храм косьмы и дамиана на маросейке настоятель
Протоиерей Федор Бородин: «Почему мне больно от того, что делает Константинополь»
Приблизительное время чтения: 4 мин.
Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке, г. Москва.
Фото Анны Гальпериной
Когда служится Литургия, то во время пения Символа Веры все священнослужители говорят друг другу: «Христос посреди нас», и отвечающие произносят слова: «И есть и будет». В древней Церкви вообще все верующие обменивались этими словами. Это свидетельство единой веры и того, что между нами нет ничего разделяющего.
Перестала ли Церковь Константинополя после действий патриарха Варфоломея быть Церковью? Нет, не перестала. Перестали ли таинства, в которых участвуют верующие этой Церкви быть благодатными? Нет, не перестали. Но прекращение евхаристического общения свидетельствует о том, что после действий патриарха Варфоломея сказать ему честно, что Христос посреди нас, и сохранить при этом верность правде Божией мы не можем — потому что его действия разрушают эту правду.
Приведу такой пример. Одно время в нашем храме служил священнослужитель, который был мной как настоятелем очень недоволен — и в определенный момент взял себе манеру ссориться со мной практически перед каждой литургией. Как человек быстрого ума, он это очень качественно делал, его хамство было настолько очевидно и настолько неприятно, что я тратил очень много сил на то, чтобы с собой совладать. При этом я понимал, что не могу начать литургию, пока не примирюсь с этим человеком внутренне, потому что не смогу сказать: «Христос посреди нас». У меня было два выхода: или применить свою настоятельскую власть, или смириться и терпеть. Я выбирал второе, потому что человек мне был очень дорог. Но когда я рассказал об этой ситуации благочинному, он меня отругал и сказал, что я не имел права терпеть такое поведение, потому что в этом была не правда Божия, а потакание чужому греху.
Сейчас происходит ситуация из этого разряда, только гораздо большего масштаба. Прекрасно зная, что Русская Православная Церковь вынуждена будет признать невозможным евхаристическое общение (это было понятно из опыта эстонского инцидента в 1996 году), патриарх Варфоломей полностью пренебрег всеми нами. Восстановление общения с раскольниками для него оказалось важнее, чем связь со всей Русской Православной Церковью.
Лично для меня как для христианина это колоссальная боль, колоссальное разочарование. Мы всегда знали, что там, на Востоке, есть мудрые люди, которые не поступают по стихиям мира сего, а действуют по правде Божией и по любви. А теперь мы понимаем, что это не так — потому что Константинополь поступает по вполне земным страстям, прежде всего по властолюбию. Вольно трактуя свои полномочия как «первого среди равных», патриарх Варфоломей решает отобрать у Русской Церкви ее церковную родину… Все это не то, что не по-христиански, это вообще не по-человечески.
Думаю, позиция константинопольского патриарха могла бы быть христианской, если бы он, к примеру, приехал к Михаилу Денисенко и сказал ему: я употреблю все влияние на патриарха Кирилла, если вы обратитесь к Русской Православной Церкви с покаянием. Потому что Денисенко запрещен в нашей Церкви за нарушение монашеских обетов и за ложь на Соборе. Есть запись с Собора, где он обещает вернуться в Киев, снять с себя полномочия и содействовать избранию нового главы киевской митрополии. Это обещание он нарушил, так же как и монашеский обет. Причем нарушение монашеских обетов было настолько демонстративно… Я был студентом семинарии и помню, как владыка Филарет приезжал в Троице-Сергиеву Лавру. Он любил служить в академическом храме, но вот только семинаристы и студенты Академии пытались не пойти на эту службу — потому что он жил с женщиной, и все об этом знали. И поэтому мне кажется, что действия Константинополя — это чудовищное нарушение всех христианских принципов. Ведь если бы он по-настоящему заботился о Михаиле Денисенко, он должен был бы уговорить его покаяться.
А что касается Киевской митрополии — как я уже сказал, это не просто одна из митрополий Русской Православной Церкви, это наша духовная родина. И так вот взять и вырвать ее из полноты нашей Церкви можно только в состоянии ненависти, но не любви.
Я однажды разговаривал с женщиной, которая очень резко общалась со своим отцом. Я пытался ей сказать, что так нельзя поступать с папой, что это нарушение заповеди. А она мне сказала: «Знаете, батюшка, а он никогда не был для меня настоящим отцом. Он бросил меня в три года, даже не платил алименты моей матери. И появился только тогда, когда я стала совершеннолетней. Поэтому так, как вы относитесь к своему отцу, я не могу к нему относиться».
Для меня и не только для меня Вселенский патриарх всегда был образом отца для остальных православных церквей. Но поступок отца, который предает своего ребенка по властолюбию, по корысти, чрезвычайно болезненно отражается на ребенке. И вернуть былые отношения после такого поступка, который совершил Константинополь, уже невозможно. Подчеркну, — потому что константинопольский патриарх действует исключительно по человеческим страстям. Никакой любви за его поступками нет, и действует он так только потому, что его властолюбие совпало с ненавистью к России определенных политических групп.
Если бы, например, семья моего брата поколение за поколением жила бы в одной квартире, а я бы нашел юридическую лазейку, как выкинуть их оттуда на улицу и переоформить квартиру на себя, то братские отношения я бы навсегда потерял. Видимо, наше братское, а во многом и сыновнее отношение константинопольскому патриарху совершенно не нужно.
Все, что сейчас происходит, — не повод для сарказма, для шуток, для мемов в социальных сетях. То, что происходит — чрезвычайно больно, потому что действия патриарха Варфоломея привели наши Церкви к разделению.
Читайте также:
Почему Русская Церковь сочла невозможным продолжать евхаристическое общение с Константинополем?
На заставке: фрагмент фото liborius
Протоиерей Феодор Бородин: О стране Маросейке, главной мужской беде и площадке молодняка
Протоиерей Федор Бородин уже 12 лет является настоятелем московского храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке. В семье отца Федора восемь детей. Младшей нет и двух месяцев. А матушка Людмила тяжело больна. Ей нужно заняться здоровьем, но кто в это время займется детьми? Срочно нужна няня на длительный период, нужна наша помощь. Необходимо собрать 312 тысяч рублей. Помочь можно здесь.
Мне повезло с крестной
— Как получилось, что Вы, человек, росший в советское время, пришли к вере?
Протоиерей Феодор Бородин
— Я вырос в далекой от Церкви семье. Мой отец принял святое крещение, когда я уже служил в армии, мама была крещена в детстве, но, до времени никак не соприкасалась с духовной жизнью. Мне повезло с крестной. На сайте «Православие и мир» была статья «Бездетная мама». Героиня этой статьи, Вера Горбачева — моя крестная.
Мой отец был мастером спорта по самбо, он очень любил физический труд и изнывал на своей чиновничьей работе в Метрострое. Отец всегда был готов помочь кому-то при переезде. Делал он это безвозмездно и с огромной радостью, чтобы после посидеть и душевно поговорить. И вот однажды он помогал какой-то очередной интеллигентной семье, которая переезжала на второй этаж нашего дома, мы жили в Большом Гнездниковском переулке. Отец увидел, что в семье есть иконы, и попросил Веру Алексеевну стать крестной своих детей. Мне было 9 лет, сестре — 10.
Вера Алексеевна оказалась въедливой и упрямой крестной. Она принесла нам молитвослов (где только его достала в то время!) и показала молитвы, которые нужно читать утром и вечером. Пришла через месяц: «Федя, читаешь?» я сказал: «Да». Она посмотрела на книгу взглядом учительницы и сказала: «Врешь! Странички-то как новенькие, не загнутые». Пришлось читать.
Она водила нас в храм, к своему духовнику, известному московскому священнику о. Геннадию Нефедову. Два раза в год мы причащались. Это была совсем другая жизнь, никак не связанная с будничной. Очень долго две эти жизни шли параллельно, никак не пересекаясь. Я вступал в пионеры, был комсомольцем. Мы не относились к этому как к чему-то серьезному, для нас это была формальность. Поскольку я не был воспитан в вере с детства, противоречие, существующее и понятное для меня сейчас, тогда противоречием не выглядело. Мне казалось естественным прятать веру внутри себя, как крестик под рубашкой. Крестик я стал носить лет с двенадцати.
Несоветская семья
Но надо сказать, что сама обстановка в моей семье располагала к обретению веры, отец и мать — люди глубоко культурные, начитанные. В детстве нам много читали, приучили к чтению. Чтобы ребенок полюбил книги нужно, чтобы родители читали ему вслух. Я помню, как мать нам, совсем маленьким, читала «Детские годы Багрова-внука», «Одиссею» в переводе Гнедича, это было прекрасно. В детстве очень любил Чехова, Толстого. Читал жизнеописания художников Возрождения, какие мог достать. Любил альбомы по искусству, книги о Древней Греции и Египте.
Я помню, что отец читал Библию, просто как литературное произведение. Он прекрасно знал русскую литературу, писал стихи, пьесы, одну из них даже поставили в театре на Таганке. Дома у нас часто, почти ежедневно бывали художники, музыканты, поэты. Помню, к нам приходила Жанна Бичевская, скульптор Пологов, художник Кочейшвили со своей женой Лией Ахеджаковой некоторое время у нас жил молодой Лимонов, который тогда только что приехал из Харькова.
— Для советского времени многодетные были редкостью, как вы ощущали себя тогда и как оцениваете свое детство сейчас?
— Я благодарен родителям за то, что нас было трое. Став взрослым, я узнал, что маме пришлось выдержать яростную атаку не только всех родственников, но и врачей, чтобы родить меня. Мы с сестрой — погодки, брат младше меня на девять лет, чтобы отстоять его рождение маме пришлось пережить настоящую войну. Тогда даже семья с двумя детьми была редкостью, что уж говорить о троих. Жили мы, мягко говоря, небогато, но мое детство было счастливым.
Родители нами занимались. Отпуска и каникулы родители проводили с нами. Отец ходил с нами в походы. Помню, как он катал нас на санках по Тверскому бульвару. А еще он рассказывал нам сказки, сам он называл их небылицами, многосерийные, многоходовые и если кто-нибудь проходил мимо, то обязательно останавливался послушать. Для своего времени наша семья была очень нестандартной. Отец умер в 1990 году, мне его очень не хватает. К сожалению, когда мне было 12 лет, родители расстались и это для меня — рана, которая болит до сих пор. И каждый раз, когда разводится кто-то из моих знакомых, я смотрю на эту беду глазами ребенка и мне снова больно.
Непростая школа
Со школой мне повезло. Я учился в 31-й спецшколе, сейчас это гимназия № 1520. В классе учились дети и внуки высокопоставленных людей страны, членов политбюро. Я в эту школу попал просто по месту жительства, повезло. А еще мне повезло с учителем истории. К сожалению, он преподавал у нас только один год, но у многих моих одноклассников успел пробудить вкус к интеллектуальному труду. Недавно я был в гостях у друга своего детства, с которым учился в параллельных классах, вашего постоянного автора Андрея Десницкого. И он признался, что в его увлечение античностью началось со школы, именно с этого учителя истории.
Важную роль в моей жизни сыграла и учительница литературы Елена Константиновна Иванова. Это очень дорогой для меня человек, слава Богу, она жива-здорова и иногда приходит к нам в храм. Она умела свой предмет превратить в окошко из советского прямолинейного мира в совершенно другие проблемы и другую глубину.
От иконы — к вере
Мои родители любили искусство и хорошо в нем разбирались. С их помощью я открыл для себя русскую икону. И во многом осознание себя как человека верующего, переход в эту часть жизни у меня произошел именно через познание красоты и величия иконы.
Я учился в художественной школе, хотел быть художником. Но когда я понял, насколько совершенно искусство русской иконы, мне захотелось узнать побольше о вере, которая это искусство рождает. Из своего опыта утверждаю — воспитание в ребенке художественного вкуса приближает его к вере.
После школы я поступал в художественное училище, потом в институт, но не поступил, и работал художником в метродепо, рисовал плакаты, стенгазеты, цифры. Все эти надписи в метро «Остановка восьмого вагона» знакомы мне до боли. А потом пошел в армию. Отец считал, что обязательно надо служить. Я говорил ему тогда: «Пап, а если в Афганистан?» «Грибоедов там служил, и тебе не зазорно» — был его ответ.
Товарищ капитан, верните Евангелие!
— Что дала вам служба в армии? Нужна ли армейская служба сейчас, полезна ли она?
— Я считаю, что надо служить, если ребенок здоров. В армии происходит резкое взросление. Юноше приходится учиться брать на себя ответственность, принимать решения. Самим же родителям с таким сыном будет спокойнее и надежнее входить в старость. Если что-то не так со здоровьем, то только тогда надо спасать от армии. Дедовщина? Когда я служил, дедовщина была — жуткая. Конечно, отдавать ребенка в армию страшно и тогда, и теперь. Молиться надо. Мой старший сейчас служит. Молимся всей семьей.
И в армии, и в последних классах школы мне, как верующему человеку, приходилось держать глухую оборону. В 9–10 классе я уже четко понимал, что я — другой и живу по другим законам, есть вещи, которых я делать не буду. Служил в ВДВ, сержант. Я был единственным верующим в роте, мне приходилось обороняться. «Вычислили» меня в столовой, поняли, что я постом не ем масла, отдаю его кому-то.
Потом у меня нашли Евангелие. Был 1987 год. Тогда моя мама работала в крестильне Елоховского собора, и священники, которым самим было нельзя, просили ее проводить хотя бы краткую катехизацию, хоть 40 минут поговорить о вере. Но что за исповедь без Евангелия? И мама по ночам переписала Книгу несколько раз. Давала читать на время с возвратом. Эти рукописные, как в древности, тексты прочло множество людей. А потом по благословению о. Кирилла Павлова мама стала изготовителем и распространителем духовной литературы.
Переплетенные ксерокопии в простой обложке — святитель Игнатий Брянчанинов, письма Амвросия Оптинского и другие книги. Люди, попадавшие в наш дом через знакомых, втайне и с опаской брали их в руки, затаив дыхание, и уносили, как великое сокровище. Улица Черняховского, дом 15 — для многих нынешних архиереев, архимандритов и протоиереев их богословские библиотеки начались там. Такое рукописное Евангелие мама передала мне в армию.
Ротный находил у меня Евангелие, отнимал, запирал у себя в сейфе, чтобы вернуть книгу, я вскрывал его сейф. «Праведное» воровство! Ротный валил меня на пол, вставал коленом мне на грудь: «Это ты забрал книжечку?» я отвечал: «Она моя, товарищ капитан!» Когда к концу срока появилась какая-то свобода, я уходил в лесок, помолиться.
Кстати, когда я поступал в семинарию, узнал, что у тех, кто не служил в армии, не брали документы. Когда в воздухе стало носиться, что скоро Церкви будут возвращать храмы, набор в семинарию увеличился. На нашей параллели было четыре класса, и был всего один абитуриент, не отслуживший в армии. Во-первых, становиться священником в 22 года — это не только большая ответственность, но и риск. Во-вторых, как ты можешь послужить небесному Отечеству, если не послужил земному?
Раньше считалось, что если ты не служил в армии — значит у тебя что-то не в порядке с совестью или с головой. Потом, служба в армии, это, конечно вопрос дисциплины и взросления. Я считаю, что армия обязательно нужна.
Отцовские хитрости
— Что для вас главное в семейной жизни? В чем состоит роль отца? В чем вам помог пример ваших родителей?
— У нас шестеро сыновей и дочка. Старший, двадцатилетний, недавно ушел служить в армию, а младшему — год. Нашему браку скоро 22 года. Пример моих родителей мне помогает, я повторюсь, нами занимались. Это было в те годы редкостью. Тогда взрослые жили своей жизнью, мои друзья каникулы проводили в пионерских лагерях, а воскресные дни — у бабушек, их родители существовали по принципу «телевизор-тапочки-газета», а мной занимались с детства, поэтому у меня есть к этому и вкус, и радость.
Занятия с детьми не являются для меня какой-то тяжелой обязанностью. Я понимаю, что это время, которое нельзя упускать. По примеру своего отца я рассказываю своим детям многосерийные сказки.
— Есть ли что-то, чего вы не знали об отцовстве, и что узнали только на своем опыте?
— Мне кажется, что каждый ребенок требует сердца. Причем не поделенного на количество детей, а — всего. Эта связь никогда не должна порваться, она должна сохраниться. Ты должен периодически воссоединиться с каждым из них. Это может быть раз в год или раз в полгода или раз в месяц. Если ты чувствуешь, что в отношениях что-то начало «трещать», что ребенок растет и отдаляется, нужно найти время с ним побыть.
А еще понял, что все дети очень разные, что нельзя к ним подходить с одной меркой, с одним набором требований. То, что для одного элементарно, для другого очень тяжело. То, что одному открыто с детства, до того другой должен дорасти. Мы, конечно, очень мешаем детям своей гордыней, своими представлениями о том, какие они должны быть.
— Когда детей больше, не возлагаешь таких надежд на кого-то одного, они распределяются равномерно?
— Знаете, у меня потрясающая жена, у нее каждый ребенок как один. Отслежен, осмыслен, ухожен. У нее это очень хорошо получается, несмотря на то, что она выросла фактически без отца и матери. Отец моей жены ушел из семьи, когда ей было три года, мать пыталась строить свою личную жизнь и надолго отдавала дочь бабушке и дяде. Я могу сказать, что в этом смысле моя жена — совершенно явное чудо. Женщина, которая не видела, как живут люди в семье, не имела никаких поведенческих сценариев, благодатью Божьей стала хорошей женой и матерью. Во многих вопросах она гораздо тоньше и глубже понимает детей, чем я. Я восхищаюсь ею. Но какого внутреннего подвига это ей стоило, знает только Господь.
В таинстве венчания испрашивают дары на воспитание детей. Если человек их принимает и трудится, то Бог восполнит все, что люди не додали. Моя жена для меня — пример того, что Богом всеянное в человека благодатно может прорасти, и все получится, даже если казалось, что это невозможно.
Храм Косьмы и Дамиана на Маросейке
— Какую роль в вашей жизни сыграл храм святителя Николая в Кленниках?
— Мне очень повезло, что первый храм, куда попал, был храмом святителя Николая в Кленниках. Это милость Божья ко мне. Я там служил диаконом полгода, а затем, священником три года служил параллельно в двух храмах на Маросейке.
Храм Косьмы и Дамиана на Маросейке.
В храме Святителя Николая, тогда и сейчас все было проникнуто духом о. Сергия и о. Алексия Мечевых, там были святыни, вещи из их рук. Я застал дочерей отца Сергия Мечева, внучек отца Алексия. Мы ездили на могилу к отцу Алексею на Немецкое кладбище, потом мощи перенесли в храм.
Ирина Сергеевна Мечева — человек, проживший невероятно сложную жизнь полную лишений и трудов. Она описывала нам свой рабочий день, так я по сравнению с ней живу в постоянном отпуске. Эта женщина успевала все и сохраняла острейший ум до последнего дня. А другая сестра, Елизавета Сергеевна, была внешне очень похожа на отца Сергия, просто копия. Когда мы на нее смотрели, то видели его ожившую фотографию эти большие широко расставленные глаза, и даже выражение лица.
Моим наставником стал отец Александр Куликов, настоящий носитель Маросейской традиции, мудрый, смиренный, любящий, когда надо — строгий. Человек, который жил и дышал богослужением. Удивительный духовник совершенно удивительный.
отец Александр Куликов
Оставить все и служить Богу
— В чем разница между временем когда вы начинали служить и нынешним?
— Тогда был такой порыв — все оставить и служить Богу. Это характерно для всего нашего поколения. Сейчас такого количества вдохновенных молодых людей уже нет. Но есть огромное количество выросших при храме детей.
— Они не уходят? По крайней мере — возвращаются?
— Конечно, кто-то уходит, но почти нет таких, кто порвал бы с Церковью. Есть те, кого жизнь затягивает, засасывает, но они иногда появляются. У нас в храме есть группа так называемых «ветеранов воскресной школы», их около двадцати человек, иногда собирается больше.
— Какие надежды из тех лет не сбылись? Что получилось по-другому, чем виделось тогда?
— Нам тогда казалось, что большевистско-коммунистическая ложь пала, и вскоре Россия снова станет православной. К тому, что может появиться новая ложь мы не были готовы. Конечно мы об этом говорили, но нам верилось, что будет не так. Оказалось, что все намного сложнее, чем представлялось тогда.
У Косьмы и Дамиана
— Расскажите о прихожанах храма Косьмы и Дамиана
— В центре Москвы жителей мало, а храмов очень много. «По месту жительства» у нас прихожан практически нет — 3–4%, не больше. Большинство приезжает из спальных районов. Вышло так, что прихожанами нашего храма стали многие мои одноклассники.
Особенность нашего храма в том, что у нас очень много детей, много многодетных семей, и каждое воскресенье около половины храма — дети. Так сложилось.
— А раньше были одни бабушки?
— Когда появилось много детей, бабушки ушли, теперь их у нас мало. Это результат того, что мы чуть-чуть подкорректировали богослужебную жизнь навстречу ожиданиям мам.
Представьте, мама едет в храм с ребенком. Сначала на автобусе, потом — на метро. В храме — ни стола пеленального, ни места где ребенка покормить, все на маму с ребенком цыкают, и шикают. А ведь комната матери и ребенка есть в любом гипермаркете! Эта мама подвиг совершила, она сама в храм приехала и ребенка привезла, а батюшка возьмет и не будет ее исповедовать, скажет: «Приходи на всенощную».
В советские времена воскресное богослужение было организовано с расчетом на одного не семейного, бездетного человека, обычно — пожилого, и сейчас эта тенденция сохраняется. Представьте, семья, где шесть человек, где папа — всю неделю вкалывает. Если его заставить в субботу придти на всенощную, то он в воскресенье в храме в обморок может упасть. Да и отдохнуть ему нужно в субботу, дома дела накопились. Конечно, если папа готовится причащаться, то мы просим, чтобы он пришел на всенощную в храм рядом с домом. А вот к мамам отношение бывает совершенно бессердечное. То и дело видишь какую-нибудь маму, которую молодой священник отчитывает за опоздание.
Храм в центре Москвы выбирают не по месту жительства, а потому, что сюда Господь призвал. Если человек пришел, то, значит, мы должны им заниматься и Бога благодарить, что именно к нам его привел.
Площадка молодняка
— Находите ли Вы общий язык с новым поколением?
— Мне с ними бывает непросто. В Советском Союзе мы все были похожи, а нынешние — другие. Каждое поколение теперь будет очень сильно отличаться от предыдущего, но если им показать Христа, рассказать о Нем, то многие все-таки уверуют, потому что душа узнает своего Создателя. Мне кажется, что с молодежью важно быть предельно искренним. От любой фальши они сразу навсегда закрывают уши. Еще они не выносят высокомерного тона, не терпят, когда с ними общаются свысока. Современный подросток должен чувствовать, что священник его уважает, в идеале — любит. Это трудно. Своих-то в переходном возрасте иногда еле выносят, а тут — чужие, со словечками, прическами и отрицанием.
А еще надо дать им возможность где-то встречаться при храме. Если вы дадите им площадку, чтобы они после вашего урока могли просто друг с другом попить чаю, тогда они сдружатся, им будет легче остаться при храме, удержаться в вере, когда они поступят в институт. В нашем приходе, как и везде, молодежь знакомится, создаются семьи. Венчаются в нашем храме, всей компанией играем свадьбы.
Но нужно понимать, что мы не можем их полностью исправить. У них у всех, даже у выросших в православных семьях, все поломано. Сейчас нормальных, состоявшихся семей — одна-две на храм. У многих — распавшиеся семьи, второй-третий брак. И все это отражается на детях.
Поэтому надо с ними быть искренними, себя от них не прятать, никого из себя не изображать, а просто любить их. Когда молодежь чувствует, что в храме их искренне любят, что здесь их ждут, то они радуются, начинают общаться, дружить. Проблема-то в чем? Ребенок приходит в воскресную школу, он ходит в нее 10 лет, его пичкают знаниями, а возможности подружиться со сверстниками не дают, «пришел-ушел».
И вот он окончил воскресную школу, начинается подростковый возраст. В храм нашего мальчика водила мама, или бабушка, а папа — нецерковный! И подросток говорит: «Буду как папа». Потом поступает в институт, где все неверующие, и все, храм он забыл. Поэтому, при храме должна быть площадка, где подрастающая молодежь может общаться. Площадка молодняка. Это, конечно, тяжело, в это надо вкладываться, с ними очень трудно, они все время делают что-то не то, но оно того стоит!
Мама, здесь все неправы
Летом мы с прихожанами выезжаем на природу, в лагеря. Собирается человек по сто. Детей берем с месячного возраста, с десяти лет водим их в походы на байдарках. Мы проводили с детьми ролевые игры на выезде три года подряд, есть у нас замечательная прихожанка, которая этим занималась
Для чего нужен лагерь? Дети смотрят на взрослых, подражают им, учатся. Отчасти так удается компенсировать, то, что недополучено в семье. Сейчас много поломанных семей, чаще всего, конечно, отец не на месте.
— А что у нас сейчас происходит с мужчинами? Выравнивается ли перекос, который был с советских времен?
— В нашей стране во время репрессий, во время войны, выбыли из семей миллионы мужчин. Целые поколения воспитывались женщинами. У меня, например, и отец, и мать выросли без отцов. Может быть, во многом поэтому они развелись, потому что в детстве не видели, что такое семья. Даже когда люди воцерковляются они все свои раны, очень долго несут с собой.
Самая распространенная мужская беда — неумение взять на себя ответственность.
У нас в приходе была одна семья, которая, к несчастью, все-таки развалилась. Когда начались нестроения, я очень долго, сидя на лавочке в храме, пытался разговаривать с отцом. Но с какой стороны ни зайди, виновата во всем была жена. Это такое распространенное явление. Начинаешь спрашивать: «Хоть в чем-нибудь твоя вина есть?». Он говорит: «Да, я был слишком мягким!», — это такой стандартный подход к развалу семьи. И вот когда у меня все аргументы уже исчерпались, я этого человека спросил: «Ты когда женился, хотел сделать жену счастливой?» Он смотрит на меня с удивлением и говорит: «Я об этом даже не думал. Как интересно!».
Большинство семей создаются людьми, которые не понимают, что семья — это служение другому человеку. То, что принцип христианской любви — самоотвержение и служение другому человеку, этого совершенно никто не хочет понимать. И когда нужно приложить усилия, что-то в себе преодолеть, то человек просто уходит от этой проблемы. А потом дети этих людей приходят в храм, мы их привозим в лагерь, приходится прилагать колоссальные усилия, чтобы привести их в чувство научить дисциплине.
Еще один случай. Есть у нас мальчик, рос он в семье со сложным папой. В походе этот мальчик умудрился со всеми испортить отношения. Пришел он к маме в палатку и говорит: «Мама, здесь все неправы. Я никогда не женюсь и не приду в храм!». Вот это «Мама, здесь все неправы!» стало у нас поговоркой. А в походе-то было почти 70 человек!
Но я еще раз повторю, что если человек искренне к Богу приходит, то Бог поможет все это сначала увидеть, а потом — преодолеть. Мне тоже в моей семье и в детях, как в зеркале видны мои недостатки. Я многому в своей семье научился.
— Если бы вы не стали священником, кем бы Вы могли стать?
— В детстве я хотел быть художником. В 9 классе попал к архимандриту Герману (Красильникову), был такой прозорливый духовник. Служил в селе Шеметово за Лаврой. Он впервые увидев, назвал нас с сестрой по именам. И сказал, что сестра поступит на филфак МГУ — так и вышло. А мне сказал, что художником быть — не моя дорога, а путь у меня другой — священство. Я был настолько не готов к этому, что даже не стал эти слова обдумывать. Вернулся к ним уже служа в армии. И вот…
Господь привел стать священником, и я не могу ничего даже рядом поставить со служением литургии.
— Вы счастливы?
— Когда служу литургию, абсолютно. Это самые счастливые моменты в моей жизни!