аристотель критика платоновского учения
Асмус В.Ф.: Античная философия
V. Аристотель.
2. Критика учения Платона об «идеях» у Аристотеля
КРИТИКА УЧЕНИЯ ПЛАТОНА ОБ «ИДЕЯХ» У АРИСТОТЕЛЯ
«идей» могут быть в основном сведены к четырем.
Третье возражение Аристотеля основывается на рассмотрении платоновского учения о логических отношениях «идей». Это, во-первых, логические отношения между самими «идеями» и, во-вторых, отношения между «идеями» и чувственными вещами.
Но Платон, согласно Аристотелю, запутывается в противоречии также и в своем учении об отношении между областью чувственных вещей и областью «идей». Согласно убеждению Платона, отдельные вещи чувственного мира заключают в себе нечто общее для них.
Но между этим новым, или вторым, миром «идей», с одной стороны, а также первым миром «идей» и миром чувственных вещей, с другой стороны, в свою очередь существует общее. И если в силу сходства мира «вещей» с первым миром «идей» оказалось необходимым предположить второй мир «идей», то на том же самом основании в силу сходства второго мира «идей» с первым, а также с миром чувственных вещей необходимо предположить существование особого общего для них, т. е. существование третьего, мира «идей», Последовательно развивая эту аргументацию, пришлось бы прийти к выводу, что над областью чувственных вещей высится не один-единственный самобытный мир «идей», а бесчисленное множество таких миров.
Это возражение Аристотеля против теории «идей» Платона получило впоследствии название «третий человек». Повод для такого названия состоял в том, что, согласно Платону, кроме чувственного человека и кроме «идеи» человека (или «второго» человека), приходится все-таки допустить существование еще одной возвышающейся над ними «идеи» человека. Эта «идея», охватывающая общее между первой «идеей» и чувственным человеком, и есть «третий человек».
В позднейший период своей деятельности Платон испытал влияние пифагорейцев и сам стал оказывать на них влияние. В космологических построениях «Тимея» близость Платона к пифагорейцам граничит, как отметил акад. А. Н. Гиляров, с полной нераздельностью [см. 20, с. 146]. Эта близость сказалась не только в космогонии, но и в понимании природы «идей», которые были в этот период отождествлены у Платона с числами.
Аристотель подверг критике в 13-й книге «Метафизики» также и этот позднейший вариант платоновского учения об «идеях».
мыслью проблема математических абстракций, Ленин находил, что 13-я книга «Метафизики» [3-я глава] «разрешает эти трудности превосходно, отчетливо, ясно, материалистически (математика и другие науки абстрагируют одну из сторон тела, явления, жизни)» [3, т.29, с. 330].
Именно этот взгляд Аристотеля на природу математических абстракций сделал его противником не только раннего, но и позднего учения Платона об «идеях», которые в это время превратились у Платона в пифагорейские числа Но, согласно Аристотелю, никакие числа не могут быть «идеями» в платоновском смысле, а «идеи» не могут быть числами.
Критика Аристотелем теории идей Платона
Аристотель не во всем был согласен с философией Платона, у него оставалось много вопросов, относящихся к платоновской теории идей. Логику Платона Аристотель считал тупиковой. Платон сводит истинные начала и сущность вещей к их форме, к их идеальному умопостигаемому виду, или идее. Аристотель подвергает это учение самой резкой критике. По-видимому, он совершенно отрицал это учение.
· Аристотель не понимал, как идеи могут формировать вещи, если они идеальны, а вещи материальны.
· Идеи Платона не объясняют ни бытия, ни генезиса, или происхождения вещей, идеи не обусловливают собою бытия вещей, потому что они им внутренне не присущи. Вечные, неподвижные, они могли бы быть причинами скорее покоя и неподвижности, чем началом движения и генезиса. Без действия какой-либо живой силы единичные вещи, причастные идеям, не могли бы возникнуть.
· По убеждению Аристотеля, столь же мало платоновские идеи способствуют и познанию вещей. Они не могут быть их сущностью, раз они вне их, ибо сущность не может быть вне того, чего она есть сущность. Аристотель считал, что идеи должны существовать внутри чувственных вещей, чтобы иметь для них значение. Он предложил теорию синтеза материального и формального, он возвращает миру формы, как внутренне присущие вещам.
· По Платону вещи движутся и изменяются, а идеи — неизменны и недвижимы. Здесь не ясно, в чем тогда находится источник и причина движения. Аристотель считал, что Платон обособил отдельное, единичное от общего и противопоставил их друг другу
· Аристотелевская критика Платона сводится в основном к тому, что понятия не следует разделять от вещей: «единое во многом» не следует превращать в «единое отдельно от многого», как это делает Платон с идеями.
Билет 9
Учение Аристотеля о первопричинах
«Метафизика» основное произведение Аристотеля. В этом труде им было дано новое понятие сущности. Аристотель делит сущности на низшие и высшие. Низшие сущности состоят из материи и формы. Высшие сущности Аристотель называл «чистыми формами», наивысшей сущностью он считает чистую, лишенную материи форму.
В связи с этим он выделяет 4 первоначала:
1. Формальные, в которых форма проявляет себя (сущность или суть бытия вещи)
2. Материальные, то, из чего, состоят вещи (материя или субстрат)
4. Целевая или конечная причина (то, ради чего или благо)
Первые две причины суть образующие все сущее форма и материя. Причина, по Аристотелю, есть условие и основание. Для статического рассмотрения реальности материя и форма — достаточные условия ее объяснения. Конкретный человек есть материя — как плоть и душа — как форма. Рассматривая динамически, мы можем спросить: кто его родил, почему и как он растет и развивается? Значит, есть еще две причины — двигательная (родители) и финальная (цель, в направлении которой развивается данный человек)
Формальная причина
Выдающимся вкладом Аристотеля в онтологию является его учение о форме. Поскольку материя, как начало, не объясняет не только гармонии, но и разнообразия вещей и его происхождения. Форма для Аристотеля является сущностью в смысле первоначала и сутью бытия сущности как отдельной вещи.
Четыре характеристики формы по Аристотелю:
· форма есть первая сущность или первоначало (наряду с материей). У вещи нет собственной природы, если у нее «нет видовой формы»;
· форма есть внешний образ вещи;
· форма обеспечивает действительность вещи. Возникновение вещи из другой вещи есть наделение материи новой формой.
· форма есть суть бытия вещи: «суть бытия дана всякий раз в форме и действительности». Следовательно, форма не совпадает с вещью в ее полноте, а «обозначает такую-то качественность в вещи и не есть как такая эта вот определенная вещь».
Материальная причина
Материя не может быть сущностью.
Аристотелевская материя пассивна, безжизненна, неспособна сама по себе из себя ничего породить.
Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰).
Аристотель. Критика платонизма
Аннотация: в статье в общих чертах рассматривается критика Аристотелем платоновской теории идей.
Ключевые слова: метафизика, идея, вещь, сущность, субстанция, онтология, чувственный и умопостигаемый миры, платонизм, этика.
Известно, что Аристотель многие годы был связан с Академией Платона, вплоть до смерти последнего. И критика Стагирита распространяется в большей степени на платонизм в целом, чем на учение самого Платона.
Критика классической теории идей Платона, представленной в «Федоне» и «Государстве», объясняется неспособностью теории идей, по мнению Аристотеля, обеспечить условия истинного познания и обосновать объективность и постижимость разного рода реальностей, особенно реальностей морального плана. Платон прибегнул к гипотезе о существовании идей, чтобы опровергнуть моральный релятивизм. Согласно авторитетному мнению Моники Канто-Спербер, современного французского антиковеда, Аристотель преследует ту же цель, но выбирает другое средство [2: с.380]. Он признает, что Сократ был прав, когда искал за бесконечным разнообразием явлений умопостигаемые формы, способные объединить множество вещей под одним общим именем. Но в отличие от Платона, Аристотель считает, что идеи находятся в самих вещах и не существуют независимо от вещей. Если идеи онтологически отделены от чувственных вещей, они не дают нам возможности познать то, идеями чего они являются.
Следовательно, отделение идей от чувственных реальностей – решение не подходящее для того, чтобы определить особый статус умопостигаемого начала, присутствующего в конкретных субстанциях; оно не объясняет, почему необходимо, во-первых, мыслить присутствие умопостигаемого в чувственной реальности и, во-вторых, отождествлять его с тем, что делает эту чувственную реальность познаваемой.
Итак, Аристотель считает, что платоновская гипотеза онтологически непоследовательна и лишена какой-либо эпистемологической значимости. Что касается первого, то Аристотель показывает, что платоновские идеи мыслятся, исходя из свойств конкретных чувственных реальностей («великость» большого предмета, «справедливость» справедливого поступка). Но именно поэтому трудно помыслить, чтобы идеи были онтологически отделены от конкретных вещей, берущих от них свое наименование. По Платону же, особый онтологический статус идей заключается в их «отдельности» и «обособленности». Аристотель связывает теорию идей с тезисом, что всякой вещи соответствует одноименная реальность, существующая отдельно от нее: «для каждого рода есть нечто одноименное, есть оно – помимо сущностей – и для всего другого, где имеется единое, относящееся ко многому: и в области здешних вещей, и в области вещей вечных» [1: А, 9, 990 b 6-8]. Платоновская гипотеза, согласно которой существует отношение «подобия» или «причастности», объясняющее наличие связи между идеей и чувственными вещами, по мнению Аристотеля, никак не позволяет решить вопрос, каким образом идея связана с чувственными вещами, получившими от нее свое наименование. Суть эпистемологической критики теории идей в том, что к теории идей применяется дилемма: либо идеи – объекты знания, и тогда они не субстанциальные реальности; либо они – субстанции вещей, и тогда они не могут быть объектами знания.
Критику общего плана Аристотель дополняет детальным опровержением аргументов, с помощью которых Платон обосновывает реальность идей. Особой критике подвергаются три аргумента в пользу идей. Самый известный из них – аргумент «от единого и многого»: если существует предикат, общий для множества единичных предметов, то предикат этот не тождествен ни одному из этих предметов, он должен быть предикатом, онтологически отличным от них и умопостигаемым, иначе говоря, идеей. Второй аргумент состоит в следующем: научное определение предполагает реальное существование определяемого объекта; так как поистине реальны одни только идеи, определения могут относиться лишь к идеям. Третий аргумент таков: поскольку объекты знания не могут обладать непостоянной реальностью, как чувственные вещи, эти объекты могут быть только умопостигаемыми реальностями. Критика трех аргументов Платона изложена в известном пассаже книги А Метафизики. «Далее, если взять те способы, которыми доказывается существование идей
Итак, Аристотель приходит к выводу, что идеи не решают физических и метафизических проблем, связанных с определением того, что реально и что познаваемо. Они не проясняют ни бытие чувственных вещей, ни соответствующий таким сущим тип познания. Если для Платона подлинное знание – это знание форм (приобретаемое посредством умозаключения и припоминания), тогда как конкретные вещи, объекты истинного мнения, могут лишь побудить нас к такому припоминанию, то Аристотель, напротив, убежден, что форму надо исследовать, начиная с единичных реальностей, которые известны нам лучше всего, и от них переходя к общему. Руководствуясь этим, Аристотель осуществляет научное исследование столь различных реальностей, как конкретные единичные вещи, виды в природе, типы правильного государственного устройства или справедливые поступки.
Также Аристотель вменяет Платону, что идеи ни в коей мере не позволяют осмыслить физическую проблему изменения. Платоновские идеи задуманы как начала объяснения чувственных вещей. Но поскольку идеи постоянны и неподвижны, они всегда являются причинами одинаковым образом и, следовательно, не объясняют становление чувственных вещей: «эйдосы для чувственно воспринимаемых вещей и единое для эйдосов они (платоники) не принимают ни за материю, ни за то, откуда начало движения (ведь они утверждают, что эйдосы – это скорее причина неподвижности и пребывания в покое)» [1: А, 7, 988 b 3-4]. Идеи не могут действовать как природа, имманентная чувственным вещам, поскольку они обособлены от вещей. Идеи – и не движущая причина, ведь никакая обособленная умопостигаемая реальность не способна произвести единичную вещь. Идеи, таким образом, нисколько не помогают определить и понять чувственно воспринимаемые сущие, «они для этих вещей не причина движения или какого-либо изменения» [1: А, 9, 991 а 8-11]. Человека, говорит Аристотель, порождает «не идея человека, а человек в действительном состоянии».
Таким образом, платоновский эйдос переосмысливается Аристотелем как форма, общая и имманентная множеству объектов, различающихся между собой только материей.
Аристотелевская критика Платона
Ну что, уважаемый друг, освоил наконец миф о пещере? Устал, поди, использовать платоновский мир идей в великих дискуссиях философских чатов? Тогда бери на вооружение новый инструмент: критику Платона, да не просто лучшими интернет-философами в комментариях, а Аристотелем — одним из главных мудрецов на историко-философском полотне.
Отбросив в сторону все притязания на истину, исходящую от решения вопроса о предельных основаниях бытия (Основах Метафизики, подписываемся, ставим лайки), то бишь отбросив сопоставление базовых интуиций Платона и Аристотеля, можно, сохраняя нейтралитет, разобрать основные аргументы последнего. А там уже живите с этим, как хотите, и относитесь к оному, как желаете.
Начнем с того, что одним из главных различий метафизики Платона и Аристотеля является разное представление о связи формы и материи. Если Платон жестко разделял мироздание на мир идей и мир вещей, иными словами, «раскидывал» форму и материю по разным уголкам универсума, то его ученик был категорически с этим трюком не согласен, поскольку негоже форме и материи существовать независимо друг от друга — они представляют собой неразрывное целое, воплощающееся в каждом конкретном сущем. Дериватом этого расхождения является разница воззрений на соотношение потенциальности и актуальности. Платоновская форма представляет собой возможность — возможность отпечатывания в материи для образования вещи.
Аристотелевская концепция предлагает полярно противоположное решение: форма есть актуальность, завершенность сущего, а материя же — чистая потенция этой актуализации. Достаточно вспомнить дефиницию формы как энтелехии материи и дефиницию души как энтелехии тела, обладающего в возможности жизнью. Что это значит? Это значит, что материя потенциально заключает в себе цель и окончательный результат, а сообщает ей эту завершенность форма. Следите за губами, сейчас, вероятно, будет непросто: не может существовать ничего, что не могло было бы существовать. Возникает ситуация взаимозависимости: как материя есть материя только для конкретной формы, так и форма есть форма только для конкретной материи. Данная философема получила название гилеморфизм (ΰλη— материя, μορφή — форма).
Подобно своему учителю, Аристотель считал материю вечной, несотворимой и, следовательно, неуничтожимой. Она содержит лишь возможность возникновения действительного многообразия вещей, как, скажем, медь содержит возможность различных статуй. Чтобы эту возможность актуализировать, следует придать материи соответствующую форму, под которой Аристотель подразумевал активный творческий фактор, стимул и цель, причину становления сущего. Поскольку, как было отмечено, форма и материя неразрывно связаны между собой, каждая вещь в зачатке уже содержится в материи. Тем самым Аристотель приходит к идее единичного бытия вещи, представляющего собой связанность материи и формы. Медь, например, можно рассматривать как возможность статуи, она же есть материальное начало, а высеченная статуя – это уже единство материи и формы.
Данная мысль решительно порывала с платоновским объективным идеализмом, согласно которому материя и мир идей рассматриваются как разные уровни мироздания (как низший и, соответственно, высший). Платон применяет слово «идея» для обозначения сущности предмета, его формы, которую нельзя познать чувствами.
Он утверждал, дескать, «идеи пребывают в природе в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними». Философ считал, что мир идей первичен, так как идеи являются неизменными, неподвижными, вечными, а всё в мире производно от идей. Материя, по Платону, есть «восприемница и как бы кормилица всякого рождения», способная принять любую форму потому, что она совершенно бесформенна и неопределенна. Аристотель, в свою очередь, настаивал на том, что «чистые идеи» не могут быть оторваны от реального мира.
Вводные слова, пожалуй, закончились. Пропедевтика засыпает. Просыпается аристотелевская критика.
Критика онтологии Платона содержится в XIII и XIV книгах «Метафизики» и, косвенно, в других. Аристотель доказывает несостоятельность платоновской гипотезы «идеи», исходя из следующих соображений:
Бесполезное удвоение мира
Разбирая платоновский концепт идеи, Аристотель усматривал в нем доминирование явно лишней и ненужной процедуры — нагромождения мироздания. Дело в том, что Платон постулировал в качестве подлинно бытийствующего не реальное, а фиктивное. Иными словами, идеи суть простые копии, двойники чувственных вещей, не отличающиеся от последних по своему содержанию. Идея вот этой синей подушки, по большому счету, ничем не отличается от признака «синеподушковости», принадлежащего отдельным подушкам.
Поскольку это простое дублирование сущего, то по мнению Аристотеля, платоновские идеи не способствуют познанию этого сущего. Они не могут быть сущностью вещей, если они находятся вне их, ибо сущность должна быть присуща своему подлежащему. Предполагая для каждой вещи одноименную с ней идею, мы лишь совершенно бесполезно удваиваем предметы, с одной оговоркой: идеи являются вечными, нетленными, а потому абсолютными. Платоновские понятия вроде «идеи лошади», «идеи человека» суть лишь перенесение эмпирических объектов в область непреходящего, истинного бытия; наделение того, с чем мы сталкиваемся в мире, статусом образцовости и подлинности.
Причастность — не более, чем метафора
Мы помним, что г-н Платон разделил мироздание на мир идей и мир вещей. А коль так, то идеи не могут дать существованию вещей ровным счетом ничего. И хотя утверждается, мол, вещи «причастны» идеям, эта их «причастность», как и пифагорейское «подражание», представляет собой, к великому сожалению, просто метафору. В каком непосредственном отношении друг к другу находятся эти пласты бытия — загадка, решаемая разве что мистическим путем, неподвластным простым смертным.
С точки зрения Аристотеля, существующие отдельно от вещей идеи Платона недостаточно убедительны и недостаточно доверия нам внушают. Доказательства же либо слабы, либо противоречивы, либо, наконец, доказывают больше, чем надо.
Утверждая, что одни идеи относятся к другим идеям так, как общее к частному, и, рассматривая идею как сущность вещи, Платон впадает в противоречие: при таком понимании каждая идея есть одновременно и сущность, так как, будучи общей, она присутствует в менее общей, и не-сущность, так как сама она в свою очередь причастна стоящей над ней более общей идее, которая и будет ее сущностью. Таким образом, возникает ситуация ненужности и «обескровленности» стоящих ниже по рангу идей.
Дём дальш? Дём дальш!
Дурная бесконечность
Платоновское учение о независимом существовании идей приводит к следующему выводу: поскольку между идеями и чувственными вещами существует отношение подобия, то помимо идеи и соответствующих ей вещей, должна также существовать идея того сходного, что имеется между ними. Далее, для этой – новой – идеи и для находящихся под ней первой идеи должна существовать еще одна – третья – идея и т.д. до бесконечности.
То же самое касается математических объектов. Рассмотрим пример. Есть у нас идея числа 1. Как получить двойку? Либо путем сложения двух идей числа 1, либо же все числа обязаны быть в мире идей (но тогда сложение должно перенестись в этот самый мир идей). И в том, и в другом случае мы упираемся в дурную бесконечность, ничего хорошего не сулящую. Но главная «непонятка» заключается всё-таки в природе числового ряда и арифметических действий.
«Доводы в пользу эйдосов сводят на нет то, существование чего для тех, кто признает эйдосы, важнее существования самих идей: ведь из этих доводов следует, что первое не двоица, а число, т. е. что соотнесенное [первее] самого по себе сущего и так же все другое, в чем некоторые последователи учения об эйдосах пришли в столкновение с его началами».
«Апофеоз бездвижности»
Следуя за платоновской мыслью, мы попадаем в статику. Обособив идеи в мир вечных сущностей, отличный от изменчивого мира вещей, Платон лишился возможности объяснять факты рождения, гибели и движения.
Ведь если есть идеи всего, то есть и идеи отрицания, идеи относительного, идеи отсутствия идей, идеи гибели и гибнущего, рождения и рождающегося.
«Далее, ни один из способов, какими они доказывают, что эйдосы существуют, не убедителен. В самом деле, на основании одних не получается с необходимостью умозаключения, на основании других эйдосы получаются и для того, для чего, как они полагают, их нет. Ведь по «доказательствам от знаний» эйдосы должны были бы иметься для всего, о чем имеется знание; на основании довода относительно «единого во многом» они должны были бы получаться и для отрицаний, а на основании довода, что «мыслить что-то можно и по его исчезновении»,- для преходящего: ведь о нем может [остаться] некоторое представление».
Исходя из этого, философии Платона недостает αἰτία, ὃθεν ἡ ἀρχὴ τῆς μέταβολῆς («причина, откуда начало изменения»).
Какое благо, сынок?
Следующий пункт аристотелевской критики, однако, кажется наиболее слабым среди остальных. Платон считал, что все идеи так или иначе восходят к единой, предельной основе – к идее Блага. Но с точки зрения Аристотеля, это противоречит существованию таких понятий, которые не могут быть возведены к оной.
Реализм VS концептуализм VS номинализм
Резюмируя всё вышесказанное, следует затронуть решающий пункт, касающийся аристотелевского отхода от платоновского реализма.
Подобно своему учителю, Аристотель признает реальность универсалий. Без допущения общих видовых и родовых начал было бы невозможно познавать сущее, не говоря уже о том, что Аристотель онтологизирует классификационные схемы. Если бы не существовало ничего общего для вещей, не было бы знания, направленного на общее, объемлющее частное.
Стало быть, делает вывод Аристотель, всё-таки есть «единое во многом»: существуют универсальные родовые понятия, относящиеся ко многим единичным предметам. Однако универсалии не следует выносить в отдельный от партикулярий мир, а уж тем паче обзывать его тем, что обладает подлинным бытием, в отличие от мира партикулярий: ἕν κατὰ πολλῶν («единое во многом») не следует превращать в ἕν παρά τὰ πολλά («единое отдельно от многого»), как это делает Платон. Немыслимо, чтобы сущность существовала отдельно от сущего и обладала бы объективным онтологическим статусом. Но вид (εἰδος) – внутренне присущ вещам (ἐνυπάρχει), как та форма (μορφὴ), которая делает каждую вещь тем, что она есть.
Таким образом, как и Платон, Аристотель признает общие начала, но видит их реализацию лишь в единичных вещах. При этом Аристотель не становится на сторону киников, утверждающих, что общие начала суть лишь наши субъективные понятия, – слова, которым в действительности ничто не соответствует; он признает, что универсалии существуют, но не отдельно от вещей, а в самих вещах, в самой конкретной реальности. Сущность вещей и явлений заключается в них самих.
Как говорил товарищ Ульянов, критику Аристотелем Платона можно назвать критикой идеализма как идеализма вообще. Мысль, конечно, спорная, ибо сказать, что Аристотель отошел от идеализма — это позволить себе дерзкую и непозволительную роскошь. Однако уверенные шаги в устранении дуализма узреть можно. Впрочем, не очень хотелось бы такого поистине великого философа, как Аристотель, опошлять и огрублять посредством заключения в рамки жесткой дихотомии идеализма и материализма.