храм михаила архангела что в бору углич
Игумен Рафаил (Симаков) и храм Архангела Михаила, что в Бору (+ВИДЕО)
Видеофильм из цикла «Такая служба»
Мы находимся в 10 километрах к северо-востоку от Углича. Здесь, в глухом сосновом бору, ещё в конце XI века возник монастырь, названный Архангельским. В Смутное время, как и многие другие угличские монастыри, он был разорён поляками. В 1610-м году от рук интервентов погибли 40 иноков монастыря во главе с игуменом Михаилом, а вместе с ними – 300 жителей окрестных деревень. Много позже здесь были построены две деревянные церкви, а монастырь упразднён. В 1787-м году вместо прежних деревянных храмов прихожане построили новый каменный храм, до сих пор украшающий здешний пейзаж. Называется он несколько необычно – храм Архангела Михаила, «что во бору». В конце XIX века рядом с храмом построили высокую колокольню из красного кирпича.
Теперь перенесёмся в конец XX века. В деревню Загайново, что неподалёку от храма, переселился из Москвы известный художник-нонконформист Сергей Симаков. Он входил в группу «20 московских художников» и участвовал в знаменитых выставках в подвале на Малой Грузинской улице. Сергей Симаков взялся за восстановление храма Архангела Михаила и внутреннюю роспись храма. Спустя время стал священником, а потом и настоятелем этого храма. После смерти супруги отец Сергий принял монашеский постриг с именем Рафаил. С тех пор игумен Рафаил регулярно проводит службы в любимом храме. А в Угличе работает Галерея современного православного искусства «Под Благодатным Покровом», в которой представлены картины художника Сергея Симакова. Помимо этого, есть клуб с небольшой картинной галереей, где проходят показы фильмов, ведь отец Рафаил ещё входит в состав жюри православного кинофестиваля. Вне всякого сомнения, современную культурную жизнь Углича и Ярославля невозможно представить без отца Рафаила.
И ещё хочется рассказать о необычной дружбе, которая возникла у отца Рафаила и знаменитого режиссёра Алексея Балабанова. Продолжалась она несколько лет и закончилась в 2013-м году безвременным уходом из жизни замечательного режиссера. Отец Рафаил был соавтором двух его последних фильмов — «Морфий» и «Я тоже хочу»: помогал с выбором локаций и массовки из актёров местного театра, участвовал в написании сценариев и даже снялся в одной из сцен фильма.
Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст как струпья положил.
Он понял масла густоту, –
Его запекшееся лето
Лиловым мозгом разогрето,
Расширенное в духоту.
А тень-то, тень все лиловей,
Свисток иль хлыст как спичка тухнет.
Ты скажешь: повара на кухне
Готовят жирных голубей.
Угадывается качель,
Недомалеваны вуали,
И в этом сумрачном развале
Уже хозяйничает шмель.
– В чем для вас заключается священническое служение людям? Это богослужение или что-то еще?
– Нам велено нести ношу ближнего своего. Без этого нет спасения. Потому что, индивидуально спасаясь, то есть приводя в порядок свою душу, становясь людьми Божьими, мы начинаем привлекать к себе других людей. Но это, к сожалению, бывает в исключительных случаях. В идеале, конечно, Божий человек становится сотворцом. То есть он должен предпринять все усилия и всю свою жизнь положить на то, чтобы излечить свою душу и помогать излечивать души окружающих людей. И нести Слово Божие, которое является самым главным животворящим элементом нашей жизни. Но мы, к сожалению, его и несём плохо, и воспринимаем плохо, когда слышим от других. Это недостатки нашего человеческого естества. Мы позволяем себе быть достаточно равнодушными к Богу и к людям. И все это складывается в довольно печальную картину нашей жизни.
Нести Слово Божие, которое является самым главным животворящим элементом нашей жизни
– Когда человек становится священником или монахом, он делает это для себя или для людей?
– Прежде всего, для себя, наверное. И это не эгоизм. Очень хочется быть ближе к спасению, к Богу ближе быть – по мере того как пришел в Церковь и стал хоть немного понимать и чувствовать, зачем она нужна и кто такой Бог. Очень захотелось быть ближе. Не просто в храме стоять, но еще и участвовать в священнодействии. Правда, прежде священнодействие происходило без всяких алтарных преград и солеи, отделяющей священническую часть от места, где стоит народ. Христиане пребывали в единстве. Сейчас же у нас, конечно, это разделение на священнослужителей и мирян слишком усугубилось, и надо как-то его преодолевать, по мере наших слабых человеческих сил. И постараться быть совместно ближе к Богу. Потому что зачастую мы, как и я сам когда-то, ничего не понимаем из того, что в церкви происходит, но чувствуем, зачем нужно быть здесь. А там, вне храма, в миру, всё тянет к погибели. А спасение – здесь. Ничего прекраснее богослужения я в своей жизни не видел, не слышал и не чувствовал.
– Один наш знакомый православный священник подписывался «слуга слуг». Это возвращает, наверное, нас к Библии, к тому моменту, когда Иисус омыл ноги своим ученикам. Вот такой вид служения. Как вы к этому относитесь?
– Не знаю. Это, наверное, только человек, достигший высокой степени совершенства, мог о себе сказать. Мне это недоступно пока еще, так о себе говорить. В принципе, любой человек – сын Божий и слуга Божий. В том числе и в церковной среде, в зависимости от того, как человек себя воспринимает. Очень трудно мне сформулировать место свое, и я стараюсь об этом не думать. Потому что Бог весть, куда такие мысли завести могут. И в какие искушения тут можно впасть…
– А часто у вас бывает так, что вы чувствуете обратную связь? Видите, что какой-то человек тоже стал ближе к Богу?
– Я 30 лет служу в этом храме. Конечно, с течением времени Господь много чего открывал и показывал. И, конечно, то, что Он нам открывает, в основном происходит не через меня самого, а через людей. И я учусь у них, когда их исповедую, когда вместе с ними какими-то делами занимаюсь. И так до скончания дней моих будет. Потому что невозможно в одиночку идти по жизни. В людях столько хорошего и доброго, и жизнетворного, что, конечно, они очень мне помогают. И то же время отрадно видеть, когда человек начинает просветляться, сходит с того пагубного пути, по которому шел. Происходит его очищение и возвращение к Создателю, и, конечно, тут понимаешь, ради чего ты живешь. Такие подтверждения правильности выбранного мною пути были неоднократно. Хотя жизнь священника, да еще у нас, на поруганной земле, в разрушенной стране, – это, конечно, серьезное испытание.
Подтверждения правильности выбранного мною пути были неоднократно
– Вы сталкивались с чудесами?
– Господь вообще чудеса творил исключительно для того, чтобы искусить окружающих. То есть дело благое – исцелить человека. Но Он это делал, во-первых, в субботу, когда иудеям запрещено было что-то делать, а во-вторых, именно чтобы указать на то, что они неправы. То есть для обличения. У Него совсем другая задача была. Конечно, Он, мгновенно пожелав, мог бы исцелить всех больных людей на земле одновременно. Но Он считает, что это не нужно. Для нас-то это самое главное, конечно, мы не очень любим болеть. И понятно. Но Он посылает нам болезнь как испытание, и скорби разного рода – для того, чтобы мы невольно, хотя бы вопреки своему желанию, очистились. Он помогает нам таким образом очиститься от скверны. Но что касается чудес – они меня пугают. То есть когда я слышу, что где-то там что-то мироточит. У меня на выставке в Ярославле замироточили три картины, и когда мне позвонили – я пришёл в ужас. А вскорости у меня жена умерла. То есть это был знак такой – предупреждение. Но мы не очень-то прислушиваемся к этим предупреждениям. Потому что раз тебя предупредили, значит, надо как-то осторожнее жить дальше после этого. Надо меняться. Что-то в твоей жизни должно перемениться. И очень серьезно. Ну, так оно, собственно говоря, и получилось. Чудо это или не чудо – не знаю, но такое от Бога указание было.
Всё равно, даже тот положительный или отрицательный опыт жизни, который был накоплен к моим 34 годам, – это всё пригодилось. Из этого надо делать выводы какие-то. Вспоминать хорошее, что было, среди людей, которые не ходили в церковь, которые не крещены были. Бог же всё равно в них жил. В каждом человеке, где бы он ни находился, какого бы вероисповедания он ни был и чего бы он ни натворил. У Него же всё равно все – Его чада. Мы много судим о других и мало заботимся о том, что мы из себя представляем.
Бог же всё равно в них жил. В каждом человеке, какого бы вероисповедания он ни был
– С приходом Интернета, всяких современных средств связи, изменилась роль священника?
– Понимаете, мы называемся православными людьми, которые апостольское служение, по мере сил, конечно, в неповрежденном виде пронесли. Не то что мы этим гордимся, это просто так исторически сложилось, что мы служим так, как в апостольские времена служили. И самое главное во всем этом – можно через телевизор проповедовать, можно через Интернет, но самое главное – это личное общение человека с Богом, и, конечно, никакая телевизионная или онлайн-трансляция литургии никогда не даст человеку того, что в это время должно было с ним происходить. То есть это подмена, обман. А у нас вся жизнь строится на обмане, и чем искуснее человек обманет окружающих, тем более он почитаем в обществе. Так вот, это один из обманов, которые происходят при посредстве технических средств. Можно не смотреть, можно смотреть и быть святым человеком. Наверное.
Дело в том, что каждому из нас придётся отвечать индивидуально. Почему индивидуальное общение с Богом так важно? Потому что – вот как сейчас ты с Ним разговариваешь, точно так же ты будешь разговаривать с Ним потом. И если нынешний разговор с Ним – легкомысленный и пустословный, то же самое будет там, но только здесь я хоть сам себя могу уговорить, что я вроде не такой уж плохой, а там уже не уговоришь. Там все будет видно, кто ты есть. Насквозь. Все!
Церковь Михаила Архангела «в бору»
Как гласит легенда, давным-давно благочестивые миряне из ближайшего села задумали поставить церковь у Ярославской дороги. Неожиданно возникло препятствие: выстроенное за день к утру следующего дня таинственным образом разрушалось. Вскоре одному из строителей было ниспослано видение, из коего следовало, что высшие силы определили для церкви место на небольшом островке среди лесных болот. Так в нескольких верстах от ближайшего жилья, «в бору», появилась первая рубленая церковка. Вскоре при храме возник Архангельский монастырь.Точное время его появления не известно, но в конце XV века монастырь уже существовал.
В Смутное время, как и другие угличские монастыри, он был разорен поляками.На Страстной седмице 1610 г. от рук интервентов погибли 40 иноков во главе с игуменом Михаилом, а вместе с ними – 300 мирян. С окончанием Смуты монастырь возродился.В XVII веке в нем находились церкви Рождества Богородицы и Михаила Архангела. Все постройки были деревянные В 1663 г. монастырь как несостоятельный был приписан к угличскому Воскресенскому и в этом статусе оставался вплоть до 1764 г., когда обе обители были упразднены.Монастырский храм стал обычной приходской церковью.В 1787 г. вместо прежних деревянных храмов прихожане построили новый каменный храм, до сих пор украшающий пейзаж этих чудных мест.
В архитектуре церкви ничего исключительного – обычный двухэтажный храм с пятью главами, трапезной, каких много не только в округе Углича, но и в центре России. Но как строителям удалось соотнести его с данным местом! Чудная простота побеленной кладки, незамысловатых архитектурных деталей так вяжется с окружающими соснами, лесной полянкой и удаленностью не только от шума машин, но и от окрестных деревень. Въезжая по дороге в Архангельское, будто попадаешь в другой мир. От села давно ничего не осталось – только погост и церковь, возносящая к небу свои главы.
В конце XIX в. рядом с храмом построили высокую колокольню из красного кирпича.Удивляешься, зачем была нужна она маленькому сельскому приходу, когда такая громадина могла осенять и крупный монастырь? Но ныне, не вдаваясь в ее архитектурные формы, мы скажем, что она была нужна как живописное дополнение, как яркое цветовое пятно, дополнившее простоту и белизну самого храма.
Архангельская церковь никогда не закрывалась, и в ней на удивление целостно сохранился интерьер XIX века, такой мало примечательный и обычный, но после варварства послереволюционных лет ставший исключительной редкостью. Там видны раскрашенные полы, поздняя масляная живопись, лепнина. Иконостас, хотя и с трехгранным выступом, своими формами очень напоминает иконостас церкви Царевича Димитрия «на крови». Прежнее убранство нижнего Введенского храма почти утрачено. Ныне его образуют современные росписи и иконы, в выразительности, кажется, превосходящие старинные украшения верхнего. Они тщательно следуют канонам и формам традиционной древнерусской живописи.
На церковном кладбище встречаются захоронения двухсотлетней давности. Необычны кованные кресты, установленные на старых могилах.
Церковь стоит в очень живописном и уединенном месте. Здесь хорошо просто отдохнуть от шума и суеты городов.
Церковь находится по адресу: Угличский район, с.Архангельское.
«Я считал, что с помощью картин людям можно рассказать о Боге»
Игумен Рафаил (Симаков)
Игумен Рафаил (в миру Сергей Борисович Симаков) – настоятель храма Михаила Архангела, что в бору, под Угличем. Архитектор по образованию, он был известным художником, выставлялся на легендарных выставках художников-авангардистов на Малой Грузинской. Картины Сергея Симакова уже тогда отличались от других присутствием на них православного храма, иконы или хотя бы опустевшего оклада от иконы. Его произведения запоминались. Позже, в 1980-е годы, художник Симаков пришел к вере, крестился, в его творчестве проявилась главная тема – русская история, жития святых Православной Церкви. А в 1991 году Сергей Симаков написал свою последнюю работу, стал священником и уехал служить в храм, в прямом смысле слова – в бору, под древним градом Угличем, где и служит до сих пор, то есть почти 30 лет.
Со временем, после смерти супруги, отец Рафаил принял монашество. Так священник Сергий стал игуменом Рафаилом. Но батюшка по-прежнему играет заметную роль в культурной жизни Углича и Ярославля. В центре Углича находится галерея «Под благодатным покровом» с его картинами.
Дорога к храму отца Рафаила непростая, но мы добрались до батюшки и побеседовали с ним о его пути к вере, монашеству, о его картинах, книгах, его дружбе с кинорежиссером Алексеем Балабановым и многом другом.
Уединение стало для нас спасительным
Отец Рафаил, почему Вы решили стать монахом? Вы были известным художником, потом стали священником. Что послужило причиной для этого решения?
Я монах, можно сказать, вынужденный. Я бы никогда не решился встать на такой путь. Но так получилось, что умерла моя жена – матушка Елена, а незадолго до смерти ее постригли в монашество, она очень этого хотела. И я тоже попросил о постриге, чтобы все было как положено. Чтобы жить в миру, а быть для этого мира мертвым. Я служил священником в приходском храме и никогда не думал о монашестве. Священником я хотел стать, а о монашестве никогда не задумывался, и не мог себе представить, что после кончины супруги моя жизнь будет продолжаться уже в другом качестве. По большому счету, я, конечно, не был готов к монашеству. Монах должен жить уже совершенно другой жизнью, постоянно молиться, быть отрешенным от всего житейского. А какой из меня монах! В общем-то, я продолжаю жить как жил, остаюсь приходским священником, с теми же трудами и заботами.
Но ведь была же такая традиция на Руси – супругам уходить в монастыри по взаимному согласию…
Да, по достижении какого-то возраста супруги могли расстаться, разойтись по монастырям и там закончить свою жизнь. Уже не друг с другом, а с Богом.
Почему Вы выбрали такое уединенное место для священнического служения?
Мы когда-то жили в Москве. У меня была однокомнатная квартира с окнами на храм мученика Трифона на «Рижской». И мы искали место для мастерской. Необходимо было больше пространства, чтобы картины писать. В Москве не получилось мастерскую заиметь, и мы стали искать где-то на стороне. Как-то с нашими друзьями попали в Ярославскую область, в эти леса, и здесь я увидел этот храм. Он и тогда был действующим и вообще никогда не закрывался. Батюшка здесь был и три-четыре женщины при нем. Народ, живущий рядом, приезжал на праздники. Приехать сюда было сложно, приходилось довольно долго идти пешком по дороге, по грязи или снегу. И вот это уединенное место стало для нас убежищем от городской жизни. Церковнославянский язык мы уже знали, потому что я тогда писал картины с житиями святых, и мне надо было читать о них, мы доставали старые книги, и по ним изучили церковнославянский. Стали ходить в этот храм, жена моя, будущая матушка, стала помогать старушкам на клиросе, а батюшка, отец Иоанн Семенов, взял меня в алтарь, я ему там помогал. И потихоньку мы начали тут осваиваться. Мы были только недавно крещены. Я в 34 года крестился, нас с женой вместе дома крестили.
Я писал картины, вывозил их в Москву на выставки, продавал, и мы жили на эти средства. Уединение было для нас спасительным. Поэтому когда мне предложили стать священником, я попросился в этот храм. Батюшка уже был немощный и почти не служил. Меня потихоньку стали уговаривать стать священником, когда мы были в Сибири с моей выставкой – она проехала от Риги до Иркутска. Выставка была православная, тогда почти все мои картины были на православную тему. И знакомые мне говорили: «Сережа, художников много, а священников не хватает». Сманили, можно сказать, нас обоих, потому что я сам бы не решился, да и согласие супруги на это должно было быть обязательно.
И она согласилась? Не пришлось уговаривать?
Она как-то потихоньку согласилась. Я написал последнюю картину в 1991 году и поехал в Ярославль – у меня как раз там выставка была. И в Ярославле меня рукоположили в диаконы, через десять дней я стал священником, а уже через сорок дней здесь, в храме Михаила Архангела, я служил первую службу.
Как Ваши картины оказались в Угличе?
Эту православную выставку мы возили по стране с помощью священников, с ней нас просили приехать епископы в Новосибирск, Томск, Иркутск. Потом мы должны были поехать в Кемерово, но тут закончились деньги на эти переезды. Картины большие и их много – девать их было некуда. Выставку оставил в Угличе тогдашний директор музея Виктор Иванович Ерохин. Мы с ним тогда подружились, потом я его окрестил, когда уже стал священником. И он спас эти мои картины. До этого они какое-то время в Москве в гараже у моего друга висели под потолком, и на них протекала вода с крыши. Надо сказать, что у нас в стране все вроде бы повернулось лицом к Церкви, но у меня с моими картинами всегда были проблемы, которые остаются до сих пор и с показом, и с публикацией. «Слишком русские» – как мне кто-то сказал.
Что стало мотивом для Вашего творчества? Почему Вы как художник выбрали для себя именно русскую православную тему?
Я в своей жизни разные картины писал. Учился я в архитектурном институте, и у нас были и живопись, и рисунок. И я всё пробовал, всё, что в европейском искусстве к ХХ веку накопилось, все течения и жанры. А поскольку я рос в Москве, рядом с Кремлем, и часто бывал в нем (тогда он был открыт, и можно было свободно целый день там гулять, соборы были открыты, но, естественно, как музеи), – всё, что я в то время в Москве видел – Кремль, Петровский и Андроников монастыри, – все эти камни, купола, кресты произвели на меня сильнейшее впечатление, и в какой-то момент это проникло в мои картины. В детстве я рисовал всякие сюжетные вещи, например, Куликовскую битву, со стягами, на которых изображен Спас Нерукотворный. А потом, когда в институт уже поступил, как-то больше стал тяготеть к западному искусству, и на долгое время у меня в картинах пошел некий сюрреалистический поток. Я писал картины, совершенно отвлеченные от реальной жизни. А затем в них стали появляться какие-то конкретные вещи и все, что у меня было в детстве, в картинах русских художников и русской архитектуре, – все это вернулось. Тут уже я стал читать книги, интересоваться, что происходит в Церкви, почему русские писатели об этом писали. И для меня это стало очень интересным и важным, и вошло в нашу с женой жизнь.
Потом нас крестили: наши друзья привели к нам домой священника, но в церковь мы после этого еще не начали ходить. И Господь послал нам руководителя в нашей духовной жизни – отца Геннадия Огрызкова, с которым мы с женой в архитектурном институте учились в одной группе. И он, взявши нас за шкирку, начал нас направлять; обвенчал, и потом, в конце концов, благословил меня идти в попы. Правда, со скрипом – он же знал, что я за фрукт такой, со всеми моими злохудожествами. Вернее, он сам не решился, рукоположение мне в Ярославле предложил владыка Платон. Это было при Патриархе Пимене. Отец Геннадий посоветовал нам съездить к его, отца Геннадия, духовному отцу архимандриту Алексию (Поликарпову), будущему наместнику Даниловского монастыря, сейчас епископу Солнечногорскому. Он тогда еще в Лавре был, исповедовал в надвратной церкви. Я помню, что мы отстояли к нему длинную очередь. Это было в 90-м году.
И вас отец Алексий благословил на священство?
И отец Алексий меня благословил. А что с человеком делать, если он хочет в попы идти? Тогда это достаточно просто было. Какую-то бумагу я заполнял в епархии, и меня еще тогда удивил пункт: не состоял ли я в обновленческом расколе. Семинарию тогда заканчивать не надо было. Высшее образование есть – и достаточно. Но единственное, что я просил, чтобы меня оставили в этом храме, никуда не перевели. Меня здешний батюшка предупредил, что с высшим образованием могут поставить куда-нибудь в другое место.
И так Вы с тех пор в этом месте и подвизаетесь?
Единственный насельник древнего монастыря
Когда Вы пришли, здесь, наверное, все было иначе? Колокольни не было.
Колокольня была, но сильно разрушенная. Внутри все выгорело, не было верха, перекрытий. Колокола в 1920–30-е годы скинули. Мы тут осколки находили. Полная разруха была. Крыши текли, главы дырявые. Но с Божией помощью и с помощью хороших людей за эти 29 лет мы тут много чего сделали. Но это дело такое, что вроде всё укрепили, а в другом углу опять что-то начинает разрушаться. Фактически мы провели первый ремонт-реставрацию после 1912 года. По мелочи что-то тут делалось, но что в этой глуши можно было сделать! Вот сейчас вы приехали сюда по дороге, а раньше, кроме как пешком или на тракторе, и то не всегда, а только зимой, когда все замерзало, можно было проехать. Мы на себе кирпичи таскали. Не было сюда никакой дороги вообще. Мы специально забрались сюда, как в древние времена.
А что здесь было в древние времена?
Из летописи известно, что в XI веке здесь уже был монастырь, он, может быть, даже ровесник Угличу, который платил тогда дань княгине Ольге. Там написано, что монастырь стоял на равнине среди бора.
И как называлась эта обитель?
Монастырь носил имя Архангела Михаила. Кроме Архангельского храма, тут был храм Введения Богородицы во храм, родителей Богородицы Иоакима и Анны, Зачатьевский, и Рождества Богородицы. Четыре храма было. Сейчас здесь верхний Архангельский и нижний Введенский храмы. Мы престол поставили в приделе Иоакима и Анны и под колокольней устраиваем храм Рождества Богородицы. То есть решили вернуть все престолы, которые тут были.
И вы теперь насельник этого монастыря?
Я единственный монах этого монастыря. Но монастырь он только в нашем, так сказать, сознании, в документах он монастырем не числится. У этого места богатая история, и про него многие знали. В архивах, которые мне удалось здесь разобрать, были довольно обширные материалы, часть находится в Угличском музее, и я туда сдавал то, что нашел в храме и у своих прихожан – книги, документы.
Мы нашли книжку про инока Василиска, изданную в «Троицких листках» игуменом Никоном (Рождественским). Маленькая книжка, страниц 30. Инок Василиск здесь жил и похоронен около нашего храма. Это было для меня находкой и подарком.
А в какое время жил инок Василиск?
Он в 1836 году умер. Еще здесь сохранилась братская могила. Мы сейчас ее в порядок привели, музей помогал ограду делать, к 1000-летию Крещения Руси, я чертежи делал. Потом борисоглебские реставраторы большой крест поставили. В 1610 году было разорение Углича, и после этого польские отряды двинулись к Ярославлю, где должен был состояться Поместный собор. Поляки шли, чтобы помешать этому, а по дороге всё уничтожали. И в Страстную среду 1610 года, как сказано в летописи, игумен Михаил, 40 братий и 300 человек мирян были здесь, в этом монастыре, сожжены.
Поляки сожгли монастырь с людьми?
Да, поляки и запорожцы. Могила сохранилась. Правда, в советское время она была вся перерыта, но часть ее осталась. Мы оградили могилу и обиходили. И удивительно, что каждый год в начале лета на всем кладбище только две могилы – братская могила и могила инока Василиска – покрываются густым слоем ландышей.
Жить на земле и ничего на ней не делать – это преступление
Батюшка, художественная, творческая среда имеет свою специфику. Трудно Вам было перестраиваться на церковный образ жизни, или все произошло органично?
Я очень люблю напоминать нам всем и себе самому, что в таинстве Крещения, когда уже читаются заключительные молитвы, Господь представлен нам как Изрядный Художник, то есть Художник всех художников. Поэтому художнику, мне и многим моим друзьям, с которыми я когда-то выставлялся на Малой Грузинской, в общем-то, не так сложно было прийти в храм и служить в нем. Несколько человек из нашей группы с Малой Грузинской в Москве тоже стали священниками. Мы были достаточно свободны в своем самовыражении и заражались друг от друга и мастерством, и верой – в общем, какими-то мыслями, не совсем такими, которые бывают в творческих союзах.
Как складывалась Ваша жизнь здесь? Городским, особенно столичным жителям обычно довольно трудно бывает заниматься сельским хозяйством, и физически трудно, привычки нет, и знаний не хватает. Как Вы все это осилили?
Да если бы я знал, что последует за рукоположением и началом жизни в деревне, я бы никогда не решился, потому что это оказалось сущим кошмаром. Сразу выяснилось, и я нашел подтверждение в писаниях святых отцов, русских подвижников, что жить на земле и ничего на ней не делать – это преступление. А поскольку я жил всю свою жизнь в бетоне, кирпиче и среди асфальта, я вообще не представлял, что это такое жить на земле. У моих дедушки с бабушкой был участок в Радонеже, клубнику сажали, яблони были, но чтобы это было с утра до ночи и с ночи до утра – такого мы себе не представляли. Пришлось завести скотину, нам стали дарить птицу и разных других животных, и надо было уже и с ними заниматься. Моя жена, матушка Елена, с радостью в эту жизнь вошла, а я – со скрипом. Я вынужден был работать и на скотных дворах, и в огороде, но никогда радости от этого не испытывал. А матушка была всецело предана этому делу, и, конечно, люди заражались от нее стремлением жить на земле как положено.
Батюшка, к Вам сюда приезжают люди творческих профессий – советоваться по духовным вопросам. Выдающийся кинорежиссер Алексей Балабанов считал Вас своим духовником. Ваши друзья, творческие люди, хотят именно Вашего совета, потому что знают, что эта среда Вам хорошо знакома?
У меня никогда не было много друзей, да и вообще друзей, наверное, много не бывает. Но были такие люди, которые разделяли мои убеждения и как художника, и как человека, и я разделял их убеждения. Моим другом и учителем был Виталий Скобелев, который преподавал у нас в архитектурном институте, учил нас живописи. Я очень много у него взял. Потом я познакомился с писателем и драматургом Владимиром Шацковым, с которым мы многие сюжеты моих картин на русскую православную тематику обсуждали. Он мне помогал и литературой, и своими знаниями в области истории. Все эти мои друзья уже почили. А когда у меня умерла супруга, Господь послал мне друга, правда, к сожалению, ненадолго, – Алексея Октябриновича Балабанова. Те мои друзья были на десять лет меня старше, а он был на десять лет моложе меня. И последние годы его жизни мы провели, насколько это было возможно, вместе. Я даже был неким соучастником его работы над тремя последними фильмами. Мы подолгу обсуждали сцены в них. Это было для меня очень важно. Но и его Господь забрал. И опять так получилось, что это наше сотрудничество, в смысле творческого отношения к жизни, закончилось, и я остался один на один со своей жизнью. И теперь со всеми возникающими делами – быть в составе жюри православного кинофестиваля, самому снимать фильмы, писать и издавать книги и альбомы других художников – мне приходится разбираться самому, посоветовать некому.
В документальном фильме о Балабанове «Найти своих и успокоиться» он открыто заявляет: «Я православный русский режиссер». А что значит – быть православным режиссером? И вообще, расскажите, пожалуйста, что, по-Вашему, Алексей Балабанов хотел сказать зрителю своим кино?
Объяснять словами кино все равно, что книгу пересказывать. Со всеми моими друзьями – отцом Геннадием Огрызковым, писателями, художниками и кинематографистами меня роднило то, что нас все время «гнобили» за то, что мы делали. Художника Сергея Симакова официально до сих пор нет, он нигде не числится. Виталия Скобелева никто не знает. Владимира Шацкова никогда не будут печатать, хотя его пьесы в свое время ставились в театрах. С Балабановым происходило то же самое, на него или накидывались, или демонстративно не замечали. Хотя это нам, на самом-то деле, очень сильно помогало.
У Балабанова был идеал – Андрей Тарковский, его фильм «Андрей Рублев», и он даже говорил, что если бы разом сейчас исчез весь мировой кинематограф, но остался бы один этот фильм, то можно было бы начинать всё заново, потому что там всё есть. То есть, что «Андрея Рублева» было бы достаточно, чтобы кино возродилось, причем на высочайшем уровне. На Алексея Балабанова за это кричали и ругались. Но он обладал такой вот странной смелостью – он всегда был сам по себе. И в этом же фильме о нем Елены Николаевой Петя, его младший сын, сказал: «Он ведь гений! Такие люди только иногда бывают».
Можно сказать, что до сих пор ни одного фильма Балабанова люди на самом деле еще не поняли. Потому что все видят только оболочку, все мы привыкли к этому – смотреть на то, что снаружи. А то добро и глубочайший смысл, которые в эти фильмы вложены, – это не снаружи, это глубоко внутри. А к кино все в основном относятся как к развлечению. Леша сам так говорил: «Что такое кино – это развлекаловка». Я с ним тогда начал спорить: «Ничего себе развлекаловка! Зачем ты тогда столько смыслов вкладываешь в это? Зачем тогда так делаешь, что каждый миллиметр на экране насыщен смыслами?»
Вы рассказывали, что Алексей Балабанов хотел снять фильм об уничтожении Церкви в 30-е годы. Какие у него были замыслы?
Да, собирался снять. Ему один батюшка откуда-то с Волги, из-под Сталинграда, прислал свой сценарий о том, как уничтожали монахов. Леша с этим сценарием пошел к продюсерам, и они ему сказали, что ни в коем случае ничего такого не надо. Его фильмы, начиная с «Морфия» по Булгакову, и так уже в прокате проваливались, их никто не ходил смотреть. А про убийство монахов – тем более. Сказали, что это не денежное дело, что это сейчас никому не интересно. Конечно, это была очередная отговорка. Нам остается только, мягко говоря, сожалеть об этом, потому что можете себе представить, какой фильм об уничтожении Церкви мог бы сделать Балабанов. На каком уровне! Какой была бы сила воздействия!
Это очень тяжелая работа – молить Бога, чтобы Он сделал из нас людей
Отец Рафаил, насколько важно, на Ваш взгляд, для православного человека быть культурным и образованным? Или это совершенно не важно, можно служить Богу в любом виде и любом качестве?
Богу можно служить, конечно, в любом качестве. Преподобный Серафим Саровский – он Шекспира не читал, театра не видел, да и вообще люди тогда немного по-другому жили. Радио у них не было, телевизоров и телефонов тоже. Они думали по-другому. Потому что они утром пятнадцать минут читали молитвы и вечером пятнадцать минут читали молитвы, еще они каждое воскресенье ходили в храм. Грамоте в школе со времен Ивана Грозного обучали по Псалтири, и получается, что все знали два языка – современный русский и церковнославянский. А быть причастным к общечеловеческой культуре – желательно, конечно, но культура – это все-таки всего лишь внешняя сторона жизни. Мои друзья, которые постарше, были очень хорошо образованы и меня образовывали. Если ты собираешься общаться с людьми, то, конечно, нужно знать то, что знают они. Хотя бы интересоваться этим и уметь с ними говорить о том, что им интересно. Я считал, что с помощью картин людям можно рассказать о Боге. Книг тогда об этом почти не было, и я писал картины на религиозную тему, которые мне в какой-то момент на Малой Грузинской разрешили выставлять, хотя в то время были закрыты три темы – «антисоветчина», «порнография» и «религиозная пропаганда». Если что-нибудь из этого в произведении литературы, музыки, театра или живописи усматривалось – оно убиралось сразу и без разговоров. Церковь и сейчас по значимости у государства числится ниже спорткомитета. Мир, в котором мы живем, превращен в сумасшедший дом, и человеку все-таки надо это сознавать. И очень опасно, на самом деле, так жить, надо быть осмотрительным, но для этого нельзя быть дураком, которым можно вертеть и так и эдак. Все-таки, чтобы прийти к Богу, надо знать о Нем, чтобы быть с Ним. Для этого, конечно, надо учиться.
На кого рассчитаны Ваши картины? К кому Вы обращались в своем творчестве?
Когда Вы стали священником, Вы перестали писать картины и начали писать иконы?
И иконы, и картины – это духовный труд. Как Вы к этому относитесь?
Труд – это когда каждый день. Пианист должен каждый день играть, а художник должен каждый день рисовать, писать. Совместить здесь очень сложно. Поэтому лучше чем-то одним заниматься. Я нашел себе занятие. Я начал снимать фильмы, четыре или пять фильмов сделал и понял, что мне это просто не по силам. Потому что мне приходилось все самому делать – и снимать, и монтировать, и музыку подбирать. Кино – это все-таки коллективная работа. И я стал писать. Когда-то в детстве, в молодости, я пьесы писал, что-то вроде повестей. И вот решил к этому вернуться. Сейчас написал и издал несколько книжек, и своих, и других людей. Фантазировать я не умею и не хочу. Я стараюсь собрать то, что меня окружает. А так как я не очень общительный человек и, как Шукшин, собирать образы вокруг себя и потом переносить их в свои книги я не умею, – поэтому я только свое мнение по какому-либо поводу могу выразить.
Какие книги Вы пишете?
В последние годы я сделал книгу «Под покровом Божьей Матери. Страницы жизни протоиерея Сергия Вишневского». Батюшка здесь, недалеко служил, и мы с ним дружили. А раньше он в Москве был настоятелем храма Знамения Божией Матери около «Рижской», рядом с которым я тогда жил. Так что я давно его знал и слушал его проповеди. И оказалось, что он вел дневники, и я сделал книгу о нем. И потом так получилось, что издали мои дневники лет за двадцать. Начали издавать, и я стал их дальше писать – в подражание писателю Лоренсу Стерну, который всю свою жизнь издавал одну книгу, прибавляя к ней новые главы. Он, кстати, тоже был священником, но еще и своим литературным трудом зарабатывал. Я тоже в какой-то степени этим зарабатываю деньги для храма. Называются мои дневники просто – «Книга». Вышло уже три толстых тома. Издали также книгу моих воспоминаний о Балабанове – «Книга о горе-зло-счастье по Алексею Балабанову». Так что, пока Господь дает силы, – надо делать, что можешь…
Фотограф: Владимир Ходаков
В материале также использованы снимки из открытых источников
Игумен Рафаил (Симаков)
Материал подготовили Екатерина Орлова и Татьяна Петрова