цитаты о казанском соборе
Стихи о Казанском соборе
Призрачно тихо в Казанском соборе.
Светят лампады и пахнет свечами.
Многих людей привело сюда горе,
Многих — нелегкая жизнь за плечами.
Что они просят, стоя у иконы?
Мира, здоровья, любви, исцеления?
Или нарушили Божьи законы
И на коленях молят о прощении?
Что им дают золоченые рамы,
Взгляд из-под купола — взор поднебесный?
Что они ждут прислонясь к стенам храма?
Только для них эта правда известна.
Все мы приходим своими путями,
Только вот цели… уж больно похожи.
А у молитв нет границ между нами:
Грешник, святой или просто прохожий.
Темно под арками Казанского собора.
Привычной грязью скрыты небеса.
На тротуаре в вялой вспышке спора
Хрипят ночных красавиц голоса.
Спят магазины, стены и ворота.
Чума любви в накрашенных бровях
Напомнила прохожему кого-то,
Давно истлевшего в покинутых краях…
Недолгий торг окончен торопливо —
Вон на извозчике любовная чета:
Он жадно курит, а она гнусит.
Проплыл городовой, зевающий тоскливо,
Проплыл фонарь пустынного моста,
И дева пьяная вдогонку им свистит.
И полукруг, и крест латинский,
И своенравен римский сон
Ты перерос по-исполински —
Удвоенной дугой колонн.
И вздыбленной клавиатуре
Удары звёзд и лет копыт
Равны, когда вдыхатель бури
Жемчужным воздухом не сыт.
В потоке лёгком небоската
Ты луч отвергнешь ли один,
Коль зодчий тратил, точно злато,
Гиперборейский травертин?
Не тленным камнем — светопада
Опоясался ты кольцом,
И куполу дана отрада
Стоять колумбовым яйцом.
И распростерлась предо мною колоннада
На храм Петра своим обличьем походя
Мы приближаемся с надеждой, — прочь из ада,
А там — Благая Мать, и с Нею Бог-Дитя
Устав от тяжести погоды петербургской
Помпезных зданий и эстетики чужой
Напоминаю я себе: ведь я же русский
Тогда лишь в церкви здесь убежище святой
Меня обнял своей колоннадой
Мой любимый Казанский собор…
И мне большего счастья не надо!
Я на купол направил свой взор
И увидел за ним в синем небе
Знак, что я там, где должен я быть.
Я давненько здесь, кажется, не был.
Только здесь я смогу позабыть
Все печали, обиды, невзгоды,
Что терзали меня с давних пор.
Ты спасаешь меня год от года,
Мой любимый Казанский собор!
Казанский, руки распластав,
Пытается обнять: —
Идите все под мой покров
Колоннами стоять.
Расставив крылья широко,
Идёт на зов.
Спешите сирые птенцы
Под мой покров.
Плотиной стану я в потоп,
И вас спасу.
Над вами свой высокий крест,
Я вознесу.
Но, разлилась во всю река,
Не уберёг.
И разошлись на берега,
На крест дорог.
Одни кричали: «Сказка — бог!»
Другие — шли на крест.
А ты, как шлем держал покров
И возносил свой перст.
Увёл от войн? Укрыл от бед?
От голода сберёг?
Казанский Питерский собор
Стоять лишь только мог.
И он стоял в раздор, в огне,
Не прячась, не таясь.
Стоял, когда меняли все
Окрас и власть.
В блокаду в небо он взывал: —
Я здесь, круши меня!
Так птица водит от гнезда,
Раскрыв себя.
…вчера в Казанском мне казались свечи
светлее, словно ярче, чем всегда…
распространилось сердце издалече
и радость вновь наполнила меня…
вчера в соборе задушевный вечер
напел мне песню дивную свою
и серебром креста коснулся плечи,
даруя сладость сердцу моему…
вчера в Казанском солнечная радость
с молитвой пред Иконою Святой
вошла в меня и навсегда осталась
в моих стихах серебряной волной.
21. Казанский собор. Музыка колоннады
Идёшь по Невскому
в ожидании…
Ещё квартал,
и ещё один,
и…
распахнёт тебе
свои громадные объятия
Казанский.
Не только тебе, конечно,
но сейчас
до этой частности
никакого нет дела,
потому что,
в отличие от всех остальных,
глазеющих,
проходящих мимо,
ты
идёшь
не в храм даже,
а именно к храму,
в его сквер,
как на свидание.
От дома на Марата
обязательно пешком,
чтобы ощутить…
трепетность долгожданной встречи…
Даже если дождь пойдет,
даже если снег
или град –
не важно,
потому что ничто сейчас
не сможет испортить
приподнятого настроения
от предвкушения.
Ты настойчиво замедляешь шаг,
но волнение
всё время подгоняет тебя,
потому что
очень хочется
побыстрее…
увидеть,
прислушаться,
насладиться…
(Когда я была маленькой и не знала, что сам храм, в котором тогда располагался музей атеизма, спрятан за колоннадой, Казанский воспринимался мной полукругом из множества колонн. Ими начинался, ими же и заканчивался. И было совершенно не понять, где, собственно, мог находиться музей. Мне отвечали: «В соборе», но ответ этот ничего не прояснял, и я продолжала думать, что колоннада – это и есть Казанский собор, в который я не находила входа, смотря на него издалека.)
Потрясала меня часть здания,
выходившая на Невский,
украшая проспект
классической торжественностью
архитектурного стиля,
о чём я тогда ещё
не имела
ни малейшего представления,
но почувствовать всё же могла.
И сегодня,
когда иду на встречу с Казанским,
(да простят меня люди набожные!)
я не в храм иду,
а хочу услышать
музыку части здания,
похожего на орган,
потому что для меня
Бог = Бах = Бог
всегда сильнее проповедей
и фальшивых церковных условностей,
выдуманных людьми
для искусственного поддержания
придуманной человечком веры,
сильнее которой во сто крат –
великое искусство,
от встречи с которым
только и можно испытать
настоящий катарсис,
очищающий от суеты и скверны.
Именно за этим иду я к Казанскому на Невский.
Бах = Бог…
И всё это – Казанский,
в котором отпевали
р у с с к о г о
бога –
Петра Ильича Чайковского,
а потому
совершенно справедливо:
Бах = Бог = Чайковский.
Один – начало всех начал, другой – его лучшее продолжение.
И оба – боги.
Почему не монументальный Исаакий,
куда стремится попасть каждый?
Может быть,
потому что один –
монументальный,
а другой –
звучит?
В Исаакий попадаешь сразу,
и уже там,
в сердце собора
начинаются для тебя откровения.
А Казанский начинается до
попадания в него,
он интересен прелюдией,
которая сильнее
последующих впечатлений.
Казанский –
это аура
перед
входом в собор,
это настроение,
которое не сможешь позабыть.
И после выхода из храма
он обязательно окликнет тебя,
заставив оглянуться,
чтобы ты опять и опять
увидел
потрясающей силы
придумку автора,
заставляющую тебя
возвращаться к ней снова и снова –
за архитектурной
баховской
музыкой
камня,
за торжеством человеческого гения –
в котором явлен нам
образец лучших воплощений
образа Бога на земле,
которое имеет право быть
только в форме
многоликой БЕЗликости,
потому что один из Его великих сыновей –
русский зодчий, *
своим бессмертным творением
оставил человечеству
Казанский собор,
пытаясь постигнуть
великое таинство божественной сути.
И вот он,
момент истины…
Сердце
чуть быстрее отстукивает время,
дыхание перехватывает
и голова кружится,
потому что Казанский
во всём величии
предстаёт пред тобой,
словно мессой органной
звучать начиная…
Он приглашает тебя подойти ближе,
ещё ближе
и ещё,
не только увидеть чтобы,
но и услышать,
до полутона
прочувствовав кожей
каждую ноту
величайшего хорала,
сотворённого Мастером.
Настолько мощно
звучит музыка его колоннады,
что никакие религии
не имеют абсолютно
никакого значения,
если стоишь ты
перед любимой иконой своей –
Казанским собором Питера.
Он мог бы стать
самым обыкновенным храмом,
коих на Руси и по миру –
превеликое множество,
но…
В этом и проявляется Гений…
Месса ли органная
в ночи для него прозвучала,
Бах ли ниспослал ему благодатью
одну из своих бессмертных партит,
но произошло что-то такое,
что и притягивает к собору,
всякий раз делая встречу неповторимой.
*
• Андрей Никифорович Ворониихин (17 [28] октября 1759, Новое Усолье — 21 февраля [5 марта] 1814, Санкт-Петербург) — русский архитектор и живописец, представитель классицизма, один из основоположников русского ампира.
«Перед гробницею святой…»
Казанский собор в творчестве А.С. Пушкина
 |
| Могила М.И.Голенищева-Кутузова в Казанском соборе |
13 июня 1813 года состоялись похороны М.И. Кутузова в Казанском соборе Петербурга, в склепе у западной стены северного придела. Казанский собор – грандиозное творение замечательного русского зодчего А.Н. Воронихина, завершенное в 1811 году, – был избран местом погребения полководца не случайно. В 1812–1813 годах собор стал своеобразным пантеоном славы русских войск, которыми предводительствовал Кутузов. Сюда из действующей армии отправлялись трофейные знамена и штандарты, символические ключи от взятых крепостей и городов Европы. Всего в соборе было собрано 107 знамен и штандартов, 93 ключа и даже жезл французского маршала Л.-Н. Даву, командовавшего 1-м корпусом «великой армии», захваченный 5 ноября 1812 года в бою под городком Красным Смоленской губернии.
В июне 1813 года собор стал местом всенародной скорби. Сюда, совершив последний поход из Бунцлау, прибыли и были опущены в склеп под собором останки фельдмаршала Кутузова. В полу собора над склепом была вмурована гранитная плита, вокруг которой в 1814 году была поставлена невысокая железная решетка, изготовленная мастером П.П. Ажисом. Передняя сторона решетки украшена бронзовым позолоченным изображением родового герба Голенищевых-Кутузовых. Над решеткой в стену собора вделана доска красного мрамора с надписью золочеными накладными буквами: «Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский. Родился в 1745 году, скончался в 1813 году в городе Бунцлау».
Гробница Кутузова стала источником вдохновения для А.С. Пушкина, написавшего в 1831 году знаменитое стихотворение «Перед гробницею святой…»:
Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой…
Все спит кругом; одни лампады
Во мраке храма золотят
Столпов гранитные громады
И их знамен нависший ряд.
Под ними спит сей властелин,
Сей идол северных дружин,
Маститый страж страны державной,
Смиритель всех ее врагов,
Сей остальной из стаи славной
Екатерининских орлов.
В твоем гробу восторг живет!
Он русский глас нам издает;
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал – и спас…
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас,
О старец грозный! На мгновенье
Явись у двери гробовой,
Явись, вдохни восторг и рвенье
Полкам, оставленным тобой!
Явись и дланию своей
Нам укажи в толпе вождей,
Кто твой наследник, твой избранный!
Но храм – в молчанье погружен,
И тих твоей могилы бранной
Невозмутимый, вечный сон…
Полностью стихотворение было опубликовано только после смерти Пушкина. Лишь первые три строфы увидели свет в 1836 году вместе со статьей «Объяснение». В этом есть некая загадка. Пушкин всегда глубоко чтил Кутузова, начиная с лицейских лет. Свой взгляд на его личность он окончательно сформулировал незадолго до своей трагической смерти – в 1836 году в статье «Объяснение», написанной по поводу стихотворения «Полководец», где он замечает: «Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло – спаситель России; его памятник – скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком. Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю; один Кутузов мог оставаться в этом мудром деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты, ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!» Однако стихотворение «Перед гробницею святой…» родилось в особой обстановке Польского восстания 1830–1831 годов.
Явись и дланию своей
Нам укажи в толпе вождей,
Кто твой наследник, твой избранный!
В этих словах скрыта критика бездарных генералов, командовавших в Польше русскими войсками в 1831 году, в частности И.И. Дибича, которую Пушкин посчитал неудобным помещать в официальном издании. Может быть, причиной явились также и несколько минорные интонации четвертой строфы:
Встань и спаси царя и нас…
Явись, вдохни восторг и рвенье
Полкам, оставленным тобой.
Так или иначе, невозможно мыслить стихотворение «Перед гробницею святой…» вне польского контекста и вне связи с другими стихотворениями, посвященными Польскому восстанию. Хотя «Перед гробницею святой…» и было написано до стихотворений «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», но оно содержит общий с ними строй мыслей и чувств. Опираясь на этот тезис, проанализируем данное стихотворение:
Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой…
Все спит кругом; одни лампады
Во мраке храма золотят
Столпов гранитные громады
И их знамен нависший ряд.
В первой строке на размышления сразу наводит эпитет «святой». Нельзя сказать, что Пушкину было чуждо профанное значение этого слова, достаточно вспомнить слова из 2-й главы романа «Евгений Онегин»: «Вот жизнь Онегина святая». Но в стихотворении «Перед гробницею святой…» ситуация принципиально иная: Пушкин здесь предельно серьезен и благоговеен. Поэтому можно говорить о высокой степени сакрализированности текста. На последнем пределе «святая гробница» для православного христианина – Гроб Господень. Призывы к восстанию, к воскресению, звучащие в четвертой строфе («Встань и спаси царя и нас») делают эту аналогию еще более уместной. Еще более нас в ней убеждают определенные связи с одой Г.Р. Державина «Бог» (1784), пасхальной по обстоятельствам сочинения и содержанию [8] :
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры –
Перед тобой – как нощь пред днем.
Во-первых, здесь та же рифма (лампады–громады); во-вторых, один смысловой ряд: тема золота или золотого света. В-третьих, тема воскресения и у Державина, и у Пушкина занимает достойное место:
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас.
(А.С. Пушкин. «Перед гробницею святой…»)
И, наконец, не будем забывать, что оба стихотворения, в сущности, написаны одним и тем же размером – четырехстопным ямбом (восьмисложным и девятисложным).
Из этих пасхальных реминисценций можно извлечь следующий смысл: святая гробница подобна Гробу Господню, из которой, как ожидается, должен воскреснуть великий полководец на спасение России.
Не случайно и следующее: образ позолоченных «столпов гранитных громад».
Возникает вопрос: почему Пушкин написал не «колонн гранитные громады», а «столпов гранитные громады»? Связано это с семантикой слова «столп» в церковно-славянском языке. Она апеллирует, с одной стороны, к образу Церкви как «столпа и утверждения истины», с другой – к победному памятнику и, наконец, – к образу башни, крепости, оплота. Все эти смыслы связаны с храмом, победой и воскресением.
Однако реминисценции из Державина несут и иные смыслы. Храм является неким микрокосмом, который подобен макрокосму, где царствует творческая воля Божия:
Ты цепь существ в себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь…
Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры –
Перед Тобой – как нощь пред днем.
За покоем и даже сном сокрыта великая творческая сила, которая кристаллизует «столпов гранитные громады» храма и в то же время льет животворящие золотистые лучи лампад. Со времени Максима Исповедника в христианское сознание вошла мысль о том, что храм есть образ мира, однако эта идея временами воспринималась лишь в ее статическом аспекте. Подтекст Державина в пушкинских строках дает возможность воспринимать в храме образ мира, творимого Богом, и статически, и динамически одновременно.
Вторая строфа стихотворения Пушкина как бы противоречит христианскому контексту. Особенно режет взгляд выражение «идол северных дружин». Но не нужно забывать и о так называемом «проклятии жанра» – об употреблении профанных метафор, связанных с античном наследием, и о распространенном в пушкинскую эпоху выражении «вы – мой кумир», являвшимся калькой с французского «vous etes mon idole». Важнее другое: почему Пушкин употребляет эту метафору, и с каким смысловым рядом связана вторая строфа.
Во-первых, обращает на себя внимание, что Пушкин рисует образ Кутузова как властелина, каковым он в реальной жизни не был: его запомнили, скорее, как вкрадчивого придворного. Во-вторых, образ маститого стража, а равно и тема сна отсылает к стихотворению «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» (1824). Но в пространстве стихотворения «Перед гробницею святой…» образ «стража» и «владыки Севера» соединяется в образе «властелина», «идола северных дружин», почивающего вечным сном. Не «властитель слабый и лукавый» сокрушает силу Наполеона, а «властелин» Кутузов. Тем самым он становится равновеликим Наполеону, его своеобразным антиподом. Но именно в этом контексте и возможно правильно прочесть слова относительно «идола северных дружин», поскольку он становится антитезой павшему «великому кумиру» – Наполеону:
Свершилось! – молвил он. – Давно ль народы мира
Паденье славили великого кумира?
(«Недвижный страж дремал…»)
Возможно, что образ «стаи славных Екатерининских орлов» подспудно связан с имперскими орлами Наполеона. Однако в таком противопоставлении скрыта известная опасность диссидентской болезни – изоморфизация, уравнивание русского самодержавия и военно-полицейского режима Наполеона, что чувствуется и в пушкинской оде «Вольность», и в его стихотворении «Наполеон», и в уже цитированном нами стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге…». Только в стихотворении «Клеветникам России» Пушкин преодолеет эту изоморфность и выдаст четкую историософскую и даже богословскую оценку войн России с Наполеоном:
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага –
И ненавидите вы нас…
За что? Ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли,
Того, пред кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?
На фоне реминисценций из книги пророка Даниила: кумир из золота, серебра, меди, железа и глины, разбитый камнем, отвалившимся без содействия рук (см.: Дан. 2: 31–44); три отрока в пещи вавилонской (см.: Дан. 3) – эти стихи получают свой полный смысл. Русский народ-христоносец, подобно трем отрокам, не признает наглую волю всемирного тирана, подобного царю Навуходоносору, входит в огненное испытание и побеждает императора-антихриста, подобно камню, отсеченному без рук (прообразу Христа), низвергает в бездну его «всемирное» царство, символизируемое «тяготеющим над царствами кумиром», и своей кровью совершает искупление Европы и ее основных ценностей, коренящихся в христианском мировоззрении, – свободы, чести и мира.
Однако если архимандрит Филарет использует пневматологическую формулировку, то Пушкин – более христологическую или, лучше сказать, сотериологическую:
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал – и спас.
У последних двух строк возможен следующий источник. Как пишет Кутузов в письме протоиерею Иоанну Сирохину, император Александр I будто бы сказал ему: «Иди спасай Россию». Примечательно, однако, что слова царя облекаются в «глас народа». На народности Пушкин здесь особо настаивает: если бы он хотел вывести личность царя, ему достаточно было бы вместо слов «народной веры глас» поставить слова «державной веры глас».
Следующие строки, по-видимому, связаны с богослужением утрени:
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас…
Здесь ощущаются отзвуки псалма 19, так называемого «ктиторского» псалма утрени: «Господи, спаси царя и услыши ны, воньже аще день призовем тя» (Пс. 19: 10). Однако в этом псалме есть следующие важные слова: «Услышит тя Господь в день печали, защитит тя имя Бога Иаковля. Послет ти помощь от Святаго и от Сиона заступит тя» (Пс. 19: 2–3). Момент, когда Пушкин обращается к Кутузову, – действительно «день печали», и поэт ожидает ответа в Казанском соборе, прототипом которого является Иерусалимский храм, а также Сионская горница.
И на еще одну реминисценцию следует указать в связи с образами сна и восстания – на «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона: «Встани, о честная главо, и отряси сон. Неси бо умерл, но спиши до общаго всем восстания». Слово митрополита Илариона было хорошо известно в конце XVIII – начале XIX века в немалой степени благодаря митрополиту Платону (Левшину).
На разные мысли и ассоциации наводит финал стихотворения:
Но храм – в молчанье погружен,
И тих твоей могилы бранной
Невозмутимый, вечный сон…
Странным образом он составляет параллель окончанию стихотворения «Клеветникам России», которое также заканчивается образом могилы:
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России
Среди не чуждых им гробов.
Итак, в финале и одного, и другого стихотворений – гроб или могила. Однако при внешнем сходстве ощущается огромная разница: безвестный гроб в полях России не то что святая гробница в главном храме империи; шум народных витий противоположен священному молчанию храма.
Возникает следующий вопрос: что для поэта означает это молчание? Пустота, отсутствие ответа или, напротив, его полнота? Контекст побуждает нас склониться ко второму решению. Невозмутимость и вечность сна подразумевает недоступность храма и святой гробницы для военного шума, разорения и осквернения. В этом молчании гаснет и ропот «народных витий», и дробь барабанов, и свист пуль, и грохот ядер. Оно как бы поглощает войну и смуту, подобно тому, как огромные пространства России поглотили и полчища монголов, и Великую армию. Наконец, нельзя не отметить параллель между «тихой неволей» стихотворения «Недвижный страж дремал…» и «невозмутимым сном» в финале стихотворения «Перед гробницею святой…». Временами Пушкина терзали сомнения: а благом ли был тот мир, который установили вожди Священного союза? К началу 1830-х годов он разрешил этот вопрос: мир, наступивший после разгрома Наполеона, для него священен, ибо искуплен русской кровью. Этот мир неразрывно связан со священным пространством храма.
Стихотворение «Перед гробницею святой…» родилось в обстановке Польского восстания, которое Пушкин воспринимал как возможное начало новой Отечественной войны. Оно пронизано образами оды Державина «Бог» и ораторской прозы архимандрита (впоследствии митрополита) Филарета (Дроздова), в особенности его «Слова на погребение Кутузова».
Казанский собор предстает как бы образом Гроба Господня, местом возможного воскресения великого полководца для последующего спасения русского народа. С другой стороны, храм становится образом Вселенной. За внешним покоем скрывается великая, динамичная творческая сила.
В стихотворении намечаются подходы к сотериологическому пониманию войны 1812 года как искупления кровью русского народа «Европы вольности, чести и мира».
Священное молчание храма является полнотой ответа, а не его отсутствием, свидетельством силы и конечной победы России и знамением того нерушимого и благого мира, который воцарился после низвержения Наполеона.