учение понимающее право как метанарратив искусственную объяснительную конструкцию
что такое метанарратив? дайте пожалуйста определение
Этим термином и его производными («метарассказ», «метаповествование», «метаистория», «метадискурс») Лиотар обозначает все те «объяснительные системы», которые, по его мнению, организуют буржуазное общество и служат для него средством самооправдания – религию, историю, науку, психологию, искусство (иначе говоря, любое «знание»).
Согласно Лиотару, о ситуации «постмодерн» можно говорить «как о недоверии в отношении метарассказов», разочаровании в них. Именно в устарелости метанарративного способа обоснования легитимности французский мыслитель видит причины кризиса метафизической философии.
Таким образом, главной отличительной чертой эпохи постмодерна по Лиотару будет эрозия веры в «Великие метаповествования», легитимирующие, объединяющие и тотализирующие представления о современности, среди которых в качестве основных он выделяет гегелевскую диалектику духа, эмансипацию личности, идею прогресса, просветительское представление о знании как о средстве установления всеобщего счастья и т. п.
Определяя задачу, поставленную в своём сочинении, Лиотар говорит: «Предметом этого исследования является состояние знания в современных наиболее развитых обществах. Мы решили назвать его «постмодерн». Это слово … обозначает состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и ИСКУССТВЕ, в конце ХIХ века».
Таким образом, Лиотар связывает постмодернизм с ощущением изжитости основных принципов или МЕТАНРРАТИВОВ, на которых базировалась западная цивилизация.
В книге «Состояние постмодерна» Лиотар пишет:
Международное право как метанарратив *
Толстых Владислав Леонидович, доктор юридических наук, доцент, заведующий кафедрой международного права юридического факультета Новосибирского государственного университета (Новосибирск).
Автор доказывает, что международное право является нарративом и этот нарратив велик. Он претерпевает глубокие изменения (фрагментация, утрата нарративности, релятивизация и др.), свидетельствующие о его кризисе. Выход из кризиса предполагает внесение радикальных изменений в содержание нарратива.
Ключевые слова: международное право, норма международного права, метанарратив, постмодернизм.
International law as a metanarrative
The author argues that international law is a narrative, and that narrative is great. It is undergoing profound changes (fragmentation, loss of narrativity, relativization, etc.), indicating that it is in crisis. Recovery from the crisis involves making radical changes to the content of the narrative.
Key words: international law, international law norm, metanarrative, postmodernism.
Императивный и рациональный элементы находятся в диалектическом взаимодействии. Чем большим потенциалом обладает императивный элемент, тем менее убедительным может быть рациональный элемент. И наоборот, при незначительном потенциале императивного элемента норма права должна обладать четким и убедительным содержанием, в противном случае она не будет реализована. Таким образом, суммарная мощь ресурсов, которыми обладает носитель власти для реализации своих команд, обратно пропорциональна требуемой убедительности данных команд.
Логически обосновать данное правило просто: человек подчиняется внешним предписаниям, только если за ними стоит ресурс принуждения либо ресурс убеждения. Идеальная норма в равной степени должна опираться на силу в ее прямом понимании и на силу убеждения. Практика, однако, далека от идеала: одного ресурса вполне может быть достаточно для создания функционирующего правопорядка; кроме того, парадигмы принуждения и убеждения противоречат друг другу, поэтому усиление одного неизбежно влечет умаление другого.
В национальном правопорядке возможны различные сочетания ресурсов убеждения и принуждения. В международном правопорядке ресурс принуждения практически отсутствует, поэтому главным неизбежно становится ресурс убеждения. Будучи лишенной или почти лишенной императивного элемента, норма международного права должна обладать совершенным рациональным элементом.
Совершенство рационального элемента международного права проявляется не только в содержании норм, но и в доктринальных конструкциях и судебной практике. Международно-правовая доктрина универсальна: вклад в нее вносят юристы различных стран. Кроме того, по вопросам международного права писали многие выдающиеся философы, экономисты, историки и представители отраслевых национально-правовых дисциплин. Решения международных судов обладают убедительностью, недоступной решениям судов большинства национальных правопорядков. Эта убедительность достигается благодаря их большому объему, скрупулезной аргументации, использованию нескольких языков и концепций, имеющих различные корни, широкой практике составления особых мнений.
Нарративность международного права означает возможность его эстетического восприятия, т.е. восприятия его формы, стиля, внутренней логики, драматизма и других качеств, обычно приписываемых литературному произведению. Наконец, она означает возможность использования международного права в тех сферах, которые оно прямо не регулирует или с которыми не пересекается. Так, международно-правовые концепции могут быть перенесены в национальное право, не достигшее соответствующего уровня развития. Изучение международного права, как и изучение истории, культуры и языка, обладает сильнейшим детерминирующим личность потенциалом независимо от того, будет ли конкретный человек его практиковать. Кроме того, как и в случае с конституционным правом, многие конструкции международного права воплощают политические концепции и в связи с этим имеют большое символическое значение, не зависящее от их практической ценности.
Эти обстоятельства предопределяют независимость исследователя международного права от необходимости всегда ориентироваться на практику. Такая независимость стимулирует самостоятельность и способствует глубине проникновения в материал; вместе с тем она неизбежно порождает элемент схоластики в научных дискуссиях.
Решение Постоянной палаты международного правосудия по делу «Уимблдон» («Wimbledon») от 17 августа 1923 г.
В-третьих, меняется «стиль» международно-правового нарратива. Международное право становится все более прагматичным, т.е. нацеленным на решение текущих проблем, а не на построение конструкций будущего. Пролиферация международных судов и другие факторы отразили и усугубили его ориентацию на регулирование двусторонних отношений в ущерб регулированию отношений многосторонних и соответственно в ущерб глобальным федералистским и иным проектам. Международное право превращается в более консолидированное, конкретизированное и статичное: изначально высокая степень абстракции, допускающая множество альтернативных толкований и позволяющая рисовать различные контуры будущего, утрачивается. Информационная насыщенность международно-правового поля создает иллюзию «конца истории» и отсутствия необходимости в долгосрочных реформаторских проектах.
В-четвертых, серьезную угрозу международному праву как метанарративу представляет его релятивизация, т.е. отношение к идеям, выраженным в нем, как к обладающим относительной ценностью и имеющим альтернативу. Релятивизации способствует ряд факторов: развитие современных постмодернистских философских (М. Фуко), исторических (А. Тойнби) и политических (Ф. Фукуяма) концепций; пролиферация международных органов и конфликты их позиций; обесценивание и размывание традиционных исторических и политических детерминантов международного права (государства, суверенитета, нации).
Bibliography
Batiffol H., Lagarde P. Droit international prive. Tome 1. 8-eme edition. P., 1993.
Carty A. Philosophy of International Law. Edinburgh, 2007.
Ferdross A. Mezhdunarodnoe pravo. M., 1959.
Kennedy D. International Legal Structures. Baden-Baden, 1987.
Koskenniemi M. From Apology to Utopia. The Structure of International Legal Argument. Cambridge, 2005.
Koskenniemi M. The Fate of Public International Law: Between Technique and Politics // The Modern Law Review. January 2007. Vol. 70. N 1.
Kudryavcev Yu.V. Normy prava kak social’naya informaciya. M., 1981.
Papaux A., Samson R. Article 33 // The Vienna Conventions on the Law of Treaties: A Commentary. Vol. I / Ed. by O. Corten, P. Klein. Oxford, 2011.
Reuter P. Principes de droit international public // RCADI. Vol. 103. 1961.
Их много, а я один
Sep 13, 2019 · 6 min read
«Большинство ― это никто, меньшинство ― это каждый»
Жиль Делёз, «Алфавит Жиля Делёза»
Метанарратив, согласно Лиотару, это «рассказы», которые «определяют критерии компетенции и/или иллюстрируют ее применение. Они, таким образом, определяют, что допустимо говорить и делать в культуре, и поскольку они сами составляют ее часть, то тем самым оказываются легитимными». Метанарратив всегда работает с понятием «общего» ― того, что способно вместить и описать каждый уникальный случай, декодировав оный согласно установленным правилам внутри описываемой системы. Метанарративы могут описывать каждый частный случай в рамках общего.
Нельзя с точностью сказать, являются ли метанарративы позитивным или негативным явлением, но совершенно ясно, что унификация и обобщение, происходящее в результате легитимации и валидации критериев определенной компетенции, но не вмещая в общую выборку другие критерии, значительно облегчает использование механизмов власти в отношении человека.
Метанарративы политических режимов, имеет смысл предположить, лучше всего обнаруживаются и инспектируются при помощи «Окна Овертона», согласно которому вектор политического поведения действующей власти в государстве может ранжироваться от наиболее свободного, гласного, либерального, если угодно, до наиболее закрытого и тоталитарного. Боясь радикализма и чаще всего стремясь к «золотой середине», большинство людей чаще всего будут избирать власть, политическое поведение которой будет соответствовать среднему делению данной воображаемой шкалы, то есть наиболее унифицированному и нейтральному. Интересно посмотреть на события последних ста лет с точки зрения метамодернизма, согласно теоретикам которого мы (наша риторика, наше восприятие, дискурс нашего окружения) постоянно колеблемся между двумя взаимоисключающими понятиями, как то: ирония и искренность, моментальность и вечность, наивность и скептицизм, et cetera. И, глядя на события недавного прошлого, мы замечаем становление тоталитарных режимов в начале двадцатого века, а затем эпоху хиппи и «цветные революции». Маятник метамодернизма колеблется по шкале, которую мы представляем, когда говорим об «Окне Овертона».
В большинстве политических режимов государство является источником некоего «знания», с помощью которого оно легитимирует то или иное поведение и валидирует права и свободы человека с помощью таких инструментов, как Конституция, Административный и Уголовный Кодексы и прочее. Вот что говорит Лиотар в своём труде «Состояние постмодерна»:
«В современном обществе и культуре — постиндустриальном обществе и постмодернистской культуре — вопрос о легитимации знания ставится в иных выражениях. Великий рассказ утратил свое правдоподобие, вне зависимости от способа унификации, который ему предназначался: спекулятивный рассказ или рассказ об освобождении. В упадке рассказов можно видеть результат быстрого технического и технологического подъема после Второй мировой войны, перенесшего акцент с цели действия на средства ее достижения, а может быть — результат активизации внешнеэкономических связей либерального капитализма, развившегося после периода его отступления перед моделью Кейнса в 1930-е — 1960-е годы, обновления, устранившего коммунистическую альтернативу и придавшего ценность индивидуальному обладанию благами и услугами. Подобные поиски причинности всегда разочаровывают. Даже если мы примем ту или иную из выдвинутых гипотез, нужно будет все же объяснить связь рассматриваемыхтенденций с упадком объединяющей и легитимирующей силы великих рассказов о спекуляции или об освобождении».
Возникает вопрос о корректности определения политических систем как метанарративов или «великих повествований», поскольку, пожалуй, единственной политфилософией, которая является опозиционной по отношению к обобщению, является анархия, хотя это тоже спорно. Можно предположить, что в самом понятии метанарратива заложены предпосылки его краха; например, можно рассмотреть следующую ситуацию.
Человек-традиция (где «традиция», предположим, означает соотнесенность этого человека с парадигмой премодерна), который стоит у власти, предлагает на рассмотрение некий немыслимый законопроект, унифицирующий и лимитирующий социально-общественные отношения (страшно осознавать, что это не так уж немыслимо). Законопроект принимают, и в государстве вводится стандартизация, согласно которой человек имеет право на полный пакет прав и свобод при выполнении определённых условий, таких как причастность к определенной конфессии или членство в правящей партии.
Человек-nihil (где «nihil», предположим, означает соотнесенность этого человека с парадигмой постмодерна) в этой ситуации является ущемлённым, поскольку его взгляды и образ жизни не соотносится с метанарративом, созданным человеком-традицией. Подобный метанарратив переживает крах, поскольку неспособен описать и вместить в себя каждого, что является его задачей.
Говоря о метанарративах, стоит вспомнить «языковые игры» Людвига Витгенштейна. Философ считал, что люди неспособны понять друг друга из-за индивидуальности словесных коннотаций, откуда вытекает плюрализм смыслов, конфронтирующий с метаязыком. Для наглядности, в своих «Философских исследованиях» Витгенштейн проводит мысленный экперимент, названный «Жук в коробке»: представляется ситуация, когда у нескольких людей в руках есть закрытая коробка с нанесённой на неё надписью «жук»; людям предлагается обсудить, что находится у них в коробке, но из-за индивидуальности коннотаций и представлений о «жуке», каждый будет говорить о том, что он представляет под этим словом. Таким образом, из-за разности смыслов, представленных обсуждающими, жук будет обозначать просто то, что лежит в коробке у каждого и потеряет свои семантические свойства в рамках «общего». Лиотар трактует витгенштейновские «языковые игры» по-своему. «Фразовый режим» Лиотара предполагает неисчислимое количество систем, утверждающих, валидирующих и легитимизирующих правила внутри себя, которые, по сути, являются микронарративами или микродискурсами.
Для современного «поколения грусти», описание которого я соотношу с американским писателем Дэвидом Фостером Уоллесом, крах метанарративов особенно ощутим. При избытке и доступности информации какие-либо регуляции и догмы ставятся под сомнения, так как имеется большое количество альтернатив, наиболее точно описывающих и подходящих под мировоззрения и запросы отдельно взятого индивида. «Поколение грусти» постоянно сталкивается с кризисом смысла. Если рассмотреть «рыцарство» как метанарратив Средних веков, с феноменом рыцарской любви к «прекрасной даме», и сравнить с современностью, когда происходит деконструкция гендера, можно увидеть, что при отсутствии метанарратива отсутствует определённая, доминирующая, лимитирующая другие линия поведения. Именно большое количество возможных микронарративов приводит в замешательство.
В рамках изучения краха метанарративов интересно рассматривать литературу позднего модернизма и постмодернизма. Например, в романе Дэйва Эггерса «Your Fathers, Where Are They? And the Prophets, Do They Live Forever?» главный герой задается вопросом:
«Really, why don’t we have some kind of plan for people like this? I guess the main government plan is to lock them all up, and I understand the impulse to keep them apart from decent society. I get that. But then there are guys like me and Don, who haven’t really done anything wrong, and there are soldiers like the ones you fought with, who come back with these terrible ideas and murdering skills, and there’s no place for any of us».
Взамен микронарративу бывшего солдата, наученному лишь убивать, который конфликтует с метанарративом «вежливого гражданина», можно подставить любой другой, он также будет конфликтовать с соответствующим ему метанарративом.
Я хочу проследить феномены, которые я называю «подражание метанарративу», «заигрывание с метанарративом», «преодоление метанарратива» на классических примерах модернистской и постмодернистской литературы. Логично начать с модернизма, для этого я предлагаю рассмотреть роман Джеймса Джойса «Улисс» — по мнению некоторых, последний «Великий текст» или «Великий рассказ». Он описывает и суммирует весь литературный опыт прошлого, тем самым являясь макронаррацией (макрокосмом), используя для рассказа всего один день. Однако, ничего не легитимируя или валидируя, «Улисс» просто подражает метанарративу. Но одновременно с этим он и преодолевает метанарратив, предрекая эпоху постмодерна и микронарраций. Для этого я предлагаю рассмотреть следующие два отрывка из «Улисса» (представлен в переводе Сергея Хоружего):
«Разделял ли Стивен его безнадежное настроение? Он утверждал собственную значимость как сознающего и рассуждающего животного, путем силлогизмов продвигающегося от известного к неизвестному, и как сознающего и рассуждающего реагента между микро и макрокосмом, неотменимо воздвигнутыми над неопределенностью пустоты».
«Что его утешало в неполноте его восприятия? То, что он, как гражданин многоопытный, хотя и обесключенный, энергично продвинулся от неизвестного к известному через неопределённость пустоты».
Блум перестаёт быть «великим героем» с «великой целью» (по Лиотару), осознавая себя внутри макрокосма и способного рассмотреть свой микрокосм. При сравнении с теми же «рыцарскими» или «пасторальными» романами, их герои этого не осознают, находясь в рамках действующего в то время и при тех обстоятельствах, довлеющего над ними метанарратива, как, например, рыцарского кодекса чести.
Для рассмотрения примера литературы эпохи постмодернизма (как эпохи, когда метанарративы терпят крах), важно сказать о «Радуге тяготения» Томаса Пинчона. При всём большом количестве главных героев и событийной наполненности роман абсолютно герметичен. Это, в совокупности с эклектичностью парадигм премодерна (ракета в романе как культ) и постмодерна (диссоциативное расстройство личности у одного из главных героев), как мне кажется, является заигрыванием с метанарративом. Метанаррация становится частью постмодернистской языковой игры, на самом деле создавая «фразовый режим» с множеством микрокосмов — замкнутых систем внутри романа, перекликающихся друг с другом по принципу римановых пространств.
Суммируя полученный опыт, важно понимать, как можно применить знания о метанарративах в реальности. Понимание того, что «общее» никогда не сможет включить каждого отдельно взятого индивида, является полезным в политике, антропологии, межличностных отношениях. Каждый человек обладает своим собственным микрокосмом, который не может быть конгруэнтен созданному кем-либо метанарративу, определяющему рамки его мысли или поведения. Выход представляется таким: быть толерантным и внимательным к наррациям других людей, особенно в век клипового мышления.
The article was originally published in The Slump web-magazine.
Семинарское занятие № 7. Правовые отношения и правовое сознание, сущность и структура
План
1. Понятие правового отношения
2. Механизм возникновения правоотношений
3. Понятие и виды правового сознания, теоретический и обыденный уровни правосознания
4. Функции правосознания
Тестовые задания
Темы докладов
1. Различные подходы к пониманию правовой реальности: диалектико-материалистический; феноменологический, структурно-функциональный, экзистенциональный (системный).
2. Естественное и позитивное право как основные элементы правовой реальности.
3. Исторические условия возникновения «правового поля» человека.
Вопросы для самоконтроля:
Что такое онтология и как соотносятся понятия «бытие», «реальность», «существование»?
В чем состоит особенность правовой реальности?
К каким типам реальности относится право?
Как соотносятся понятия «право» и «правовая реальность»?
Что такое жизненный мир человека?
В чем сущность и содержание правовых отношений?
Раскройте содержание и структуру правового сознания.
Какова роль правосознания в структуре общественного сознания?
Перечислите основные функции правового сознания?
Что такое «деятельность» и каковы ее всеобщие характеристики?
В чем заключается суть и методологические возможности деятельности?
Чем определяется специфика правовой деятельности?
Из каких элементов состоит правовая деятельность?
В чем суть управления в правовой сфере?
Назовите функции управленческой деятельности в правовой сфере?
Рекомендованная литература:
Алексеев С.С. Философия права. – М.: 1997.
Мальцев Г.В. Новое мышление и современная философия права человека (Права человека в истории человечества и в современном мире). – М.: 1988.
Малинова И.П. Философия права (от метафизики к герменевтике) – Екатеринбург: 1995.
Семинарское занятие № 8. Право как общественный феномен
План
1. Противоречивое единство естественного и позитивного права
2. Запретительный и разрешительный подход к пониманию права
3. Соотношение права и закона
4. Право и правопорядок
Тестовые задания
5. Идея неразрывной связи моральных и правовых норм характерна для концепции…
— классического естественного права
— юридического позитивизма
— юридического морализма
— юридического патернализма
— постмодернизма
6. Идея единства природного и социального, данности правовых норм от природы характерна для концепции…
— классического естественного права
Темы докладов
1. Естественно-правовой тип правопонимания и его виды.
2. Позитивистский (нормативистский) тип правопонимания.
3. Достоинства и недостатки основных типов правопонимания.
Вопросы для самоконтроля:
Раскройте естественно – правовой подход к пониманию права.
Раскройте позитивистский подход к пониманию права.
Назовите основные различия между естественным и позитивным правом.
Раскройте соотношение права и закона.
Как реализуется право в государстве?
Что такое властный потенциал и какова его связь с правом?
Каков механизм связи власти и права?
Что такое «порядок» как объективное явление?
Какую роль играют нормы в установлении правопорядка?
Как связаны с порядком обычаи, нравы, традиции?
Что такое культура?
Каково место правовой культуры в системе культуры?
Раскройте сущность правовой культуры и её структуру?
Рекомендованная литература:
Кудрявцев В.Н О правопонимании и законности // Государство и право. 1994. № 3.
Нерсесянц В.С. Право и закон: их различие и соотношение // Вопросы философии. 1988. № 5.
Учение понимающее право как метанарратив искусственную объяснительную конструкцию
Философия в ситуации постмодерна, как вы понимаете, и обретает себя среди подобных проблем. При этом стилистика движения от модерна к постмодерну, которая была столь характерна для упомянутой нами литературы, переходит и в философию. К примеру, Деррида, на мой взгляд, является прямым стилистическим последователем Джойса – в хирургической микроскопии текстового анализа, в открытии интертекстуальности и интерсубъективности, даже в иронии, порою убийственной. Но главным фактором, роднящим позднемодернистскую литературу и раннюю постмодернистскую философию, является прорыв смысловой тотальности произведения – и целого мира как произведения – посредством ресурсов языка. Своеобразный логоцентризм, о котором у Деррида сказано многое, характерен одинаково для литературы и философии. В этом смысле тезис самого Деррида о принципиальном логоцентризме европейской традиции, будучи очень хлестким, все-таки бьет чуть-чуть мимо цели: эта традиция, в отличие от Джойса и собственно Деррида, не осознает и не рефлексирует свой логоцентризм, а в таком случае о каком центризме здесь может идти речь? В силу собственной рефлексивной интенции именно Жак Деррида в истории европейской традиции был самым радикальным и последовательным логоцентристом, в этом смысле прямым наследником Джеймса Джойса. Логоцентризм, будучи, казалось бы, одним из прочих центризмов, парадоксальным образом выступает орудием против тотальности, прорывая ее изнутри произведения с помощью языковых средств.
Хорошо, в этом месте пора подводить промежуточные итоги. Мы видим, что постмодерн изначально возникает в поле искусства, литературы, шире – культуры[9]. До философии постмодерн, по традиции, доходит поздно. Однако, опять-таки по традиции, добравшись до философии, он оказывается в полной ее власти. Триумф этой власти, далее только усиливающийся, – это 1979 год, когда Лиотар выпускает свой эпистемологический анализ «Состояние постмодерна»[10], сделанный по заказу влиятельных господ из Квебека. Лиотар связывает постмодерн с кризисом метарассказа или метанарратива, то есть большой легитимирующей истории, претендующей на тотальность мифа. Метанарратив легитимирует status quo, как арийский миф легитимировал окончательное решение еврейского вопроса, а марксистский миф легитимировал раскулачивание. Это крайние примеры, тогда как легитимация может распространяться дальше – на науку, на религиозный ритуал, на моду. В этом смысле метанарратив есть некий аксиоматический ответ на вопрос, а что мы вообще делаем и почему мы это делаем, а также почему мы это делаем именно так, а не иначе? Скажем, почему мы ходим на выборы? Ответом послужит так называемый миф 1789 года, о нем Лиотар также не забывает упомянуть.
Так вот, Лиотар объясняет состояние постмодерна, в котором европейское общество оказалось за несколько десятилетий до его диагноза, через кризис метанарративов. Вчера они все объясняли, сегодня они не объясняют ничего. К слову, Лиотар говорит об этом как о чем-то само собой разумеющемся, тогда как это не вполне очевидно. Так, львиная доля всей продукции философского постмодерна будет посвящена именно тому, чтобы доказать и показать, что это действительно так, что метанарратив больше не вызывает доверия. Само собой это вовсе не очевидно, философия вообще исходит из полной несостоятельности какой-либо самоочевидности. Поэтому Лиотар, вводящий кризис метанарратива как аксиоматику, сам оказывается вполне мифологичным, сам выстраивает новый метанарратив – метанарратив о кризисе метанарративов. Все это должным образом необоснованно, однако сама интуиция более чем верна. Другие философы постмодерна подхватывают ее и развивают, далеко отступая от первичной, слегка наивной картины Лиотара.
Итак, мы исходим из кризиса легитимации, кризиса истинности, кризиса обоснования. Мир вокруг, как прежде, являет нам себя, однако мы перестали понимать, что, почему и как. Именно с такого непонимания, незнания, недоверия, как пишет Лиотар, и начинается движение мысли в ситуации постмодерна. Эта мысль представляет собой новое начало – во всей своей парадоксальности. Оно новое, потому что оно начало. Но именно в силу того, что оно начало, оно некоторым образом все то же, что было всегда, испокон – в самом начале. Новое – это старое, старое – это новое. И сама ситуация грандиозной растерянности, с которой начинается постмодерн, исторически нам очень знакома – не так же точно начинал Декарт, или позднеантичные скептики, или сам Сократ? Ситуация постмодерна с этой точки зрения оказывается ситуацией хорошо забытого старого, ситуацией провала в миг устаревших объяснений, ситуацией необходимого поиска новых моделей знания и понимания мира.