Хрусталев машину сцена в автозаке
Все за сегодня
Политика
Экономика
Наука
Война и ВПК
Общество
ИноБлоги
Подкасты
Мультимедиа
Общество
Guardian (Великобритания): «Хрусталев, машину!» — бредовая и визуально прекрасная жемчужина российского кино
Каждому, кто посмотрит этот уже не новый и совершенно неординарный фильм российского режиссера Алексея Германа, уготовано визуальное изумление — а также растерянность, недоумение, ужас и отвращение. Последний фильм Германа «Трудно быть Богом» вышел в 2015 году, через два года после его смерти.
Перед нами — фильм, который вышел раньше, в 1998 году. Его сюжет весьма условно навеян эссе-мемуарами Иосифа Бродского «Полторы комнаты» (In A Room and a Half), которое, кстати, было гораздо точнее экранизировано в фильме Андрея Хржановского, снятом в 2009 году.
Контекст
Почему так важно патриотическое кино в России
Público: зрителей фестиваля документального кино ждут сюрпризы
Лучшее кино всех времен
В центре этого гротескного, эксцентричного, калейдоскопического фильма — генерал Кленский. Это история (хотя это слово вводит в заблуждение, поскольку предполагает нечто убедительное) о том, как его сначала арестовали по «делу врачей», отправили в лагерь, зверски изнасиловали в специально присланном фургоне со странной надписью «Советское шампанское», а потом отпустили и под конвоем отправили оказывать помощь некоему высокопоставленному чиновнику, бывшему на грани жизни и смерти.
Это, конечно же, Сталин, находящийся в почти коматозном состоянии и настолько изможденный, что Кленский его фактически не узнает и спрашивает пораженного партийного чиновника: «Это ваш отец?». «Какой отец?», — удивленно бормочет тот в ответ. Совершенно ясно, что Кленского туда доставили, чтобы он оказался «крайним». Если он сможет вылечить славного вождя — хорошо, а если нет, то им понадобится кто-то, кого можно будет обвинить в его смерти.
До этого Кленский выглядел как этакий великан — большой, лысый, усатый человек-медведь, похожий на циркового силача. Благодаря своему воинскому званию и положению в партии он был самым важным человеком в их переполненной квартире, похожей на кроличью нору. Рассказчиком в фильме периодически является его охваченный благоговением, но одинокий сын-мальчишка. Кленский самоуверенно и важно расхаживает по своей квартире, забитой многочисленными жильцами, иногда тренируется на гимнастических кольцах, а затем стремительно проносится по госпиталю в сопровождении подчиненных, ухаживающих за пациентами, перенесших операцию на головном мозге.
Тайна с двойником так и не разгадана — обычно карательный эффект арестов заключается в очевидности исчезновения. Но это неприятно напоминает «двойников» Сталина, о которых ходили слухи, и о различных «наборах близнецов», которые появляются в поле зрения.
«Стихи всплывают в моей памяти, как парусники в тумане», — говорит кто-то. Именно так и из экрана выплывает практически каждый персонаж, каждая сцена, каждая строка. Очень часто камера Германа уплывает назад или уходит в сторону, и мы видим какое-нибудь новое гримасничающее лицо. Что здесь происходит?
Практически каждый кадр эффектен и кажется последним — удачным обескураживающим и вызывающим ужас ходом, композицией, которая была бы стать венцом менее значимого фильма. Но через мгновение появляются пронзительные и похожие на сон кадры. При каждом движении камеры возникает другая жуткая ситуация, другая шокирующая сцена. Бредовый кинофантазм.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.
Конец цитаты. «Хрусталев, машину!», режиссер Алексей Герман
«Хрусталев, машину!»
Введение в контекст
 |
| «Хрусталев, машину!» |
Юрий Ханютин в статье о картине «Двадцать дней без войны» впервые заговорил о «загадке художника», пораженный атмосферой и подробностями ташкентского эвакуационного быта, реконструированными на экране. Режиссеру было года четыре в то время, о котором он снял фильм.
«Мой друг Иван Лапшин» смотрится теперь как большая репетиция проекта «Хрусталев, машину!».
Контекст
Как напутствовал своих читателей Ханс Кристиан Андерсен: «Терпение! В конце истории мы будем знать больше, чем в начале!»
Текст
В первых кадрах режиссер вроде бы обещает классическое линейное повествование. Голос Рассказчика настраивает на эпический лад: «Все началось последней февральской ночью 1953 года, когда истопник мехового магазина Федя Арамышев по кличке Гондон. » и т.д. Иными словами, Рассказчик подсказывает хронотоп фильма, как оно, заметьте, было и в «Лапшине»: «В пяти минутах ходьбы отсюда полвека тому назад».
Едва он появляется в своем институте, его вмиг окружает свита подчиненных, многие врачи с ним на «ты», он демократ, хорошо усвоивший диктаторские замашки. И вообще он еще парень, хоть и лысый.
Мать истерически любит отца и измучена ревностью и подозрительностью, обнюхивает его шарф и шинель: не пахнет ли чужими духами? В общем, это уже не любовь, а мучительство, но в нем есть тайная услада для таких психопаток, как Наталья.
Сын-подросток растет сам по себе. Стыдная тайна проснувшегося пола заставляет его прятаться в ванной и застирывать трусы. Он отвратителен себе, он плюет на свое отражение в зеркале, а это уже симптом невроза. Рядом Отец, монументальный и авторитарный, любимец женщин и фортуны, в ауре всеобщего искреннего поклонения и восхищения. По утрам пьет из чайного стакана коньяк, подкрашенный чаем. Потом уезжает на персональной машине. На сына внимания не обращает.
Авторитарный Отец подавляет сына, мешает ему стать мужчиной, усиливает его комплексы. Этот сюжет мы переживали в масштабе всей страны. «Отец народов» был одним на всех отцом, одним на всех мужем, все мужчины в стране были его сыновьями, все стремились походить на него и свято верили, что он суров, но справедлив.
Эпизод смерти Сталина, насколько я знаю, был снят в том самом помещении на ближней даче Сталина, где он умер. И снимался едва ли не первым. Меня поразило то, что поросший черными волосами живот тирана, дрожащий, как желе, под массирующей рукой Кленского, рифмуется с голым животом одного из насильников генерала. Ясно, что рифма случайная. Но оттого еще более верная.
Есть что-то, что выше объяснений. Выброшенный из могилы тиран («Покаяние»), избитый в кровь, плачущий командарм Котов («Утомленные солнцем»), зверски изнасилованный, «опущенный» уголовниками генерал Кленский. Отцы. Герои. Кумиры. Полубоги.
Рецензия на фильм «Хрусталёв, машину!»
«Талант принимает отпечаток своего поколения,
а гений сам запечатлевает ту эпоху, в которой жил»
Самюэль Смайлс
Прошло уже 4 года с премьеры картины в Каннах, а вопрос «Что это было?» продолжает будоражить умы ценителей кино до сих пор. Фильм, который снимался нестерпимо долго (почти 8 лет), фильм, который ещё до премьеры был объявлен шедевром, фильм, замысел которого режиссёр вынашивал ни один год, на деле оказался лабиринтом Минотавра (в нашем случае, лабиринтом Германа), куда были помещены детские воспоминания, заснеженная Москва и ощущение вселенской пустоты после просмотра. Зрители, как афинские девушки и юноши, блуждали в бесконечных метафорах и аллюзиях картины, погибая под прессом германовского гиперреализма. За восемь лет, с перерывами и простоями из-за нехватки денег, Алексей Юрьевич, по всей видимости, забыл о том, что после выхода картины на экран её должны смотреть люди. Предыдущие фильмы режиссёра, будь то «Двадцать дней без войны» или «Мой друг Иван Лапшин», вызывали отклик в сердцах зрителей и неизменно получали лестные отзывы критики. Тогда, в 70-80-х, поговаривали даже о «феномене Германа». Ему удавалось вкладывать и доносить до зрителей всю боль и ненависть к существовавшим порядкам, в сюжеты к которым не было претензий с формальной точки зрения (исключение составляет «Проверка на дорогах»). Приём эзоповского повествования срабатывал безотказно. Но в начале 90-х, пошатывающиеся со времён перестройки цензурные порядки пали окончательно, благодаря чему на наши экраны хлынул поток нескончаемой чернухи с пьяными милиционерами, проститутками и, конечно же, бандитами. Немногим отечественным режиссёрам удалось избежать этой ловушки, и в этом смысле будущий фильм Германа расценивался как ответ заполонившему экран ширпотребу.
Исторические реалии сливается с вымыслом и догадками режиссёра, а точнее с его восприятием тех дней. Герман персонифицирует себя с сыном генерала, Алёшей. Как и в «Лапшине» окружающая действительность показана глазами подростка. При этом остаётся не ясным, как мальчик мог знать о событиях произошедших с отцом вне их огромной генеральской квартиры. На детское, незамутнённое восприятие накладывается взрослый анализ, о чём свидетельствует голос за кадром, принадлежащий мужчине. За весь фильм он даст лишь несколько комментариев. Но грусть и печаль в голосе не оставляют сомнений, что он принадлежит сыну генерала.
Герман не рассказывает, а показывает события, «забывая» при этом давать какие-либо комментарии, что не только усложняет просмотр, но и делает его почти невыносимым. Скопище вещей, людей, объектов, доминирующих на протяжении всего экранного времени, вызывает едва ли не отторжение. Режиссёр заполняет ими каждый квадратный сантиметр визуального пространства. Чёрно-белое изображение только усиливает этот неприятный эффект. Странные персонажи, населяющие квартиру генерала, курсируют по ней, не давая сосредоточиться на чём-то одном. Здесь и шофёр Кленского с женой, и племянницы-еврейки, и маразматичная бабушка кричащая при попытке отнять у неё колбасу: «Я не могу преодолеть своих фантазий. «, и дедушка, бубнящий по выходу из туалета: «Очень хорошо сходил, очень удачно сходил…». Всё это произносится одновременно, не давая зрителю вслушаться в реплики главных героев. Эксцентричность действующих лиц просто поражает, такой приём Герман использует впервые. Совмещение не вяжущихся с окружающей обстановкой действий даёт совершенно уникальный эффект. Наиболее сильно это заметно в сцене посещения генералом своей клиники. По началу трудно понять кто здесь врач, а кто больной. На зрителя, как и на Кленского, обрушивается поток звуков, слов, движений, которые, в конечном счёте, превращаются в некую фантасмагорию, где здравый смысл уже не властен. Там же в клинике генерал ломает дверь в комнату, в которой находится его двойник, кричащий в припадке: «Я Кленский, а не он, я, я, я. «. Позже, двойник оказывается среди комиссаров спасших Кленского и отвёзших его на дачу к Сталину. Кто он, и зачем понадобился как генералу, так и МГБ, остаётся не ясным.