включи мне ночь перед рождеством
Ночь перед Рождеством
Село Диканька, Украина. Ведьма, рассыпавшая кругом звезды, и черт, укравший месяц, кружатся в темном небе, надеясь, что мрак удержит дома богатого казака Чуба. Сомнения терзают казака и его кума, но нужно идти к дьяку. Прекрасная Оксана остается одна дома, вскоре к ней забегает кузнец по имени Вакула. Девушка начинает подначивать парня, тут то все и началось.
Ночь перед рождеством стал советским полнометражным рисованным мультипликационным фильмом. Один из самых популярных картин студии Союзмультфильм. Снятый по мотивам рассказа Николая Васильевича Гоголя. В картине было использовано знаменитое в 1950 годы ротоскопирование, в те времена известное как эклер. Была задействована музыка Николая Римского-Корсакова. В 1990 году мультфильм выпустило кинообъединение Крупный план, еще на видеокассетах. Ночь перед рождеством оказалась и в сборнике лучших советских мультфильмов.
Режиссерами-постановщиками стали Валентина и Зинаида Брумберг. Валентина работала художником мультипликационного кино. Он — заслуженный деятель искусств РСФСР. Зинаида же была не только художником и режиссером, но еще и драматургом. В таком творческом тандеме сестры создали не один классический и знаменитый советский мультфильм. Помимо Сестер Бумеранг в сценаристы добавился и Михаил Яншин, советский российский актер театра и кино, театральный режиссер.
Композитор фильма Николай Римский-Корсаков — русский композитор, педагог, дирижер, общественный деятель и, наконец, музыкальный критик. На его счету 15 опер и 3 симфонии. Роли озвучивали 7 человек, среди них был и Михаил Яншин. В советское время экранизация набирала полные залы зрителей. Критики по достоинству оценили старания всей съемочной группы.
Ночь перед Рождеством
грампластинка
От автора — Алексей Консовский;
Вакула, кузнец — Юрий Волынцев;
Чуб — Алексей Грибов;
Дьяк — Анатолий Кубацкий;
Оксана — Нина Гуляева (на фото);
чёрт — Сергей Цейц;
Кум — Владимир Осенев;
Солоха — Анастасия Георгиевская;
Голова — Евгений Лазарев;
Императрица — Наталия Литвинова;
Князь — Вячеслав Дугин;
Ткач — Вячеслав Дугин;
Жена Ткача — Наталья Энке;
Жена Кума — Зинаида Бокарева.
Инсценировка — Г. Куракина, А. Цесарский.
Режиссёр (радио) — Антонина Ильина.
Год записи: 1972
На смену последнему дню перед Рождеством приходит ясная морозная ночь. Дивчины и парубки еще не вышли колядовать, и никто не видел, как из трубы одной хаты пошел дым и поднялась ведьма на метле. Она черным пятнышком мелькает в небе, набирая звезды в рукав, а навстречу ей летит черт, которому «последняя ночь осталась шататься по белому свету». Укравши месяц, черт прячет его в карман, предполагая, что наступившая тьма удержит дома богатого козака Чуба, приглашенного к дьяку на кутю, и ненавистный черту кузнец Вакула (нарисовавший на церковной стене картину Страшного суда и посрамляемого черта) не осмелится прийти к Чубовой дочери Оксане. Покуда черт строит ведьме куры, вышедший из хаты Чуб с кумом не решаются, пойти ль к дьячку, где за варенухой соберется приятное общество, или ввиду такой темноты вернуться домой, — и уходят, оставив в доме красавицу Оксану, принаряжавшуюся перед зеркалом, за чем и застает ее Вакула. Суровая красавица насмехается над ним, ничуть не тронутая его нежными речами. Раздосадованный кузнец идет отпирать дверь, в которую стучит сбившийся с дороги и утративший кума Чуб, решив по случаю поднятой чертом метели вернуться домой. Однако голос кузнеца наводит его на мысль, что он попал не в свою хату (а в похожую, хромого Левченка, к молодой жене коего, вероятно, и пришел кузнец), Чуб меняет голос, и сердитый Вакула, надавав тычков, выгоняет его. Побитый Чуб, разочтя, что из собственного дома кузнец, стало быть, ушел, отправляется к его матери, Солохе. Солоха же, бывшая ведьмою, вернулась из своего путешествия, а с нею прилетел и черт, обронив в трубе месяц.
Вакула приходит к запорожцу Пузатому Пацюку, который, как поговаривают, «немного сродни черту». Застав хозяина за поеданием галушек, а затем и вареников, кои сами лезли Пацюку в рот, Вакула робко спрашивает дороги к черту, полагаясь на его помощь в своем несчастье. Получив туманный ответ, что черт у него за плечами, Вакула бежит от лезущего ему в рот скоромного вареника. Предвкушая легкую добычу, черт выскакивает из мешка и, сев на шею кузнеца, сулит ему этой же ночью Оксану. Хитрый кузнец, ухватив черта за хвост и перекрестив его, становится хозяином положения и велит черту везти себя «в Петембург, прямо к царице».
Найдя о ту пору Кузнецовы мешки, девушки хотят отнести их к Оксане, чтоб посмотреть, что же наколядовал Вакула. Они идут за санками, а Чубов кум, призвав в подмогу ткача, волочит один из мешков в свою хату. Там за неясное, но соблазнительное содержимое мешка происходит драка с кумовой женой. В мешке же оказываются Чуб и дьяк. Когда же Чуб, вернувшись домой, во втором мешке находит голову, его расположенность к Солохе сильно уменьшается.
Кузнец, прискакав в Петербург, является к запорожцам, проезжавшим осенью через Диканьку, и, прижав в кармане черта, добивается, чтоб его взяли на прием к царице. Дивясь роскоши дворца и чудной живописи по стенам, кузнец оказывается перед царицею, и, когда спрашивает она запорожцев, приехавших просить за свою Сечь, «чего же хотите вы?», кузнец просит у ней царских ее башмачков. Тронутая таковым простодушием, Екатерина обращает внимание на этот пассаж стоящего поодаль Фонвизина, а Вакуле дарит башмачки, получив кои он почитает за благо отправиться восвояси.
В селе в это время диканьские бабы посередь улицы спорят, каким именно образом наложил на себя руки Вакула, и дошедшие об том слухи смущают Оксану, она плохо спит ночь, а не найдя поутру в церкви набожного кузнеца, готова плакать. Кузнец же попросту проспал заутреню и обедню, а пробудившись, вынимает из сундука новые шапку и пояс и отправляется к Чубу свататься. Чуб, уязвленный вероломством Солохи, но прельщенный подарками, отвечает согласием. Ему вторит и вошедшая Оксана, готовая выйти за кузнеца «и без черевиков». Обзаведшись семьей, Вакула расписал свою хату красками, а в церкви намалевал черта, да «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо».
Кузнец Вакула — единственный в своем роде гоголевский характер, в котором запечатлены мечты писателя о сильной и гармонической натуре, созданной для свободного, радостного, полезного труда. Обычно говорится, что Гоголь не писал образов положительных, что, в совершенстве раскрывая души мертвые, он заставлял ненавидеть их, отвергал и тем самым утверждал идеалы добра, воспевал честность и добродетель.
Все это так, но прежде чем Гоголь осознал назначение своей музы и, по его собственному выражению, «припряг подлеца», чтобы выставить его на всенародное осмеяние, он заострил свое перо на характерах благородных.
Не создав образа мечтателя о всеобщей справедливости, милого юноши Ганца Кюхельгартена, в первой своей стихотворной поэме, не написав жизнеутверждающего характера кузнеца Вакулы, не воспев мужественного народного богатыря Тараса Бульбу, Гоголь, может быть, не смог бы так полно осознать и свою подвижническую задачу — обличение мертвых душ тогдашней России во имя будущей ее изумительной жизни.
И хотя схематичным было бы разделение, у классиков особенно, на героев положительных и персонажей обличаемых — хотя у Гоголя и те и другие постоянно встречаются, соседствуют на страницах одних и тех же произведений, — все-таки важно и должно обозначить ведущее направление данной повести, пьесы, данного конкретного этапа творчества. А ведущей интонацией первых прозаических творений Гоголя была все же интонация оптимистическая, светлая, жизнелюбивая.
Создавая сильные и цельные характеры, Гоголь как бы искал ту архимедову точку опоры, утвердившись на которой можно перевернуть мир. В дальнейшем он попытается перевернуть несправедливый мир сокрушительным огнем сатиры, но для этого художнику надо будет знать, что за ним стоят такие герои, как кузнец Вакула, несгибаемые защитники родной земли Тарас Бульба и его сын Остап.
Кузнец Вакула занимает особое место и среди немногочисленных положительных образов гоголевского творчества. Если Тарас и Остап раскрывались как замечательные натуры на поле брани, то характер Вакулы раскрывается вне битв и народных потрясений, когда выявиться мужеству и благородству души сложнее.
С первых же страниц повести Гоголь обращает внимание читателей на замечательное свойство Вакулы — кузнец постоянно занят делом, к нему отовсюду стекаются люди с бесчисленными просьбами: тому починить бричку, тому сделать сундук, тому расписать узорами новую посуду, — вся Диканька пользовалась мисками, раскрашенными Вакулой. Если кузнец кому-нибудь хочет напомнить о себе, то говорит только о сделанной работе. В Петербурге встречается Вакула с запорожцами, приехавшими по общинным своим делам. Сначала они не узнают бедного просителя, но Вакула напоминает: «Это я, Вакула, кузнец! Когда проезжали осенью через Диканьку… новую шину тогда поставил на переднее колесо вашей кибитки…»
Даже любимой, Оксане, кузнец рассказывает о своем деле: он готовит ей роскошный подарок — окованный железом ларец, расписанный пылающими красными и синими цветами. Жар своей души передает Вакула, рассказывая о «жарком» сиянии рисунков для Оксаны; он думает, что покорить девушку можно скорее всего трудолюбием, верностью своему делу, надежностью своих крепких рук. Однако капризная Оксана не ценит скромности влюбленного, ей подавай необычные, богатые подарки, к примеру туфли, «которые носит сама царица». Но не понятый Оксаной Вакула не изменяет себе — только на свои силы, на свой труд рассчитывает этот мужественный и честный герой Гоголя.
Любопытно, что даже в самые дурные минуты, когда Оксана так и не отвечает на его пылкую любовь, Вакула не предается бесцельной печали, как иные романтические герои, не посылает неумолимой красавице жестокие упреки. Кузнец Вакула, расстроившись после очередного неудачного свидания с Оксаной, «рассеянно оглядывал углы своей хаты…» и «наконец остановил глаза на мешках: „Зачем тут лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!“
Примечательная деталь: глаза и руки трудового человека постоянно ищут дела. «Через эту глупую любовь я одурел совсем» — так не скажут ни романтический пушкинский Алеко, ни демонические лермонтовские герои. Так может сказать только гоголевский Вакула, оседлавший даже самого черта, когда тот понадобился ему для дела. И черт, никуда и никому не нужный, пошел в дело, и его употребил кузнец на пользу. Повез-таки его на себе нечистый в Петербург, за туфельками для Оксаны.
Замечательна и всегдашняя тяга Вакулы к прекрасному, умение ценить и понимать творческий труд. Какие бы дорогие предметы ни увидел Вакула, он ценит вещи по вложенному в них труду. Вот и во дворец попал Вакула, но не царица, не придворные занимают диканьского кузнеца. Перед картинами прославленных мастеров как вкопанный остановился Вакула. Есть у него, жителя далекого хутора, врожденное чувство прекрасного, живое ощущение красоты, запечатленной рукою мастера. «Что за картина! что за чудная живопись! — рассуждал он, — вот, кажется, говорит! кажется, живая. а краски! боже ты мой, какие краски!» Внимание кузнеца привлекает здесь каждая мелочь, выполненная с душой, каждая деталь, близкая его профессии. «Сколь, однако ж, ни удивительны сии малевания (думал кузнец о картинах. — И. В.), но эта медная ручка, — продолжал он, подходя к двери и щупая замок, — еще большего достойна удивления. Эк какая чистая выделка. » И по лестнице не прошел он зевая. Не богатством дворцовым был ослеплен, но мастерством безвестных сотен и сотен Вакул и Иванов, создававших всю эту рукотворную красоту дворцовых покоев. «…Что за перила (думал кузнец. — И. В.)! какая работа!» «Работа» — вот главное, что составляет реальный смысл жизни гоголевского Вакулы, героя фантастической повести о том, как нечистая сила шлялась по земле в ночь перед рождеством.
Фантастический мир повести удивительно и органически переплетается с земными мыслями кузнеца Вакулы о работе, с его пылким удивлением перед людьми, умеющими создавать прекрасное. И честная работа Вакулы — сделанные им сундуки, телеги, колеса — оказывается в конце концов гораздо большим чудом, нежели все чудеса, какие может показать ведьма, да и сам черт. Их чудеса рассыпаются в прах вместе с голосом первого петуха, — чудеса, созданные трудом, оживают при свете дня, навсегда остаются достоянием благодарного человечества.
В «Ночи перед рождеством» по-гоголевски неназойливо и весело переплетаются явь и вымысел, вольная фантазия и достоверное описание быта. Это именно к книге, в которой помещена повесть «Ночь перед рождеством», — повесть, где наравне с людьми действуют черти и ведьмы, приложен, список не переведенных Гоголем с украинского слов. Как художник, он чувствовал, что никакие тождественные обозначения не помогут сохранить аромат родной Украины. Именно поэтому в предисловии перед «Вечерами…» стоит знаменитый гоголевский список, где значится: «Баштан — место, засеянное арбузами и дынями… Галушки — клецки… Горлица — танец. Гречаник — хлеб из гречневой муки… Дукат — род медали, носимой на шее женщинами… Курень — соломенный шалаш… Пивкопы — двадцать пять копеек…» Не станем перечислять далее все, что выписал заботливой рукой сам писатель, помогая будущим своим читателям понять смысл непереведенных слов и не потерять при этом ни крупицы их плотности, ни черточки их уникального именно на этом языке смысла.
Но и этим перечнем не довольствуется Гоголь, приступая к повествованию. На первой же странице «Ночи перед рождеством» имеется сноска, где объясняется смысл понятия «колядовать»: «Колядовать у нас называется петь под окнами накануне рождества песни, которые называются колядками. Тому, кто колядует, всегда кинет в мешок хозяйка… колбасу, или хлеб, или медный грош, чем кто богат…» Обратим внимание на это настойчивое стремление Гоголя создать четкую реалистическую картину бытия, ибо впоследствии она сдвигается с «насиженного места» резким взлетом вымысла, могучим всплеском фантазии.
Как правило, прежде чем воспарить к просторам вымысла, Гоголь спокойно и детально описывал «интерьер» — ту «сцену жизни», на которой происходят совершенно невероятные события. Невероятные события начинались у него в достоверных обстоятельствах. На бытовой, тщательно описанной сцене появляется черт в «Ночи перед рождеством». У Солохи валяются в хате пустые мешки; долговязый кум с богатым казаком Чубом бродит по метельной улице в поисках шинка; Оксана с девушками колядуют под окнами и поют веселые песни. Не было бы всего этого, достоверного, реалистически описанного на земле, не мог бы у Гоголя пролететь над нею маленький хитренький черт.
Лермонтовский Демон летает над пустынной землей, отдыхая на горных хребтах, озирая холодные просторы. Черт Гоголя словно и сам выходит из хаты перед «взлетом». Вот парит Демон: «И над вершинами Кавказа Изгнанник рая пролетал: Под ним Казбек, как грань алмаза, Снегами вечными сиял… И дик и чуден был вокруг Весь божий мир…» А вот как описана сцена из «Ночи перед рождеством», где черт, желая насолить людям, крадет в небе месяц: «…Волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том всё село…» И в том, как обставлена сцена для появления черта, видна особенность писательской манеры Гоголя, особое, индивидуальное качество его реалистического письма.
Эта особенность мастерства великого писателя, соединяющего подробное описание реального быта с необузданным полетом фантазии, останется характерной для него на всем протяжении литературного труда. И в этом смысле «Петербургские повести» Гоголя, написанные позднее, такие как «Нос», «Портрет», «Шинель», не отделены от дерзкой фантастики «Ночи перед рождеством» или «Сорочинской ярмарки». И в них, как в ранних «диканьских» повестях, фантастика вырастает из быта, опирается на крепкие конструкции реального мира. «Ночь перед рождеством» знаменательна и в этом смысле — именно с нее и с «Сорочинской ярмарки» начинается для нас тот Гоголь, которого мы знаем и любим с детства, Гоголь — певец реальной действительности, Гоголь — певец ее скрытых чудесных сил, чье проявление неожиданно озаряет новым светом привычную картину жизни.
«Ночь перед рождеством» — произведение программное еще и потому, что именно здесь начала складываться та уникальная в русской да и в мировой классике гоголевская манера письма, которая будет называться впоследствии «смехом сквозь слезы», как определил ее сам автор, как писали об этом, говоря о Гоголе, великие его соратники Пушкин и Белинский.
Белинский, первым назвавший начинающего Гоголя гениальным писателем, отмечал: смех Гоголя «растворен горечью», это «комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния». В сцены, исполненные живого народного юмора, ослепительного солнечного смеха, вдруг вплетаются у Гоголя тревожные ноты. Но сколько бы ни писали о грустной интонации гоголевских произведений, о сплаве смешного и трагического в его писательской палитре, главным в творчестве Гоголя был всё же смех, смех как естественное начало каждого его замысла, как природа его таланта. Гениальный Пушкин постоянно говорил о смехе Гоголя как о важном качестве его дарования, никак не противоречащем высокому назначению художника. Однако иные современники Гоголя полагали, что веселый смех в искусстве сродни грубому народному фарсу.
«Сейчас прочел „Вечера близ Диканьки“, — писал Пушкин. — Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная. Наборщики помирали с хохоту, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно веселою книгою». Или еще: «Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставила нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина».
Остановимся на этом имени — имени Дениса Ивановича Фонвизина, высоко ценимого Гоголем за бессмертную комедию «Недоросль», без которой не было бы бессмертной комедии «Ревизор». И чтобы выразить это уважение, Гоголь не раз назовет в своих произведениях имя замечательного предшественника — славного старейшины разящей русской сатиры.
В «Ночи перед рождеством» читатель совершенно неожиданно встречается с Фонвизиным. Вакула во дворце у царицы просит туфельки для своей Оксаны. «Государыня засмеялась. Придворные засмеялись тоже… — Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом. Вот вам, — продолжала государыня, устремив глаза на стоявшего по далее от других… человека с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами показывал, что он не принадлежал к числу придворных, — предмет достойный остроумного пера вашего!»
Упоминание о Фонвизине в фантастической малороссийской повести многозначно. Здесь и благодарность младшего старшему на торной дороге служения Сатире, здесь и признание творческой близости.
«Ночь перед рождеством» — повесть поистине народная, и не потому только, что в основе ее лежит множество фольклорных мотивов и народных поверий, но потому, что основу ее составляет подлинно народное отношение к добру и злу, к нравственному и безнравственному. Нравственно то, что связано с трудом, с чистой любовью, со стремлением послужить людям. Безнравственно все то, что приносит в жертву наживе земные естественные человеческие чувства.
Все прекрасное творится на земле — здесь соединяются в конце концов влюбленные, здесь торжествует добро, добытое своими руками. В небе же роятся у Гоголя черти и ведьмы, там летают на метлах, крадут сияющие звезды, задумывают хитрые, идущие во вред людям интриги. Народ крепко стоит на земле, ему нет дела до загробной жизни, до поповских россказней о райских кущах, — справедливость должна царить на земле. Так думают Гоголь и его герои из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», такова и народная точка зрения, делающая «Ночь перед рождеством» произведением по-настоящему народным.
Мы с удовольствием читаем каждый раз заново эту гоголевскую повесть, мы с радостью слушаем оперы, смотрим балеты, встречаемся с инсценировками в детском и взрослом театре, сделанными по этой повести. Она давно уже стала для нас и вечно мудрой классикой и всегда живым, очищающим душу наслаждением.
Ночь перед Рождеством
Село Диканька, Украина. Ведьма, рассыпавшая кругом звезды, и черт, укравший месяц, кружатся в темном небе, надеясь, что мрак удержит дома богатого казака Чуба. Сомнения терзают казака и его кума, но нужно идти к дьяку. Прекрасная Оксана остается одна дома, вскоре к ней забегает кузнец по имени Вакула. Девушка начинает подначивать парня, тут то все и началось.
Ночь перед рождеством стал советским полнометражным рисованным мультипликационным фильмом. Один из самых популярных картин студии Союзмультфильм. Снятый по мотивам рассказа Николая Васильевича Гоголя. В картине было использовано знаменитое в 1950 годы ротоскопирование, в те времена известное как эклер. Была задействована музыка Николая Римского-Корсакова. В 1990 году мультфильм выпустило кинообъединение Крупный план, еще на видеокассетах. Ночь перед рождеством оказалась и в сборнике лучших советских мультфильмов.
Режиссерами-постановщиками стали Валентина и Зинаида Брумберг. Валентина работала художником мультипликационного кино. Он — заслуженный деятель искусств РСФСР. Зинаида же была не только художником и режиссером, но еще и драматургом. В таком творческом тандеме сестры создали не один классический и знаменитый советский мультфильм. Помимо Сестер Бумеранг в сценаристы добавился и Михаил Яншин, советский российский актер театра и кино, театральный режиссер.
Композитор фильма Николай Римский-Корсаков — русский композитор, педагог, дирижер, общественный деятель и, наконец, музыкальный критик. На его счету 15 опер и 3 симфонии. Роли озвучивали 7 человек, среди них был и Михаил Яншин. В советское время экранизация набирала полные залы зрителей. Критики по достоинству оценили старания всей съемочной группы.
Релиз: 18 декабря 2020 г.
Лейбл: Warner Music Group
Альбом: Трибьют Сектор Газа
Похожая музыка
Популярные песни
Текст песни
Как-то ехал я перед Рождеством
Погонял коня гужевым хлыстом
На моем пути темный лес стоит
Кто-то в том лесу воет и кричит
Ехал к милой влет за 15 верст
А вокруг метет, только видно хвост
Моего коня масти вороной
Жди любимая, свижусь я с тобой
Господи, помоги!
Эх, одолели меня эти враги!
Николай-угодник, защити!
Эх, доконали черти, мать их ети!
А до хутора уж рукой подать –
Мерзким упырям меня не догнать
Вот и дом стоит, где живет моя
Обведу святой круг вокруг дома я
Коня на ворог я загнал и враз
Сена чуть не стог дал ему за раз
Ешь ты мой родной, ведь ты спас меня!
Ах ты, вороной! – я хвалил коня
Господи, помоги!
Эх, одолели меня эти враги!
Николай-угодник, защити!
Эх, доконали черти, мать их ети!
Сохрани, – крещусь, – Богородица!
Когда назад помчусь, как распогодится
Гальке дорогой постучал в окно –
Пришел милый твой, доставай вино!
Из ковша хлебну вина, сердцу, мать
Гальку обниму и пойдем мы спать
Завтра ж мне в мороз, мчаться вновь домой
Помоги Христос и мой вороной
Господи, помоги!
Эх, одолели меня эти враги!
Николай-угодник, защити!
Эх, доконали черти, мать их ети!
Включи мне ночь перед рождеством
Ночь перед Рождеством
Истории старого пасечника
Стоит ясная морозная ночь накануне Рождества. Светят звёзды и месяц, искрится снег, над трубами хат клубится дымок. Это Диканька, крохотное село под Полтавой. Заглянем в окошки? Вон старый казак Чуб надел тулуп и собирается в гости. Вон его дочка, красавица Оксана, прихорашивается перед зеркальцем. Вон влетает в печную трубу очаровательная ведьма Солоха, радушная хозяйка, к которой любят захаживать в гости и казак Чуб, и сельский голова, и дьяк. А вон в той хате, на краю села, сидит, попыхивая люлькой, какой-то старичок. Да ведь это пасечник Рудый Панько, мастер рассказывать истории! Одна из самых весёлых его историй о том, как чёрт украл с неба месяц, а кузнец Вакула летал в Петербург к царице.
Всех их – и Солоху, и Оксану, и кузнеца, и даже самого Рудого Панька – придумал замечательный писатель Николай Васильевич Гоголь (18091852), и в том, что ему так точно и правдиво удалось изобразить своих героев, нет ничего необыкновенного. Гоголь родился в небольшом селе Великие Сорочинцы Полтавской губернии и с самого детства видел и хорошо знал всё то, о чём позже писал. Отец его был помещиком и происходил из старинного казацкого рода. Николай учился сперва в Полтавском уездном училище, потом – в гимназии в городе Нежине, тоже недалеко от Полтавы; здесь-то он впервые и попробовал писать.
В девятнадцать лет Гоголь уехал в Петербург, служил какое-то время в канцеляриях, но очень скоро понял, что призвание его не в этом. Он начал понемногу печататься в литературных журналах, а чуть позже выпустил и первую книжку «Вечера на хуторе близ Диканьки» – сборник удивительных историй, будто бы рассказанных пасечником Рудым Паньком: о чёрте, укравшем месяц, о таинственной красной свитке, о богатых кладах, которые открываются в ночь накануне Ивана Купалы. Сборник имел огромный успех, очень понравился он и А. С. Пушкину. Гоголь вскоре с ним познакомился и подружился, и в дальнейшем Пушкин не раз помогал ему, например, подсказав (конечно, в самых общих чертах) сюжет комедии «Ревизор» и поэмы «Мёртвые души». Живя в Петербурге, Гоголь издал и следующий сборник «Миргород», куда вошли «Тарас Бульба» и «Вий», и «петербургские» повести: «Шинель», «Коляска», «Нос» и другие.
Следующие десять лет Николай Васильевич провёл за границей, лишь изредка возвращаясь на родину: понемногу жил то в Германии, то в Швейцарии, то во Франции; позже на несколько лет поселился в Риме, который очень полюбил. Здесь был написан первый том поэмы «Мёртвые души». В Россию Гоголь вернулся лишь 1848 году и поселился под конец жизни в Москве, в доме на Никитском бульваре.
Гоголь – писатель очень разносторонний, произведения его такие разные, но объединяет их остроумие, тонкая ирония и добрый юмор. За это больше всего ценил Гоголя и Пушкин: «Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе…»
Последний день перед Рождеством прошёл. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звёзды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа[1]. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Ещё ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошёл тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.
Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских[2] лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом чёрными смушками[3], с дьявольски сплетённою плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил её, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнёт. Он знает наперечёт, сколько у каждой бабы свинья мечет поросёнков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке[4]. Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость[5]. А ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только чёрным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звёзды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре ещё блестели. Вдруг, с противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колёса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец[6]: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая всё, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке[7]. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий[8]в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто чёрт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу.
Между тем чёрт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку схватить его, но вдруг отдёрнул её назад, как бы обжёгшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и отдёрнул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый чёрт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки[9]; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чём не бывал, побежал далее.
В Диканьке никто не слышал, как чёрт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том всё село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина решиться чёрту на такое беззаконное дело? А вот какая: он знал, что богатый козак Чуб приглашён дьяком на кутью[10], где будут: голова; приехавший из архиерейской певческой родич дьяка в синем сюртуке, бравший самого низкого баса; козак Свербыгуз и ещё кое-кто; где, кроме кутьи, будет варенуха[11], перегонная на шафран водка и много всякого съестного. А между тем его дочка, красавица на всём селе, останется дома, а к дочке, наверное, придёт кузнец, силач и детина хоть куда, который чёрту был противнее проповедей отца Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во всём околотке. Сам ещё тогда здравствовавший сотник[12]Л…ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить дощатый забор около его дома. Все миски, из которых диканьские козаки хлебали борщ, были размалёваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых: и теперь ещё можно найти в Т… церкви его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалёванная на церковной стене в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный чёрт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключённые прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал её на большой деревянной доске, чёрт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на всё, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры чёрт поклялся мстить кузнецу.
Колядовать у нас называется петь под окнами накануне Рождества песни, которые называются колядками. Тому, кто колядует, всегда кинет в мешок хозяйка, или хозяин, или кто остаётся дома, колбасу, или хлеб, или медный грош, чем кто богат. Говорят, что был когда-то болван Коляда, которого принимали за бога, и что будто от того пошли и колядки. Кто его знает? Не нам, простым людям, об этом толковать. Прошлый год отец Осип запретил было колядовать по хуторам, говоря, что будто сим народ угождает сатане. Однако ж если сказать правду, то в колядках и слова нет про Коляду. Поют часто про Рождество Христа; а при конце желают здоровья хозяину, хозяйке, детям и всему дому.
Замечание пасичника. (Примеч. Н. В. Гоголя.)
Обывательские (лошади) – т. е. крестьянские: «сельскими обывателями» в царской России назывались крестьяне.