лет назад это была самая обычная семья в небольшом белорусском городе: любящий отец, интеллигентная мама-учительница.
— Отец работал механиком, у нас всегда были машины. Помню себя ребенком, папа садил меня на колени, давал порулить. Это была моя главная мечта и страсть. Как только я стал дотягиваться до педалей ногами, сразу научился водить. Водительское удостоверение получил в 18 лет, — вспоминает 36-летний Александр.
Налаженный быт, атмосфера тепла — все сломалось со смертью отца в 2004 году (внезапно остановилось сердце). Это, как говорит мужчина, был грустный период для всей семьи. Молодой Саша пытался как-то выплыть, открывал ИП, потом закрывал: «Всему виной бумажная волокита». А в октябре случилась эта драка.
— Я не оправдываюсь. Не буду вам сейчас говорить: «Ой, вы что, я ни при чем». Но я заступился за друга. Друга детства, понимаете? Я по-другому поступить не мог. Хотя моя роль была второстепенной. Все случилось спонтанно, буквально за секунды, не было времени анализировать. Никто не мог представить, что человек погибнет. Но это произошло, — рассказывает мужчина.
Потом были восемь месяцев в СИЗО, пока шло следствие. И какое-то странное отупение, непонимание, отрицание: «Тюрьма? Это не может произойти со мной».
— На всех судебных заседаниях я держался спокойно, даже отстраненно. Но в самом конце, когда прокурор запросил 15 лет, я все прочувствовал. Моментальная дрожь прошла по телу вплоть до последнего волоска на голове. Я осознал: все очень печально, это надолго… А потом эмоции притупились. 14 июня мне вынесли приговор: дали 14 лет. Символично, не правда ли? Помню, как сильно расплакалась мама в зале суда. Я больше не за себя переживал, а за нее, чтобы с ней ничего не случилось: умер отец, а через год сел я — столько ударов для мамы…
Что было дальше? В словах Александра нет ожидаемого описания горя и отчаяния, а только жесткие, зрелые рассуждения человека, который очень хотел выжить.
— Попал в тюрьму — живи тюрьмой. Вот как говорят у нас. И неспроста. Я видел, как люди в прямом смысле сходили с ума, они постоянно думали о том, что происходит за забором: почему девушка бросила, кто поможет старикам-родителям, как пережить ссору с отцом. Это опасные, ядовитые мысли. Помню, как людей из соседних камер увозили на лечение в республиканскую больницу, в «Новинки». Потом это были уже не люди, а зомби. Растения.
Тюрьма (следственный изолятор), в отличие от колонии, где можно выйти во двор, — закрытое помещение. Там спертый воздух, его не хватает. Света мало. Нет движения. Лежишь целый день на нарах. Все грустно и печально. Лежишь и чувствуешь, как морально умираешь…
Вот вы спрашиваете про одиночество. Люди даже в обычной жизни тяжело переживают развод с женой или разрыв с девушкой, а на зоне это вообще горе. Самое сложное — неизвестность, недосказанность, ограниченность в общении. В колонии разрешают звонки близким родственникам — до 15 минут четыре раза в месяц. Ну разве этого достаточно? Если у человека кризис в душе, то разве ему хватит 5 минут? Плюс четыре краткосрочных свидания в год (по два часа) и два долгосрочных (до трех суток). Но ты можешь и не попасть на эти свидания, их могут лишить за невыполнение требований и так далее… Именно тогда и пришло осознание тяжести того, что со мной случилось.
По словам Александра, в колонии «хватает нормальных, интересных людей». Ты никогда не знаешь, кто окажется в соседней кабинке за стеклом во время свидания с родственниками — может быть, профессор или доктор наук.
— Друг нашей семьи, человек с академической степенью и высокой должностью, все сокрушался: «Как же так, наш Сашка — и 14 лет?!» А потом и сам загремел в тюрьму. От такого поворота никто не застрахован.
За все эти годы Александр не сделал ни одной татуировки. Золотые купола — не его стиль. Он получил девять прикладных профессий и соответствующие корочки о среднем специальном образовании, а еще разряды в гиревом спорте («Было много свободного времени»). Чего он не мог попробовать и получить, так это вкуса спелых домашних яблок.
— Смотришь в колонии со второго этажа — а там, за решетками и заборами, дачи. Яблоки висят. И ты, кажется, все бы отдал, чтобы такое яблоко съесть. Но ты не можешь! В «зоновском» магазине их просто нет. А по правилам тебе положены только четыре передачи от родственников в год — если тебя их не лишат, естественно. Так что яблок всегда не хватало.
Восемь месяцев в СИЗО, почти 13 лет в колонии — и вот оставшуюся часть наказания Александру меняют на «химию». Из колонии его везут «по этапу» — в зарешеченном пассажирском вагоне («Может быть, вы видели такие вагоны?») в Минск. Теперь каждый будний день его ждет работа на стройке, а после нее — сразу в общежитие, в комнату, где живет шесть человек. Из развлечений — только разрешенные мобильные телефоны. На выходных можно написать заявление и попросить свободное время для «покупки предметов первой необходимости». Заявления подписывают не каждый раз, а если подпишут, то дают ровно четыре часа на выход в город.
За годы заключения Александр без всякой гештальттерапии и буддийской философии постиг мудрость под названием «здесь и сейчас». «А что будет через девять месяцев, когда закончится срок „химии“?», «Как вы предъявите себя прежнему окружению, как вернетесь в родной город?» — в ответ на все вопросы Александр только улыбается краешком губ.
— Я живу здесь и сейчас, время не гоню. Два дня, о которых не стоит думать в жизни, — это вчера и завтра. Три месяца я на «химии» — и наслаждаюсь каждым моментом. Эйфория у меня еще не пропала. На днях на работу опаздывал, бежал по слякоти, всю обувь испачкал — и смеялся. Давненько я по этой слякоти не бегал! Когда была осень, я шел мимо кленов, под ногами листва желтая, она сыпется — и такое мне удовольствие пошуршать листвой под ногами! А коллеги по работе (большинство на стройке — обычные рабочие, не «химики») идут, листвы под ногами не замечают, не видят такие мелочи. Не могут радоваться слякоти, свежему воздуху, хмурому небу. А я радуюсь! Все удивляются: «Саша, сколько у тебя позитива!» А я говорю: «Не дай вам бог получить его такой ценой: почувствовать яркость и красоту обычной жизни на контрасте с тюрьмой».
Друзья из «прежней» жизни стали находить меня в Минске. Я никому не навязываюсь. Столько лет прошло, а они сами находят, звонят! Говорят: «Сашка, ты как будто и не сидел. Как был добряком, так и остался». Я благодарен им за это. Я убежден, что у каждого свой жизненный путь. Невозможно считать человека изгоем только потому, что он отсидел.
Вот так я и живу. Плыву на своей лодке. И не хочу брать лишнего ни влево, ни вправо, чтобы не перевернуться. Как есть, так есть. Я не скрываю того, что у меня за плечами тюремный опыт. Сейчас я не разбрасываю камни, я их собираю. Да, то, что случилось, драка, мой срок — это грустно, печально. Но в петлю же не полезешь из-за этого. Нужно жить дальше. Вот я и живу.
Компетентно
Историю Александра мы услышали, интервью закончено. Но осталось много вопросов. Onliner попросил поделиться своим мнением эксперта — Андрея Бондаренко, руководителя информационного учреждения «Нью платформ инновейшн», которое занимается юридической и просветительской помощью заключенным:
— Выходя на свободу после заключения, человек ощущает себя абсолютно оторванным от общества, поскольку за это время и цивилизация, и само общество шагнули далеко вперед. Он многого не понимает. Часто бывает, что люди просто не знают, что такое соцсети, например. Не знают общепринятых, уже устоявшихся норм. Человеку приходится все делать самому. А общество не готово воспринимать таких людей как полноценных граждан, пытается их отторгать. Это проявляется и при приеме на работу, и в социальных связях. Любой осужденный, какого бы уровня он ни был, чем бы раньше ни занимался, какой социальный статус бы ни имел, первое время все равно остается один. Его не принимают друзья (у них уже разные ценности), как правило, не до конца принимает семья, у него нет стабильной работы, он постоянно от кого-то зависит… Поэтому тема одиночества становится особенно актуальной. Если человек внутренне сильный и в состоянии преодолеть сложности, то он имеет шанс самореализоваться. При условии, что у него еще остались друзья, помощь и поддержка. Если же, наоборот, всего этого нет и человек не в состоянии преодолевать сложности, то он начинает потихонечку деградировать и в конечном счете возвращается обратно туда, откуда вышел.
Решение в этой ситуации существует. В цивилизованных странах это ресоциализация осужденных, причем этот процесс должен начинаться не после освобождения, а еще во время нахождения в местах лишения свободы. Де-юре наше законодательство предусматривает такую возможность. Но на самом деле де-факто мы сталкиваемся с тем, что те люди, которые призваны исправлять осужденных, к этому не готовы, не имеют соответствующего образования и видения существующей проблемы. Самой политики ресоциализации заключенных в государстве не существует. На практике нет четко прописанных механизмов. В результате все скатывается к банальным галочным мерам вроде стенгазеты, учебы на электросварщика или водителя трактора. На самом же деле того, что необходимо заключенному (умение работать с компьютером, возможность получать высшее образование, встречаться с общественными представителями), в нашей пенитенциарной системе не существует. Хотя многие развитые страны, как я уже говорил, сделали огромный шаг вперед: заключенный, находясь в местах лишения свободы, имеет практически такой же доступ к основным благам общества, как и обычный человек. Единственное, что отличает заключенного, — это отсутствие свободы. Он находится в местах лишения свободы, но у него есть интернет, телевидение, возможность по несколько раз в месяц встречаться с родственниками, доступ к общественным организациям и так далее.
В качестве примера могу привести Швецию. Там любой заключенный может развиваться в том направлении, в котором пожелает: стать художником, писателем, получить высшее образование. А в нашей пенитенциарной системе законодательство сегодня только рассматривает возможность получения высшего образования в местах лишения свободы. У нас сейчас даже нет такой элементарной вещи, как получение заочного высшего образования. Если бы процесс ресоциализации был запущен, то изменилось бы и отношение к заключенным. На свободу выходили бы не «закоренелые преступники», которые давным-давно все забыли и не знают, что такое обычная человеческая жизнь, а нормальные, цивилизованные, образованные люди, готовые изменить свою жизнь и обладающие определенными навыками.
Onliner продолжает цикл статей под названием «Сто лиц одиночества». Эта серия материалов — попытка исследовать, что же происходит с нашими социальными связями сегодня. Действительно ли они утрачиваются? Одиночество — это осознанный выбор человека или «побочный эффект» эпохи высоких скоростей? А может, следствие нетерпимости к тем, кто инаков в своей болезни, социальном статусе, мировоззрении?
Если прямо сейчас вы оказались в жизненной ситуации, которую можно описать словами «я один, танки едут прямо на меня, а подкрепленье не прислали», — это повод стать героем цикла «Сто лиц одиночества». Пришло время рассказать свою историю. Присылайте письма в редакцию на shumitskaya@gmail.com.
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!