язык богослужения в католической церкви
Немного о Римско-католической церкви
Очень часто встречаюсь с ошибочными знаниями о католиках. И вот, решил создать на эту тему пост. Я не буду никому навязывать какие либо точки зрения, разубеждать и тд, а просто расскажу о некоторых фактах, дабы развеять часть многочисленных заблуждений.
Начну, пожалуй, с самых популярных мифов.
1. Католики-не христиане.
Это не так. Католическая церковь с центром в Риме образовалась в результате Раскола единой христианской Церкви в 1054 году, поэтому нехристианской называться не может.
2. Папа Римский непогрешим.
Наверное, это самый распространённый миф. И дело тут в неоднозначности перевода. С латинского термин Infallibilitas переводится как «неспособность заблуждаться». И заключается догмат об Infallibilitas в том, что когда Папа излагает какое-либо учение о вере, он не может ошибаться в этих словах и это является даром Святого Духа. Так что, непогрешимость Папы лучше называть «безошибочностью».
А так, Папа грешен как и все люди и должен обязательно исповедоваться (что обычно и делает).
3. Католики приравнивают Деву Марию к Богу.
Нет, это не так. Центральная фигура Церкви-это Иисус Христос. Его мать, Мария, безусловно, любима Церковью и ПОЧИТАЕТСЯ (именно это слово), но ни в коем случае не является в какой-то степени равной своему Сыну.
«Иногда Католическую Церковь критикуют: «Она слишком часто почитает Марию». Но Католическая Церковь никогда не будет почитать Марию столько, сколько Иисус удостоил Её славой. Сколько Бог Отец удостоил Её, сделав матерью Его Вечного Сына. Сколько Святой Дух, который был ответственен Своей силой для Её зачатия».
Его Высокопреосвященство кардинал Джастин Фрэнсис Ригали
4. Католики не воспринимают Иисуса как равного Богу Отцу.
Так звучит апостольский символ веры:
Верую во единого Бога, Отца всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, от Отца рождённого прежде всех веков, Бога от Бога, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, несотворённого, единосущного Отцу; через Которого всё сотворено. Ради нас, людей, и ради нашего спасения сошедшего с небес, и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы и ставшего Человеком; распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребённого, воскресшего в третий день по Писаниям, восшедшего на небеса и сидящего одесную Отца, вновь грядущего со славою судить живых и мёртвых, и Царству Его не будет конца. И в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца и Сына исходящего, Которому вместе с Отцом и Сыном подобает поклонение и слава, Который вещал через пророков. И во единую Святую Вселенскую и Апостольскую Церковь. Исповедую единое крещение во отпущение грехов. Ожидаю воскресения мёртвых и жизни будущего века. Аминь.
5. Католики служат только на латыни.
Второй Ватиканский собор (1962-1965) разрешил служить Мессы на родном для государства языке. Но службы на разных языках (в том числе и латинском) могут практиковаться в зависимости от возможностей конкретного храма.
Например, расписание на воскресенье Кафедрального собора в Москве:
8:30 Святая Месса на польском языке
10:00 Святая Месса (Сумма) на русском языке.
По первым воскресеньям месяца после Св.Мессы — поклонение Пресвятым Дарам и Евхаристическая процессия.
10:30 Святая Месса на латинском языке по экстраординарной форме Римского обряда (часовня в крипте)
11:45 Святая Месса для детей
12:15 Святая Месса на французском и английском языках (часовня в крипте)
13:00 Святая Месса на польском языке
14:30 Святая Месса на испанском языке
15:00 Святая Месса на английском языке (часовня в крипте)
15:30 Божественная Литургия армянского обряда
17:30 Святая Месса на русском языке
20:00 Святая Месса на русском языке (часовня в крипте)
Богослужебный язык как фактор единства Церкви
 |
Вопрос о переводе богослужебных текстов на современные языки в последнее время принято обсуждать исключительно с прагматической точки зрения, и основным соображением, выдвигаемым здесь, является требование простой доступности текста: требование сколь неоспоримое, столь и уязвимое. Каждый священник наверняка сталкивался с распространенным явлением, когда нецерковные люди, прочитав Евангелие на русском языке, с огорчением говорят, что ничего не поняли в нем. Однако очевидно, что ни тот, ни другой аргумент, именно в силу своей простой эмпиричности, не могут лечь в основу общецерковного решения по этому вопросу, – а вопрос, кажется, достаточно серьезен, чтобы ожидать именно общецерковного решения, – и для такового надо иметь некоторое историко-богословское обоснование, которое позволило бы предусмотреть не только сиюминутные выгоды, но и долговременные последствия.
Сразу можно сказать, что уже одно известие о даре языков, явившемся первым следствием сошествия Святого Духа на апостолов, безусловно, предполагает, что на всяком языке может и должно быть проповедано Евангелие, из чего следует и не менее безусловная возможность совершения богослужения на этом языке. Но это известие ничего не говорит нам о том, как связаны между собой язык проповеди и внутреннее устроение церковного организма. Чтобы понять это, нам надо обратиться прежде всего к церковной истории, которая представляет собой основу священной истории мира, и в силу этого также является источником для богословских заключений.
Несомненно, что успеху апостольской проповеди немало послужил не только дар языков, но и единство языкового пространства Империи. Это единство основывалось на повсеместном распространении двух языков: греческого, как языка культурного общения, и латыни, как языка государственного в прямом смысле этого слова, языка государственных и правовых актов. Харизматический дар языков сделал понятной апостольскую речь парфянам, мидянам, еламитам, жителям Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и Ливии, и иным (Дн. 2:9-10), но у нас нет никаких данных, позволяющих говорить о том, что и богослужение совершалось в первенствующей Церкви на языках названных народов. Даже латинский мир в первые века пользовался для этого греческим. Конечно, всегда существует вероятность того, что нашим знаниям о прошедших веках не хватает чего-то самого главного, без чего общая картина будет не верна. Но достаточную пищу для размышлений дает уже и позднейшая, и лучше известная нам история латиноязычной традиции в ее сравнении с традицией грекоязычной.
По справедливому замечанию известного голландского историка культуры Й. Хёйзинги, хотя разницу этих традиций принято определять оппозицией Запад – Восток, совсем не так просто установить, что реально стоит за ней и когда она на самом деле возникла.
Ее, судя по всему, не знал дохристианский мир, во всяком случае «в период перехода от Республики к Империи, – пишет Хёйзинга, – Римская Держава уже теряет характер типично западного государства. Менее чем когда-либо древний мир под властью Римской империи определяется противопоставлением Востока и Запада»[1]. И даже перенесение спустя несколько столетий императором Константином столицы на Босфор еще не подразумевало под собой «решительное разделение между Востоком и Западом… Мир поздней Античности и после этого оставался таким, каким он был: пестрым и разносторонним многообразием правовых обычаев и культур, никогда уже не повторявшейся в более поздние времена смесью Запада и Востока, объединенных верховной властью Римской империи»[2]. И даже такой крупнейший представитель византийской – а значит, в нашем представлении, восточной – традиции, как император Юстиниан, все еще предпочитал кодифицировать имперское право на латыни, и таким образом на ментальном уровне вовсе не переживал эту оппозицию, как значимую.
Впрочем, если эта общепринятая сегодня оппозиция и накладывается нами на эпохи, не сознававшие ее, это не означает, конечно, что ее не существовало вообще. «Кратко говоря, – замечает тот же Хёйзинга, – термин Запад обретает свой смысл тогда, когда мы понимаем под ним латинское христианство, постепенно отдалявшееся в раннем Средневековье от тех стран, которые не считали Рим основанием христианской церкви»[3]. Но есть ли у этого латинского христианства еще какой-нибудь его фундаментальный признак, кроме главенства Рима? Несомненно: это его богослужебный язык – латынь. Очевидно также, что язык есть не только формальный транслятор информации, но и носитель ментальности – духовной и культурной – и после гибели институтов Западной Римской империи именно он обеспечил сохранение и преемство Pax romana. Все вновь просвещаемые Римом народы вместе с устной проповедью Евангелия на местных языках приобщались к Pax romana прежде всего через латинскую мессу. Объединяющее церковный народ таинство истинно совершается повсюду постольку, поскольку повсюду слышится: Accipite, et commedite: hoc est corpus meum. Это единство обеспечивало, как легко догадаться, и единство культурное. Как пишет Филипп Шерард, понятие corpus Сhristi уже достаточно рано стало восприниматься не только как мистическое «тело Христово», но и как христианская общественность. «Индивидуальное настоящее тело Христа понимается как организм, приобретающий социальные и объединяющие функции, и служит как индивидуальный прототип с головой и конечностями некоего сверхиндивидуального коллектива, Церкви, как corpus mysticum с папой во главе»[4]. Это социально-культурное единство, в итоге, оказалось гораздо более значимым и устойчивым, чем единство этническое – славянские народы, попавшие в орбиту латинского влияния, по сей день ощущают себя принадлежащими более к западно-европейскому, чем славянскому миру.
По-иному обстояло дело на Востоке. Восточная миссия изначально ориентировалась на богослужебный перевод. Можно согласиться с мнением Иакова Стамулиса, назвавшего этот тип миссии «инкарнационным», исходя из того, что «главным в инкарнационном подходе считается вхождение истины Божией в жизнь и менталитет народа…»[5]. А отсюда в свою очередь следует, как пишет архиепископ Анастасий Яннулатос, что «учреждение поместной Церкви, которая через Таинства и самим образом жизни будет принимать участие в жизни и молитве Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, глава которой Христос, согласно православной традиции и богословию, безусловно, является основной целью миссии. Говоря об учреждении поместной Церкви, мы не имеем в виду духовную колонию или придаток другой поместной Церкви… Это означает, что в миссионерской деятельности… чрезвычайно важно стремление не только привить, но и воплотить слово Божие в языке и обычаях данной страны, и, наконец, что необходимо освящение национальных черт, позволяющее народам стать самими собой, возвысить собственный голос и внести уникальный вклад в общий хор славословия, пребывая при этом в гармоническом единстве со всею Церковью»[6].
На первый план, стало быть, в восточном мире выходит не столько языковое – культурное, сколько мистическое единство Церкви, которое определяется тем, что на разных языках тот же Дух Святый призывается на «хотящия предложитися Дары» или, перефразируя апостола Павла, можно было бы сказать, что «Дух един, а языки различны». Но это единство мистическое не давало такого устойчивого, как на Западе, иерархического и социально-культурного единства, и здесь, как отмечал прот. Иоанн Мейендорф, «прямой доступ к Библии и литургическим текстам, открывшийся новорожденным славянским Церквам, таил опасность раздробления, фрагментации Вселенской Церкви на национальные Церкви, особенно ввиду того, что византийская концепция взаимоотношений Церкви и государства экспортировалась во все славянские страны»[7].
Как бы то ни было, духовные процессы, запущенные путем евангельской «инкарнации», носили объективный характер. Своеобразным «доказательством от противного» может послужить здесь русская церковная история XVII века. Как известно, со времен Никона и до кончины патриарха Адриана грекофильское направление в русской Церкви было чрезвычайно сильно. И изнутри и вне России оно поддерживалось весьма влиятельными тогда фигурами, и существовало по меньшей мере два проекта объединения православного мира на основе примата греческого языка и греческой культуры – в известном смысле по типу мира латинского – это проекты патриарха Никона и иерусалимского патриарха Досифея. Оба они кончились неудачно.
Несомненно, для этого были свои конкретные, прежде всего социально-политические причины. Но разве не значит это и то, что русская традиция, в которой уже совершилось «воплощение Слова» не только в культе, но и в культуре, не могла тогда вновь замкнуть себя, раствориться в современном ей, немощном и многое растерявшем греческом мире? Разве это не было бы для нее шагом назад, отступлением от себя, отказом от собственной истории, культуры и назначения? Ведь вместе с проповедью равноапостольного Кирилла «слово и дух евангельския» уже «внидоша в письмя словенское»[8], как писал в каноне равноапостольному Кириллу святитель Филарет. И в необратимости этого факта также была заложена обреченность русского грекофильства XVII века.
Наконец, материал для размышлений дает и история русской миссии XIX века. Победа в войне 1812 года послужила не только духовной консолидации русского народа, но и возникновению представлений о его всемирной миссии, а вместе с тем и о необходимости развертывания миссии церковной. Конкретной реализацией этого представления становятся начатые под эгидой Библейского общества труды по переводу Писания на языки народов Российской империи, а затем и на русский язык. Хотя в распространении Писания Общество преследовало свои цели, но благодаря участию в его работе святителя Филарета и его сотрудников по переводу деятельность общества принесла известные положительные плоды. И именно пафос распространения слова Божия ложится в основу миссии позапрошлого столетия. При этом следует подчеркнуть, что такой последовательный сторонник перевода Писания на русский язык, как святитель Филарет, вовсе не стремился к тому, чтобы русский перевод заменил собой славянский, считая, что «великую важность славянскому переводу Библии сообщает его употребление в православном церковном богослужении». А потому, «сколь нужно для веры и назидания народа то, чтобы язык богослужения был понятен, столько же нужно стараться о том, чтобы язык словенский, как богослужебный, продолжал быть понятным народу и не сделался мертвым» [9].
Аналогичных взглядов в этом отношении придерживался и ученик святителя Филарета, преподобный Макарий (Глухарев). Согласно его концепции, дело миссии в Церкви становится делом спасения не только для тех, к кому миссия обращена, но и для самих проповедующих, и всякая мирская, «земная» деятельность – занятия наукой, искусством, ремеслом – получает миссионерское, а значит и сотериологическое значение. Причем, будучи по непосредственному своему назначению направлена на «внешних», тех, кто еще не в лоне Церкви, миссия одновременно поддерживает и «возгревает» духовную жизнь в самом церковном народе и одновременно служит связующим звеном между Церковью и светской цивилизацией и культурой.
Важно, впрочем, что преподобный Макарий был достойным представителем «инкарнационной» миссии не только в теории, но и на практике, и немало трудов положил как на создание алтайской письменности, так и на переводы Писания и катехизических текстов на местное наречие. Однако переводы собственно богослужебные занимают в его наследии сравнительно небольшое место, и не из чего не видно, чтобы он ставил это своей первоочередной задачей. И это понятно: всей душой он стремился просветить алтайцев светом слова Божия, но в то же время, очевидно, не мыслил их вне Pусской Православной Церкви, и именно церковно-славянский богослужебный язык должен был ввести их в нее.
И наоборот, один из величайших представителей «инкарнационной» миссии, святой равноапостольный Николай Японский, изначально ставивший своей целью создание именно японской Церкви, немало времени и трудов положил на перевод полноценного корпуса богослужебных текстов на японский язык. Результаты известны. Хотя Японская Православная Церковь и именуется автономной, несомненно, что если бы проповедь православия в Японии продолжалась теми же темпами, какими она шла при жизни равноапостольного Николая, Японская Церковь уже сегодня входила бы в число автокефальных поместных Церквей.
Выводы:
1. Как мы видели, единство поместной Церкви, как правило, исторически обусловлено единством ее богослужебного языка. И наоборот: «инкарнация» богослужебных текстов в «плоти» нового языка приводит рано или поздно к образованию и новой Церкви.
2. «Слово и дух евангельские», войдя в славянскую письменность, стали основанием не только богослужебной, но и культурной жизни святой Руси. Как подчеркивал С.С. Аверинцев, митрополит Иларион в своем «Слове о законе и благодати» «недаром видит в обращении Владимира не только подвиг веры, но и подвиг разума… Веровать в единого духовного Бога, как очень остро чувствует Иларион, не просто святее, но и умнее, чем в Богов примитивного язычества: именно потому святее, что умнее, и потому умнее, что святее… Для тех, кто переходил к «духовной» вере, к незримому Богу и к святоотеческим учителям от культа Перуна и Велеса, вера принимала прежде всего облик грамотности, книжности, любомудрия – любви к Премудрости – Софии»[10].
3. Из сказанного следует, что для народов Святой Руси (русского, украинского, белорусского) церковно-славянский язык обеспечивал и обеспечивает не только их церковное, но и социально-культурное единство, будучи в то же время несравненно более понятен и доступен, чем латынь для средневековых народов Европы[11]. Иными словами, богослужебный церковно-славянский язык является сегодня одним из важных гарантов подлинного духовного единства Русской Церкви. И наоборот: широкое распространение богослужебной практики на современных национальных языках неминуемо запустит механизм центробежных тенденций, преодолеть которые, скорее всего, не удастся.
Ю. Стасюк. Латинский язык в современной Католической Церкви
(Иностранные языки в научном и учебно-методическом аспектах: Сб.
науч.-метод. тр. / Новосиб. гос. ун-т. — Новосибирск,
2006. Вып. 6. — С. 91-101.)
Традиционно во введения к учебникам латинского языка и в словарные статьи, посвященные
латыни, включается упоминание о том, что латинский язык является официальным языком Католической Церкви, языком католического богослужения. В этих лаконичных фразах содержится указание на то огромное значение, которое в течение веков представлял
латинский язык для Католической Церкви и, больше, для западной христианской культуры в целом. Однако глубочайшие изменения, произошедшие во всех сферах жизни Церкви во второй половине XX века, неизбежно должны были повлиять и на ту роль, которую играет в ней латинский язык. В этом кратком обзоре мы хотели бы рассмотреть, каким образом Церковь в последние десятилетия выражала свою позицию по отношению к языку, представляющему существенную часть ее исторического наследия, а также реальное положение латинского языка в современном католическом мире.
Говоря о сферах применения латинского языка в Церкви, можно условно выделить, по меньшей мере, четыре его функции, а именно:
а) язык богословия, преподавания, учительства Церкви;
б) язык канонического права, церковной канцелярии;
в) язык живого общения;
г) язык богослужения.
Эта последняя, богослужебная, функция сыграла особо важную роль в формировании отношения к латинскому языку как языку сакральному, средству общения с Богом, собственному языку Церкви, которая, особенно со времен Реформации, категорично утверждала его исключительность в области литургической практики римского обряда. В то же время, именно эта функция латыни вызывала наиболее серьезную критику со стороны тех, кто желал сделать богослужение доступным для простого народа (сходную ситуацию мы наблюдаем сегодня в дискуссиях вокруг употребления церковно-славянского языка в богослужении Русской Православной Церкви).
Глобальная секуляризация образования и утрата латинским языком своих позиций в светской науке и культуре к XX веку привела к возникновению скептических взглядов внутри самой Церкви на необходимость использования латыни в церковном образовании. Латинский язык, идеально подходивший для преподавания схоластического богословия и канонического права, многими стал рассматриваться как препятствие для знакомства с достижениями современной философской и богословской (главным образом, некатолической) мысли.
Подобные скептические настроения побудили Святой Престол выступить в защиту непреходящей значимости латинского языка для жизни Католической Церкви.
Уже в начале прошлого века св. Пий X в motu proprio Inter sollicitudines подтвердил необходимость использования латыни в литургии Церкви и, прежде всего, в литургическом пении: «Языком Римской Церкви является латинский. По этой причине запрещается петь что-либо где-либо на народном языке во время торжественных литургических богослужений, а тем более, петь на народном языке изменяемые или постоянные части Мессы и Бревиария (Officii)»[1].
Папа Пий XI в Апостольском послании Officiorum omnium, изданном в 1922 г., утверждает: «Церковь, которая заключает в свои объятия все народы, и которая пребудет до скончания веков, по природе своей нуждается в языке универсальном, неизменном и не народном»[2].
Папа Пий XII в энциклике Mediator Dei [3] в 1947 г. говорит: «Использование латинского языка, принятое в значительной части Церкви, является ясным и достойным знамением единства и эффективным противоядием от всякого повреждения истинного учения». Тот же понтифик в своем обращении
Magis quam к преподавателям Ордена босых кармелитов с сожалением отмечает падение интереса к изучению латыни: «Увы! Латинский язык, слава священников, ныне имеет всё менее ревностных и всё менее многочисленных почитателей. […] Пусть не будет такого священника, который не умел бы легко и свободно читать и говорить по-латински!
Ибо латинский язык (равно как и греческий), на котором уже с первых веков
христианства создавалось столько памятников церковной письменности, надлежит
почитать как сокровище несравненного превосходства; и потому священнослужителя,
который его не знает, следует считать достойным сожаления невежей» [4].
Однако самым решительным и обстоятельным выступлением Учительства Церкви в пользу латинского языка в XX веке (а скорее всего, и во всей истории Церкви) стала Апостольская Конституция блаженного Иоанна XXIII
Veterum sapientia, изданная в 1962 году и специально посвященная развитию изучения латыни. Сам тот факт, что этому документу был придан столь высокий статус, свидетельствует о важности этой темы для папы Иоанна XXIII. В этой Конституции, во многом опирающейся на документы, изданные предшествующими Понтификами, указывается как на историческую и культурную, так и на религиозную значимость латинского языка, на его чрезвычайную полезность для межнационального общения и для воспитания дисциплинированного мышления у молодежи. Кроме того, в ней определяется некая программа действий по возвращению латинскому языку того достойного места в жизни Церкви, которое он занимал ранее, предписывающая, среди прочего, обязательность преподавания богословия на латыни, особенно в учебных заведениях, занимающихся подготовкой будущих священников, восстановление изучения языка в прежнем объеме, а также создание особого Академического института латинского языка
[5].
Показательно, что Апостольская Конституция Veterum sapientia увидела свет незадолго до открытия II Ватиканского Собора, с которым обычно связывают «отмену» латинского языка в католическом богослужении. Этот факт дал повод появлению рассуждений о том, будто Иоанн XXIII впоследствии изменил свои взгляды и даже сожалел об изданном документе. Подобные предположения, однако, ничем не подтверждаются; напротив, очевидцы подписания Конституции, которое произошло в базилике св. Петра 22 февраля 1962 года, утверждают, что в проповеди, которую Папа произнес по этому случаю, он подчеркнул, что подписывает этот документ вполне сознательно.
Впрочем, и внимательное рассмотрение актов II Ватиканского Собора не дает нам формальных поводов сделать заключение, будто именно на этом крупнейшем форуме Католической Церкви в XX веке были предприняты шаги по устранению латинского языка из богослужебной сферы. Напротив, Собор, хотя и неоднократно указывает на возможность и необходимость ограниченного употребления народного языка в Литургии ради блага верующих (ср.: Конституция
Sacrosanctum Concilium 36, 52, 54, 63), всё же настаивает на том, что «за исключением случаев, предусмотренных партикулярным правом, в латинских обрядах должно сохраняться использование латинского языка» (SC 36, §1). Собор подчеркивает, что следует «сохранять уважение к христианскому латинскому языку, к его литургическому употреблению, в том числе и в песнопениях, а также ко всей традиции латинской Церкви» (SC 91)
[6].
В 1966 году Папа Павел VI в своем Апостольском Послании Sacrificium laudis, направленном настоятелям клерикальных монашеских орденов, выражает свое недоумение и огорчение по поводу поступающих в адрес Апостольского Престола прошений от традиционных монашеских общин, члены которых обязаны совершать канонические Часы хорально (in choro), разрешить им использование народных языков и современных мелодий в богослужении. Напоминая о том, что латинский язык в латинской Церкви является обильнейшим источником христианской культуры и богатейшей сокровищницей благочестия, он увещевает тех, кто стремится внедрить народные языки в литургическую практику традиционных монастырей следующими словами: «От той же Церкви, которая ради пастырской пользы, то есть для блага народа, не знающего латыни, ввела в Литургию народные языки, вы имеете поручение сохранять традиционное достоинство, великолепие и солидность хорального богослужения, как в том, что касается языка, так и в том, что касается пения»
[7].
Также и нынешний Епископ Рима Иоанн Павел II известен как
почитатель и знаток латинского языка. Однако в изданных им официальных
документах о значении латыни говорится нечасто. В послании Dominicae cenae о тайне и культе Евхаристии, которое Папа направил всем епископам Церкви на втором году своего понтификата, он дает позитивную оценку новому Лекционарию Мессы, который предоставил верующим широкий доступ к сокровищнице Слова Божьего, дав возможность слушать его на родном языке. В то же время, как говорит Папа, «есть и те, которые, будучи основательно воспитаны в духе древней латинской литургии, ощущают недостаток того «единого языка», который во всех странах мира знаменовал единство Церкви и своим полным достоинства характером пробуждал глубокое чувство евхаристической тайны. Итак, подобного рода стремления и желания следует принимать не только с благоволением и радушием, но и с чрезвычайным уважением, а также, по возможности, удовлетворять их.
[…]. Ибо Римская Церковь связана особыми обязательствами по отношению к латинскому языку, этому превосходнейшему наречию древнего града Рима, и должна указывать на эти обязательства всякий раз, когда представляется такая возможность»
[8]. Стоит заметить, что в том же 1980 году Конгрегация богослужения разослала всем епископам-ординариям опросный лист с целью выяснить, совершаются ли во вверенных им епархиях богослужения на латинском языке, и существуют ли группы верных, желающие использования латыни в литургической практике (к сожалению, нам не удалось найти результатов этого опроса).
Можно также привести слова из некоторых выступлений Иоанна Павла II, свидетельствующие о его высокой оценке роли латинского языка в Католической Церкви. Так, в своем обращении к руководителям общества
«Latinitas» и победителям XXI Ватиканского конкурса латинистов в ноябре 1978 года Папа говорит: «Все знают, что в наше время изучению латинского языка придается весьма мало значения, поскольку современные люди более склонны к техническим наукам и предпочитают изучать народные языки. Однако Мы не желаем отступать от важных документов Наших Предшественников, которые весьма часто подчеркивали значение латинского языка, также и в наше время, особенно в том, что относится к Церкви.
Мы обращаемся прежде всего к молодым людям, которым в это время, когда изучение латинской литературы и культуры, как известно, во многих местах пришло в упадок, надлежит с готовностью принять это латинское наследие, которое так высоко ценит Церковь, и прилагать усилия к тому, чтобы оно приносило плоды. Да осознают они, что неким образом и к ним обращено это изречение Цицерона: „Не столь почетно знать латынь, сколь позорно ее не знать (Брут 37, 140)”. […]
Знайте, что Преемник святого Петра в высшем служении молится о счастливом исходе ваших начинаний, присутствует рядом с вами и утверждает вас»
[9].
Также и в некоторых других своих выступлениях Иоанн Павел II выражает сожаление в связи с тем, что изучение, а тем более активное использование латинского языка становится всё большей редкостью.
Новый Кодекс канонического права, изданный в 1983 году, предписывает, чтобы воспитанники семинарий «прочно усвоили
латинский язык» («linguam latinam bene calleant»)
[10]. Конгрегация католического образования уделяет внимание и значению латинского языка в литургическом воспитании клириков, однако, в ее указаниях можно отметить некоторую эволюцию. Так, в инструкции, выпущенной в 1965 году, прямо говорится: «Языком литургии, как Мессы, так и Бревиария, в Семинариях должен быть латинский, который является языком Латинской Церкви, и знание которого требуется от всех клириков»
[11]. В подобной же инструкции, вышедшей в 1979 году, содержится гораздо менее категоричное требование: «Чрезвычайно полезно для воспитанников близкое знакомство с латинским языком и григорианским пением. […] Подобает, чтобы будущие священники глубже укоренялись в традиции молящейся Церкви и узнавали смысл первоначальных текстов, исследуя переводы на национальные языки и сравнивая их с текстом оригинала»
[12]. Как видно, этот документ отражает уже прочно закрепившуюся к тому времени практику совершения богослужений на современных языках, в том числе и в семинариях (т.е. как норму, а не «ради пастырской пользы»).
В письме госсекретаря Ватикана кардинала Анджело Содано, направленном по поручению Иоанна Павла II ректору Папского Салезианского университета в Риме в феврале 2002 года по случаю сорокалетней годовщины подписания Апостольской Конституции
Veterum sapientia, подтверждается актуальность мыслей, высказанных Иоанном XXIII в этом документе. В частности, там подчеркивается та неоценимая роль, которую в течение веков играл латинский язык в деле объединения народов Европы, а также выражается горячее желание Папы, чтобы священнослужители усердно изучали и использовали этот язык, являющийся великим достоянием Западной Церкви. В этом письме также подтверждается твердое намерение Апостольского Престола и впредь оказывать экономическую поддержку Институту Высокой латыни.
Богословие, образование. Современное богословие, уже не использующее привычных схем схоластического дискурса и в своих рефлексиях гораздо более обязанное персоналистическим, экзистенциалистским и феноменологическим концепциям, нежели аристотелевско-томистской философии, больше не нуждается в латинском языке как оптимальном инструменте для своих построений. Равным образом и преподавание философских и богословских дисциплин на латыни потребовало бы сегодня совершенно неоправданных усилий по переводу терминологического аппарата современного богословия (никогда не мыслившегося в категориях латинского языка) и его обратного перевода слушателями. В результате такого двойного перевода были бы неизбежны утраты тончайших оттенков смысла, которыми столь богато сегодняшнее богословие. Впрочем, причина невозможности широкой практики преподавания на латыни на самом деле гораздо более очевидна: в ситуации, когда основательное знание латинского уже не является необходимым признаком западной образованности, чтение достаточно большого объема текстов, а тем более свободная речь и восприятие на латинском языке для большинства студентов и преподавателей попросту недоступны.
В 1964 году Папа Павел VI, воплощая в жизнь постановления своего предшественника Иоанна XXIII, основал в Риме Институт Высокой латыни (Institutum altioris Latinitatis), интегрировав его в структуру Папского Салезианского университета как факультет христианской и классической литературы. В своем motu proprio
Studia Latinitatis Павел VI отмечает важность подготовки высококвалифицированных специалистов для преподавания латинского языка, поскольку именно компетентность преподавателя может сделать предмет привлекательным для учащегося, тогда как ситуация, при которой учитель лишь ненамного превосходит познаниями ученика является недопустимой
[13]. В своем обращении к ответственным за издание журнала «Latinitas» по случаю его двадцатилетней годовщины, Павел VI указывает на необходимость серьезного подхода к разработке методик преподавания латыни, поскольку неудачные методы могут внушить отвращение и оттолкнуть молодых от изучения языка. «Необходимо искать новые пути, чтобы привить молодежи любовь к древнему римскому наречию», – подчеркнул Папа.
Тот же Павел VI в 1976 году хирографом Romani sermonis
[14] учредил общество «Latinitas», целью которого является распространение изучения латинского языка и литературы как классического, так и христианского периода. Силами этого общества был подготовлен и опубликован двухтомный сводный словарь современного латинского языка
Lexicon recentis Latinitatis [15]. В 2003 году вышло в свет дополненное издание словаря объемом в 732 страницы, которое включает около 23 тысяч слов, отражающих реалии жизни современного общества.
Богослужение. В послереформенной литургии возобладала тенденция к тому, чтобы сделать ее понятной и доступной всему христианскому народу. Пересмотр литургических текстов и издание в 1970 году реформированного Миссала, а затем и Бревиария (под титулом
«Литургия Часов») ясно отражает эту тенденцию уже в самой структуре литургических последований, отборе текстов и нормативных указаниях. Характер литургии трансформируется от мистериально-трансцендентного к дидактико-катехетическому, мистагогическому. Ярчайшим проявлением этого смещения акцентов является изменение позиции служащего священника: если прежнее его положение, спиной к людям, характеризовало его как предстоятеля, возглавляющего молящийся народ и участвующего в достоинстве Христа Священника, приносящего Богу жертву хвалы, то нынешнее, лицом к народу, символизирует, скорее, его участие в учительском и пастырском достоинстве Христа, идущего навстречу Своему народу. В этом контексте теряет свой смысл сакральная функция литургического языка, поскольку самые молитвы служат, скорее, для наставления народа и пробуждения у верующих адекватных интенций, нежели для коммуникации с Богом, который «смотрит
на сердце» (ср. 1 Цар 16, 7).
Такое понимание, спонтанно и безотносительно к официальным документам Учительства, привело к тому, что за какие-то 10-15 лет латинский язык практически полностью исчез из повседневной литургической практики Католической Церкви, уступив место переводам богослужебных книг на национальные языки (притом, что это никогда не предписывалось, а лишь допускалось). Всё это привело к многочисленным вариациям как в содержании, так и в структуре одного и того же богослужения на различных языках, часто со значительным несоответствием тексту латинского оригинала, что побудило Конгрегацию богослужения и дисциплины таинств выпустить в 2000 г. пространный документ, специально посвященный принципам перевода богослужебных книг
[16].
В наши дни латинский язык регулярно используется в богослужениях некоторых монашеских орденов, общин, сохраняющих (с особого разрешения Св. Престола) дореформенный обряд, а также в некоторых приходах, главным образом, в крупных городах. Нередко используются латинские элементы в богослужениях с участием духовенства и верующих из разных стран, например, на Мессах, совершаемых Римским Понтификом.
В 1979 г. был завершен труд по созданию нового латинского перевода Священного Писания, который получил название
Nova Vulgata, поскольку основывался на тексте перевода св. Иеронима. Библейские тексты во вновь издаваемых латинских литургических книгах, и, прежде всего, в Литургии Часов, были приведены в соответствие с новым переводом, который должен, кроме того, служить помощью при переводе этих книг на национальные языки
[17].
В 2003 году Иоанн Павел II учредил специальную комиссию, поручив ей рассмотреть возможность реабилитации латинского языка как богослужебного языка Католической Церкви. Председателем этой комиссии Папа назначил кардинала Зенона Грохолевского, Префекта Конгрегации католического образования
[18].
Официальные документы, канцелярия. Латинский язык по сей день остается основным языком официальных документов Римской курии; знание латыни требуется для того, чтобы занимать некоторые должности в курии
[19]. Оригиналы папских энциклик, конституций, посланий, инструкций Конгрегаций и ведомств Ватикана выходят, как правило, на латыни. Не секрет, впрочем, что сами эти оригиналы обычно являются переводами рабочих текстов, составляемых, большей частью, на итальянском языке, который теперь играет важнейшую роль во внутрицерковном межнациональном общении
[20].
Каноническое право. Пожалуй, единственной областью, где латинский язык сохраняет свое первоначальное значение, является сфера церковной юриспруденции. В самом деле, каноническое право не терпит приблизительных формулировок, поэтому все переводы
Codex Iuris Canonici на национальные языки выполняют лишь ознакомительную функцию, в то время как юридическую силу имеет лишь латинский текст. Несмотря на то, что действующий ныне кодекс 1983 года носит более пастырский характер, нежели знаменитый кодекс 1917 года, ставший признанным шедевром мировой юридической мысли, современное церковное законодательство остается вполне в русле традиции римского права и потому использует
латынь как наиболее адекватный инструмент для своего функционирования. Это обстоятельство стало одной из причин, по которым Конгрегация католического образования в 2002 году настояла на продлении срока обучения на факультетах канонического права, сделав особый акцент на необходимости для студентов хорошего овладения латинским языком
[21].
Однако важнейшим, на наш взгляд, фактором того, что латинский язык утратил свои позиции в среде духовенства, явилось его полное устранение из ежедневного обихода католического священника. Если использование народных языков в публичном богослужении, и прежде всего, в Св. Мессе, было, вначале с ограничениями, а впоследствии и без оных, разрешено ради блага участвующих в нем верующих, то в отношении индивидуального совершения Литургии Часов, обязательного для всех клириков, остается в силе предписание Конституции
Sacrosanctum Concilium II Ватиканского Собора, которое гласит: «Согласно вековой традиции латинского обряда, в Литургии Часов клирики должны сохранять латинский язык. Лишь в отдельных случаях Ординарий может разрешить тем клирикам, для которых употребление латинского языка представляет серьезное препятствие к надлежащему совершению Литургии Часов, пользоваться переводом на современный язык» (SC 101, §1)
[22]. Однако вследствие произвольной универсализации этой эксцептивной нормы приватное чтение бревиария на народном языке без всякой эксплицитной диспенсации со стороны Ординария стало таким же повсеместным явлением, что и публичное совершение богослужения не на латыни. А это, в свою очередь, по принципу порочного круга привело к тому, что употребление латинского языка стало представлять «серьезное препятствие к надлежащему совершению Литургии Часов» для подавляющего большинства клириков (включая и самих епископов), чему в немалой степени способствовало также и общее ослабевание внимания к уровню и объему преподавания латыни при подготовке священников
[23]. Следствием этих процессов стало формирование отношения к латинскому языку как
к языку мертвому и резкое падение латинской грамотности в среде латинского клира. В наши дни священники моложе 60 лет, в достаточной степени владеющие разговорной латынью – это, скорее, редкое исключение, нежели норма.
Из перечисленных выше фактов можно сделать вывод, что столь стремительное падение значения латинского языка в Католической Церкви отнюдь не было санкционировано духовными властями, но явилось следствием объективных процессов, обусловленных активным взаимодействием Церкви с современным миром. Мы склонны полагать, что даже введение национальных языков в богослужение явилось скорее адекватным отражением этих процессов, а вовсе не пагубным импульсом, инициировавшим дискредитацию древнего языка Римской Церкви, как это иногда представляют.
В течение многих веков латинский язык обеспечивал единство той супранациональной общности, которой являлось католическое духовенство, подчеркивая, с одной стороны, его вселенский характер, а с другой, в известной мере противопоставляя его массе мирян, в большинстве своем не обладавших латинской образованностью. Прогресс экклезиологических воззрений в XX веке, как в богословской, так и в канонической сфере, получивший новый импульс на II Ватиканском Соборе, пробудил тенденцию к устранению лишних преград, стоящих между клиром и мирянами. Латинский язык в таких условиях стал восприниматься как некий признак кастовости, а его использование, к примеру, в литургии, расценивалось как намек на чрезмерную приверженность традиции, что в либеральных церковных кругах могло означать неполную лояльность духу
aggiornamento. Размывание бывших некогда четкими границ духовного сословия и наметившиеся тенденции к секуляризации клира неизбежно повлекли за собой утрату функциональной значимости латинского языка. Языковая ситуация в Церкви второй половины XX века во многом напоминает процессы вымирания языков малых народностей в ходе ассимиляции последних более крупными нациями:
латынь, хоть и является обязательным предметом в католических семинариях и университетах, однако уже не вызывает особого интереса у большей части учащихся ввиду отсутствия практической необходимости ее изучения;
власти призывают к возрождению традиционного языка и культуры, однако эти призывы находят отклик лишь у относительно небольшого числа энтузиастов. Даже создание специальных факультетов, издание периодики, проведение конкурсов, активная словотворческая и лексикографическая работа не в силах остановить необратимого процесса омертвения латыни (как не могут реанимировать язык движения «живой латыни», возникшие в академических кругах филологов-классиков). По-видимому, последние десятилетия ознаменовали собой окончательное прерывание языковой традиции, через тысячелетия соединявшей Церковь с римской древностью.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Pius X. Litterae Apostolicae motu proprio datae
Inter sollicitudines de musica sacra, 22 novembris 1903: Acta Apostolicae Sedis (далее – AAS) 36 (1903), p.334.
[2] Pius XI. Epistula Apostolica Officiorum omnium, 1 augusti 1922: AAS 14 (1922), p. 452.
[3] Pius XII. Litterae encyclicae Mediator Dei de sacra Liturgia, 20 novembris 1947: AAS 39 (1947), pp. 521-595.
[4] Pius XII. Allocutio Magis quam, 23 novembris 1951: AAS 43 (1951), 737
[5] Ioannes XXIII. Constitutio Apostolica Veterum sapientia de Latinitatis studio provehendo, 22 februarii 1962: AAS 54 (1962), pp. 129-135.
Полный текст Апостольской Конституции
Veterum sapientia и ее
перевод на русский язык можно найти в Интернете на сайте Marco Binetti
.
[6] См. Документы II Ватиканского Собора. М., 1998, сс. 15-51.
[7] Paulus VI. Litterae apostolicae Sacrificium laudis ad Moderatores Generales Religionum clericalium chori obligatione adstrictarum, de lingua latina in chorali Officio liturgico retinenda, 15 augusti 1966: Notitiae 2 (1966), 252-255.
[8] Ioannes Paulus II. Epistula Dominicae cenae ad universos ecclesiae episcopos de Ss. Eucharistiae mysterio et cultu, 24 februarii 1980: AAS 72 (1980), 113-148.
[9] Ad eos lectissimos viros qui praesunt operi fundato «Latinitas», ad victoresque certaminis Vaticani XXI, una cum cardinali Pericle Felici coram admissos, die 27 Novembris 1978, AAS 71 (1979), pp.44-46.
[10] Codex iuris canonici, can. 249.
[11] Sacra Congregatio de Seminariis et Studiorum Universitatibus. Instructio
Doctrina et exemplo de sacrorum alumnorum liturgica institutione, 25 decembris 1965: Typis Polyglottis Vaticanis, Romae, 1965, 1-40.
[12] Sacra Congregatio pro Institutione Catholica. Instructio
In ecclesiasticam futurorum de institutione liturgica in seminariis, 3 iunii 1979: Typis Polyglottis Vaticanis, Romae, 1979, 1-26.
[13] Paulus VI. Litterae Apostolicae motu proprio datae
Studia Latinitatis, 22 februarii 1964: AAS 56 (1964), pp. 225-231.
[14] Paulus VI. Chirographus Romani Sermonis, 30 iunii 1976: AAS 68 (1976), pp. 481-483.
[15] Lexicon recentis Latinitatis. Vol. I-II. Typis Polyglottis Vaticanis, Romae, 1992-1997 (2-ое изд. в 2003 г.).
[16] Sacra Congregatio pro Cultu divino et Disciplina sacramentorum. Instructio
Liturgiam authenticam de usu linguarum popularium in libris liturgiae romanae edendis. Typis Polyglottis Vaticanis, Romae, 2001. Подобного рода пояснения и предупреждения эта Конгрегация издавала и раньше. См., напр.: Sacra Congregatio pro Sacramentis et Cultu Divino. Epistula
Decem iam annos ad praesides conferentiarum episcopalium de linguis vulgaribus in s. liturgiam inducendis, Prot. n. CD 691/76, 5 iunii 1976: Notitiae 12 (1976), 300-302.
[17] Cf. ibid., 24. См. также: Ю. Стасюк. Новая Вульгата:
языковые особенности текста // Сибирский лингвистический семинар. – Новосибирск,
2002, №1 (3). – С.35-40; а также расширенную
интернет-версию
статьи на сайте Marco Binetti.
[18] Российская католическая газета «Свет Евангелия», №22 (419), 25 мая 2003 г., с.3.
[19] Cf.: Ioannes Paulus II. Constitutio Apostolica
Pastor bonus, 28 iunii 1988: AAS 80 (1988), 841-934; Regolamento generale della Curia Romana, 4 februarii 1992: AAS
[20] Известный пример из последних лет – это составление большого
Катехизиса Католической Церкви, когда за рабочий язык был принят французский, ввиду недостаточно свободного владения латынью епископами и экспертами, принимавшими участие в его разработке. Французский текст Катехизиса был обнародован в 1992 г. буллой Иоанна Павла II
Fidei depositum, и он же послужил основой для перевода на другие современные языки, которые, однако, следовало в будущем привести в соответствие с латинским «оригиналом», так называемым „editio typica”, после его официального опубликования. Оригинал этот увидел свет в 1997 г. и был утвержден буллой
Laetamur magnopere.
[21] «К концу второго цикла обучения студенты должны получить познания в латинском языке, позволяющие им хорошо понимать Кодекс канонического права и Кодекс канонов Восточных Церквей, а также другие канонические документы, а на третьем цикле – должным образом переводить источники канонического права» (Decretum Congregationis de Institutione Catholica quo ordo studiorum in Facultatibus Iuris Canonici innovatur, 2 septembris 2002)
[22] Инструкция Священной Конгрегации обрядов
Inter oecumenici по упорядочению исполнения Конституции о священной Литургии от 26 сентября 1964 г. поясняет: «Серьезность препятствия, необходимого для предоставления вышеупомянутого разрешения, следует оценивать с учетом физического, морального, интеллектуального и духовного состояния просящего. Однако, этим позволением, предоставляемым исключительно для более свободного и благочестивого чтения бревиария, никоим образом не отменяется обязанность священника латинского обряда изучать латинский язык» (AAS 56 (1964), 877-900).
[23] Decretum Congregationis de Institutione Catholica quo ordo studiorum in Facultatibus Iuris Canonici innovatur, 2 septembris 2002.