возвращение мозгов в россию
Мозги, капиталы и рабочие руки. Почему в Россию не возвращаются
Население России стремительно сокращается. Еще в конце апреля Министерство экономического развития резко ухудшило прогноз до 2024 года – согласно новой версии, страна к этому времени потеряет еще 1,7 миллиона человек. И уже сейчас очевидно, что и эта цифра слишком оптимистична. Она не учитывает нынешней, самой смертоносной волны коронавируса. Усугубляет демографическую проблему снижение притока мигрантов и отток населения из России.
На этом фоне правительство пытается вернуть соотечественников на родину. Примерно месяц назад появилась программа, предусматривающая возвращение к 2030 году в Россию полумиллиона человек.
Студия подкастов Свободы
О том, насколько эти планы реалистичны, автор и ведущий программы «Деньги на Свободе», экономический публицист Максим Блант поговорил с политологом Дмитрием Орешкиным:
– В соответствии с правительственной программой возвращения соотечественников к 2030 году в Россию должно вернуться полмиллиона человек. Согласившимся оплатят переезд, дадут какие-то льготы. Полмиллиона – это много или мало?
– Прежде всего, это нереально. Не вернется полмиллиона человек. И конечно, это мало для того, чтобы решать проблемы демографии. Мы сейчас теряем примерно по миллиону в год. Что эти полмиллиона решат? Кроме того, боюсь, что не с того конца берутся. Дело не в том, чтобы приезжим дать какие-то льготы. Дело в том, чтобы создать привлекательную среду. Тогда и льгот никаких давать не надо. Когда здесь создается ощущение будущего, тогда люди слетаются со всех краев «на ловлю счастья и чинов». Часто не самая симпатичная публика, но люди едут сюда. А вот уже больше десяти лет люди едут в основном отсюда.
Полная видеоверсия программы:
Нужно понимать, что демография – это всегда проблема. Но она бывает двух типов. Демографические проблемы роста – это, например, Россия начала ХХ века, перед Первой мировой войной, когда огромная демографическая фабрика каждый год производила по 2,5 миллиона новых российских граждан. И на фоне умирающей прежней сельскохозяйственной специализации, когда 85 процентов населения жили в деревне, огромное количество рабочих рук хлынуло в города. Получилось примерно то же самое, как мне кажется, что сейчас происходит где-то в Северной Африке, в странах исламской культуры. Избыток неквалифицированного сельского населения в городах, которые теряют свою прежнюю сельскую культуру, но не приобретают еще городской. И вот эти деклассированные люди часто служат взрывоопасным материалом, из-за которого происходят революции.
Второй тип проблем начинается, когда люди куда-то исчезают: вымирают, «преступно отказываются размножаться». Когда население растет, нужно решать проблему жилья, работы, перераспределения по территории. Это очень тяжело и часто критически сложно. Но гораздо хуже, когда люди уезжают. И тогда начинается депопуляция, начинается то, что сейчас происходит в нашей стране. Супер-, гипер-, мегацентрализация, когда можно жить только в Москве и, может быть, еще немного в Петербурге, в Екатеринбурге, в некоторых других городах. А остальная часть территории, грубо говоря, запустевает. Отвечая на ваш вопрос, полмиллиона – это кошачьи слезы, а что самое печальное, их все равно не будет. На моей памяти примерно с середины 90-х – это как минимум третья демографическая программа, и все три проваливались.
Бастрыкин предложил ввести геномную регистрацию для мигрантов
– Что сейчас для страны более критично – депопуляция, утечка мозгов или утечка людей, которые способны создавать рабочие места?
– Мне кажется, это одно и то же, потому что депопуляция – это когда люди не находят работы и будущего там, где они родились. Общемировая тенденция – концентрация населения. Но где это население концентрируется? Вот в чем вопрос! В Советском Союзе – естественно, в Москве. С этим боролись, прописку ограничивали. Все равно Москва росла как на дрожжах и пугала советские власти.
Мне казалось, что в 90-е годы исчезла эта суперцентрализация власти и связанная с ней проблема перераспределения ресурсов, ослабло их стягивание в один федеральный центр – и тогда у нас приподнялись города, появились альтернативные точки роста. Тот же самый Нижний Новгород приподнялся, Екатеринбург, Ростов-на-Дону – там стало можно жить, там начали дышать университеты, там появился какой-то бизнес. И тогда ситуация шла в позитивном ключе.
А сейчас… Вы начали разговор с того, что власти обеспечивают какие-то льготы, машину можно беспошлинно ввезти – такая большая радость! Но люди уезжают в Канаду, где им никаких льгот никто не обещает, зато они там могут найти себе работу, другую социокультурную среду, где они могут себя реализовать. И без каких-нибудь льгот люди едут из нашей страны на Запад. Не в Китай же они едут, а туда, где социокультурная среда дает больше возможностей для самореализации. И в этом проблема – не в льготах, не в том, чтобы остановить отток мозгов или повысить зарплату научным сотрудникам. Да, повысили, а отток не остановился.
«Жизнь в России становится хуже». Размышления врача-эмигранта
Господин Степашин (Сергей Степашин, российский государственный и политический деятель. – РС) говорил про 200 тысяч квалифицированных кадров, которые ежегодно мы теряем. Но это он говорил несколько лет назад, а сейчас уже дело подбирается к полумиллиону. Это не только научные кадры, а просто люди, например, с талантом к бизнесу. Они боятся здесь, или они не видят здесь для себя перспектив, или этих перспектив недостаточно для всех. Кто-то себя находит, и опять же находят себя те, кто как-то договаривается с этой вертикалью власти. А рядом с ней альтернативные, независимые от власти бизнесы, проекты, социальные институты, исследовательские центры не возникают. И получается, что работает система «бутылочного горлышка». Для того чтобы подняться вверх, ты должен принять правила игры, а правила игры довольно жесткие.
Если брать такой термин, как «конкуренция социокультурных сред», то в нашей стране московская среда заведомо выигрывает у магаданской среды, и хоть ты тресни, но из Магадана будут люди уезжать. А в терминах общемировой российская среда проигрывает, не скажу, чешской, но скажу европейской, например, или американской среде. В Израиль многие уезжали и до сих пор продолжают уезжать. Почему? Не только потому, что там какие-то льготы или вспомоществования, а просто потому, что там лучше медицинское обслуживание, лучше можно обеспечить образование для ребенка, спокойнее себя чувствовать.
– Вот это идеологическое давление, этот пресс на людей, которые делают науку, просто тех, кто обладает критическим мышлением, он приближается к тому, который был при СССР?
Соответственно, недокорм регионов, потому что в Кремле очень боятся сильных регионов. Богатый регион ведет себя самостоятельно, он не пляшет под твою дудку. Поэтому логика такая: мы собираем ресурсы со всей земли русской в Кремле, а потом даем назад этим регионам, в зависимости от их поведения. И с людьми то же самое. Регион – это, в сущности, личность, такая территориальная личность. И с человеком… Да, если ты хочешь добиться больших успехов в бизнесе, ты должен быть прокремлевским олигархом, ты должен получить этот ярлык на то, чтобы торговать алюминием, электричеством, нефтью, газом…
А чтобы это было под контролем вертикали, таких людей должно быть немного. Соответственно, конкуренция уменьшается и уменьшается число людей, которые имеют возможность стать миллионерами, миллиардерами. Эта узенькая группа людей богатеет, их благосостояние сильнейшим образом зависит от близости к «вертикали». А всем остальным не хватает места в этом бутылочном горлышке, их туда не пускают, потому что если их будет слишком много, это будет трудно контролировать. Когда сейчас наступает какая-то экономическая проблема, «вертикаль» говорит своим олигархам: «Ребята, нужны деньги».
«Спокойно, вы уже в свободной стране». Побег в США через Мексику
– Как первый вице-премьер Андрей Белоусов, заявивший металлургам весной этого года, что они «недоплатили»?
– Но у них же в голове крепко засела мысль про реиндустриализацию. Сталин при всей его кровавости… «принял» страну «в лаптях», а потом – буквально к 1932 году – тракторные заводы зацвели…
– Во-первых, это миф. Самое неприятное для меня было открытие, что индустриализация в значительной степени – это пиар-эффект, когда на фотографиях дымили заводы, строились трубы. Да, действительно, строилось. Я даже не буду говорить, что это строилось американцами, по американским проектам, даже не будут говорить про цену этой самой индустриализации. Все дело в том, что ее специалисты, например Харрисон и Маркевич, посчитали все очень аккуратненько и выяснили, что товарищ Сталин в лучшем случае вернул страну на те темпы индустриализации, которые были до Первой мировой войны, до революции.
– Та индустриализация – можно спорить, получилась она или не получилась, – имела объективную предпосылку.
– Огромное количество рабочих рук.
– Да, огромное количество рабочих рук, которые в результате коллективизации оказались маргинальным элементом. Потому что из села их поперли.
– Они бежали в города, потому что в городах были карточки и можно было выжить, да.
Тридцать лет в Швеции. Счастливая жизнь Натальи Казимировской
– Но сейчас у нас немножечко другая демографическая ситуация.
Но город – это совершенно другое явление. Это культура, это сфера обслуживания… Современные города уже давно перешли на постиндустриальные рельсы – и Москва за последние 20–30 лет это сделала, и другие города. Это естественный тренд эволюции развитого в экономическом смысле пространства, когда есть город, вокруг этого города – города спутники, то, что называется агломерацией. И тут приходит товарищ Шойгу и говорит: «У нас с Сибирью проблема. Народ убегает, давайте мы там посадим вот эти новые города, завод и там трудящихся».
Улетел, чтобы вернуться. Иван Павлов – о первых днях за границей
– 3–4 города-миллионника. А где он эти миллионы собирается набрать, не сказал?
– Да не будет их, потому что он мыслит категориями вот этого совка, прости господи! Он не наберет этих людей.
– Ну есть так называемые «несогласные».
– Если их посадить только – как Комсомольск-на-Амуре строился. Но опять же все дело в том, что товарищ Сталин щедро расплескивал демографические ресурсы, которые за него были накоплены. Сейчас нет этих ресурсов, просто неоткуда брать их, ложка по дну скребет.
– А почему они так уперлись в «соотечественников»? Может, проще ассимилировать мигрантов?
– Ассимилировать – это хорошее слово, но на самом деле это тяжело. Это проблема роста. Вот Европа этим занимается. Во всех крупных городах развитого экономического пространства есть так называемый второй демографический переход. Городская семья не может содержать «семерых по лавкам». Больше двоих-троих детей в городах не рождается, но все города во всем мире растут за счет мигрантов. В Москве меньше половины населения родились в Москве.
Проблема в том и заключается, что еще недавно к нам приезжали люди из Молдавии, например строительные бригады. Были из Югославии и из Турции. Сейчас этого нет. Сейчас эти люди отъехали в поисках работы в Германию, в Чехию.
И еще. Вся страна люто ненавидит Москву. Вот, дескать, Москва жирует и потому мы бедные. Нет, ребята – не потому, что Москва жирует, а потому что Москва – единственный центр в стране. А должно быть таких штук 20, чтобы не Москва все в себя всасывала, а Нижний Новгород, и Новосибирск, и Иркутск были, например, такими же, как в США Сан-Франциско, Чикаго или Хьюстон. Задача не в том, чтобы Москву уничтожить, а задача в том, чтобы у нас было два десятка таких городов, а еще лучше четыре десятка, сопоставимых с Москвой по притягательности. А в условиях супер-, гиперцентрализации это невозможно, потому что все ресурсы стягиваются сюда. И в этом тупик. Путинская модель суперцентрализации убивает долгосрочные демографические перспективы страны. Должно быть много локальных центров притяжения, и тогда пространство будет саморазвиваться.
– Нынешние начальники понимают трудности так же, как советские начальники, – что что-то неправильное происходит с Москвой. Она пухнет, остановить нельзя. А проблема заключается в том, что начальники все неправильно устроили. Они ищут решения таким образом, чтобы они стояли во главе процесса, а решения находятся как раз в другом месте. Там, где их во главе процесса нет. Но где есть нормальные человеческие интересы саморазвития территорий, которые осваиваются естественным рыночным образом по давно описанной специалистами по экономической географии схеме. Появляется рыночный центр, куда должны свозить товары. На этом месте растет город, появляется ратуша, появляется самоуправляемый какой-то бюргерский комитет.
– Да, выбирают шерифа. Это Магдебургское городское право. И получается город, который живет вечно, потому что в нем нуждается окружающее пространство. Если вы его уничтожите, он на этом месте опять возникнет, потому что окружающая территория в нем нуждается. А у нас города, особенно в советскую эпоху, строились по золотоордынскому принципу: где власть, там и город. Если хан ставил свою ставку в городе Сарае на берегу реки Волги, то туда стягивались дороги и караваны, потому что там надо платить пошлину, там надо получать ярлыки на дальнейшее движение. Умер хан – города нет. Пока вот эта советская модель управления страной из единого могучего центра будет жить в мозгах наших начальников, наша страна будет нищать, регионы будут стагнировать, а население будет убывать.
– А сколько вообще людей нам нужно?
– Например, Дмитрий Иванович Менделеев полагал, что должно быть больше 500 миллионов населения к 2000 году. При этом он исходил из довольно скромных темпов роста с поправками, считал в среднем 1,5 процента в год – притом что во времена НЭПа был рост 2,5 процента в год, или 3,5 миллиона, если в натуральных числах. Даже если исходить из таких скромных сдержанных оценок Менделеева, то в нынешних границах к 2000 году в России должно было бы быть, используя его формулу расчета, примерно 300 миллионов человек, а у нас сейчас ровно в два раза меньше.
Сравниваем с нашим классовым и геополитическим противником. Ровно на рубеже XIX и ХХ веков, 1900 год, в рамках современных границ США и РФ было примерно по 75 миллионов человек. Не во всей Российской империи, а в рамках современной границы России. Равные позиции в самом начале XX века. С тех пор в Америке 330 миллионов, у нас 145. Мы выросли в два раза, а американцы выросли в четыре с лишним. Вот вам и разница, вот вам то, что называется социокультурная конкуренция.
Я не хочу все свалить на Кремль. Они исходят из лучших побуждений. Они хотят, чтобы страна была богатая, а получается как всегда. Потому что подсознательно, никогда не говоря этого вслух, они боятся богатой страны. Богатые люди с независимым источником доходов будут голосовать так, как им сказал начальник по приводному способу голосования? Да никогда! Они будут голосовать так, как им нравится, – правильно, неправильно, за ЛДПР, за нацистов, за демократов, за кого хочешь. Для власти это страшно, потому что она теряет ощущение контроля. Пусть регионы и люди будут бедные, но послушные, а мы их будем кормить. Они будут с нашей ладошки клевать и нас слушаться. И вот это подсознательное гораздо важнее всех тех слов, которые нам произносят.
Возвращению учёных-эмигрантов в Россию противодействуют западные спецслужбы и отечественные чиновники
Мозги выносят!
В России начала действовать государственная программа возвращения на родину российских учёных, эмигрировавших в 90-е годы. Инициировал её председатель правительства Владимир Путин: именно он предложил руководству Российской академии наук (РАН) разработать и внедрить систему мер, которые не только приостановили бы утечку мозгов за рубеж, но и позволили бы вернуть цвет отечественной науки, оказавшийся в эмиграции. Недавно стартовал первый этап государственной программы репатриации учёных – беспрецедентный конкурс, по итогам которого Россия пригласит 100 именитых российских учёных из-за рубежа. Тем, кто из них согласится вернуться на родину, будет доверено руководство ведущими научными коллективами нашей страны.
В России начала действовать государственная программа возвращения на родину российских учёных, эмигрировавших в 90-е годы. Инициировал её председатель правительства Владимир Путин: именно он предложил руководству Российской академии наук (РАН) разработать и внедрить систему мер, которые не только приостановили бы утечку мозгов за рубеж, но и позволили бы вернуть цвет отечественной науки, оказавшийся в эмиграции. Недавно стартовал первый этап государственной программы репатриации учёных – беспрецедентный конкурс, по итогам которого Россия пригласит 100 именитых российских учёных из-за рубежа. Тем, кто из них согласится вернуться на родину, будет доверено руководство ведущими научными коллективами нашей страны. Система мер разрабатывается ни шатко ни валко: РАН от неё всячески дистанцируется, а всю ответственность взяли на себя неправительственные фонды, созданные российскими учёными с мировыми именами. Однако устроителей конкурса подстерегали неожиданные сложности: многие учёные столкнулись с серьёзным противодействием в тех странах, где они проживают в настоящее время. Некоторых попросту отказываются выпускать, на других давят психологически. Считалось, что такое возможно лишь в Советском Союзе, закрытом «железным занавесом», но на поверку оказывается, что Америка, Англия, Канада и Германия не горят желанием расставаться с талантливыми российскими учёными. Почему наших научных работников не пускают на родину, чем им при этом угрожают и какова будет их дальнейшая судьба, выяснял корреспондент «Нашей Версии».
Ещё примерно столько же уехали временно: формально они числятся за теми или иными отечественными институтами, но по факту постоянно работают за границей. В своей среде их называют «шаттлами» – космическими челноками. Профессор Сергей Егерев, долгие годы проработавший советником по науке у Бориса Ельцина, тоже оценивает численность российской научной диаспоры за рубежом примерно в 30 тыс. человек, но оговаривается: это-де «активное ядро», а уехавших учёных на самом деле гораздо больше.
Но есть и другие цифры: кандидат философских наук Владимир Лисичкин, занимавшийся проблемой «утечки мозгов» и опубликовавший на эту тему немало научных работ как в России, так и на Западе, утверждает, что «эмигрировали свыше полутора миллионов докторов и кандидатов наук». Цифра кажется фантастической, но западные эксперты оперируют именно этой статистикой. Лисичкин приводит и другую, не менее фантастическую цифру: на «утечке мозгов» Россия ежегодно теряет около
50 млрд. долларов. «Даже утечка капиталов не так разорила страну, как «утечка умов», – резюмирует Владимир Лисичкин. Понятно, почему глава правительства столько внимания уделяет проблеме возвращения наших лучших умов, – это вопрос не только национального престижа, но и элементарной экономической целесообразности.
Инициатива Владимира Путина, как ни странно, поначалу натолкнулась на стену глухого непонимания, причём по обе стороны границы. Ходили слухи, что один из руководителей Российской академии наук, лютый противник возвращения сбежавших на Запад учёных, якобы чинил препятствия для возвращенцев. В свою очередь, тормозил инициативу премьера и аппарат, так как формально не было отдано распоряжение проработать систему мер по возвращению на родину лучших российских умов.
Но куда хуже обстояло дело по ту сторону границы. Там сразу смекнули, что эмиграцию можно повернуть вспять. Тем более что многие уехавшие на Запад учёные не получили там обещанных лабораторий и должностей в научных центрах, оставаясь как бы на подхвате у менее талантливых коллег из местных. Они были бы не прочь вернуться на родину. Но им этого не позволили. Сперва началась кампания по промыванию мозгов. Её отголоском стала статья в русском «Ньюсуике». Там провели своё исследование, опросив 227 «крупнейших» русских учёных и составили рейтинг 50 якобы самых талантливых эмигрантов в пяти областях: биология, физика, химия, математика и геология. Затем учёным, попавшим в этот рейтинг, предложили высказаться на тему их отношения к инициативе Владимира Путина. Надо ли говорить, что все полсотни избранных высказались резко отрицательно?
Есть такой известный биолог Константин Северинов. Славен он тем, что обладает самым большим индексом цитируемости среди учёных-биологов, а этот самый индекс на Западе считается основным показателем успеха в научном мире. Так вот, менее чем три года назад Северинов одним из первых откликнулся на призыв Путина возвращаться в Россию. По возвращении он в какой-то умопомрачительно короткий срок защитил докторскую диссертацию и возглавил лабораторию в Институте молекулярной генетики РАН. Именно вокруг фигуры Северинова и начались спекуляции. Вначале русскоязычная пресса на Западе растиражировала историю о том, как Северинов якобы уже купил обратный билет из России по той причине, что его российская лаборатория перестала получать деньги по одному из научных грантов. «Не у всех есть такое же желание бороться с трудностями, как у Константина Северинова. Всё-таки обычно учёный приезжает, чтобы работать, а не бороться», – сетует доктор биологических наук Наталья Куприна из Национального института рака США.
Шли месяцы, учёный никуда не уезжал просто по той причине, что и не собирался. Тогда придумали другую историю: якобы у Северинова случилось столкновение во взглядах с руководством Академии наук и учёный стал «внутренним диссидентом». Её дезавуировал сам Северинов: «Может быть, это и корявая система, но существовать в ней всё равно придётся».
Вот только на Западе историю преподнесли совсем по-другому: «внутренний диссидент» Северинов «героически противостоит Академии наук». Мораль такова: задумаете вернуться в Россию – неизбежно столкнётесь с проблемами, как Северинов, и запроситесь назад, на Запад. Вот только далеко не все в эти враки поверили. И тогда в Америке, Канаде и Великобритании началась настоящая кампания по насильственному удержанию наших учёных. В ход пошли запугивания, шантаж и провокации.
Необходимо отметить, что параллельно с Россией кампанию по репатриации своих учёных не так давно начал и Китай. Там программа возвращения действует вполне успешно: за последние семь лет – а именно столько прошло с начала китайской репатриации – в страну вернулись порядка 200 тыс. учёных, которые работали в основном в Америке, Японии и Австралии. Возвращенцев, к слову, никак не мотивировали специально, просто каждый год государственные расходы на науку в Китае увеличивались на 20%, и в один прекрасный момент оказалось, что китайцам просто нет смысла уезжать в поисках более высокого материального уровня. Ведь зарплата у них в два раза превысила среднюю австралийскую и почти приблизилась к американской. Кроме того, учёных в Китае стимулируют большими гонорарами: за статью в научном журнале её автору платят порядка 3–7 тыс. долларов, за курс лекций – от 10 до 50 тысяч. В Америке столько получают только успешные, хорошо известные в своей среде научные работники.
Но если бы дело было только в наших чиновниках, вставляющих палки в колёса программе репатриации!
Нобелевского лауреата по физике Алексея Абрикосова, пожелавшего вернуться в Россию, долго и небезуспешно убеждали в том, что если он вдруг вернётся, то непременно ослепнет. Мол, в России нет специалистов, которым было бы по силам лечить глазное заболевание физика. Конечно же, это неправда, но 80-летнего учёного в конце концов удалось убедить сдать билеты в Москву. Другого великого физика, одного из создателей теории инфляционной Вселенной, Андрея Линде, который уже дал согласие перебраться в Россию и читать лекции в МГУ, запугивали тем, что, как только он сойдёт с трапа самолёта, ему суждено будет влачить жалкое существование на мизерные гонорары, а вернуться на Запад ему не позволят. В результате перепуганный учёный выдвинул новые условия своего возвращения, включавшие слишком высокий гонорар. Ещё изощрённее давят на малоизвестных учёных, специализирующихся на темах, смежных с вопросами вооружения, космоса и медицины.
Физиков Андрея Новицкого, Карима Касымова, Владимира Петрова буквально насильственно удерживают в Соединённых Штатах, обещая испортить им научную биографию. Биохимика Виталия Ляшковского несколько часов обрабатывали «люди в штатском» после того, как он заявил о своём желании уехать из США. В результате Ляшковский оказался в больничной палате с инфарктом.
Полгода назад при невыясненных обстоятельствах в Вашингтоне был убит профессор Андрей Горобец, довольно известный физик-ядерщик. Некоторое время назад Горобец заявил о желании вернуться в Россию, откуда он уехал в конце 90-х. Заявил довольно громко, было несколько публикаций в прессе: научный центр, в котором он работал, резко отказался финансировать его разработки, у профессора отняли лабораторию и стали всячески запугивать жену и взрослую дочь – обе они были американскими гражданками. Андрей Горобец молчать, разумеется, не стал, а поведал о давлении в газетах. В результате психологической обработки обе женщины отказались уехать в Россию вместе с профессором, и отъезд учёного таким образом оттягивался.
«С Андреем несколько раз встречались люди из ЦРУ, во всяком случае, он называл их так, когда рассказывал об этом мне, – говорит другой живущий в Америке физик из России, Арон Фридлянд. – Уговаривали не уезжать, угрожали тем, что растопчут его репутацию в учёном сообществе, не будут приглашать читать лекции и заблокируют печатание всех его научных работ. Но Андрей твёрдо решил уехать. Даже уговорил последовать за собой свою супругу и купил два билета на самолёт. И тут его убивают. При этом деталей убийства не знает никто, хотя прошло уже довольно много времени».
Возвращение учёных, безусловно, влетит нашей стране в копеечку. Но возвращение не только вопрос продвижения научной мысли, но ещё и вопрос государственного престижа. Да и российскому бюджету его поддержка вполне по силам, считает профессор Сергей Егерев. «Нужно тщательнее продумать условия финансирования, и мероприятия не будут слишком затратными, – поясняет Егерев. – Ежегодные расходы на сотню профессорских стипендий – порядка 1,3 млн. рублей каждая – были бы меньше, чем любой из 17 грантов, выданных ведущим российским университетам на национальные инновационные программы. Их суммы составили от полумиллиарда до миллиарда рублей. И на порядок меньше, чем расходы на создание каждого из двух «национальных университетов» с годовым бюджетом каждого в 1,5 млн. рублей».
Первые именитые возвращенцы, такие как Северинов или, скажем, биохимик Евгений Нудлер, вернулись, в общем-то, не за длинным рублём. К примеру, в России годовой бюджет Нудлера в два раза меньше, чем в Америке. Нудлер уехал из России 15 лет назад аспирантом биофака МГУ, теперь он учёный с мировым именем, профессор биохимии Нью-Йоркского университета.
В Москве он получил в управление лабораторию молекулярных механизмов старения и стал одним из 13 лауреатов NIH Director’s Pioneer Award – персонального гранта на пять лет размером 2,5 млн. долларов. Финансирование обеспечил российский фонд некоммерческих программ «Династия».
Условие фонда было одно: Нудлер непременно должен работать в Москве. Учёный согласился: «У нас нет своего помещения, у лаборатории нет научной базы, а исследования ведутся на базе нескольких российских институтов, – говорит Евгений Нудлер, – и вообще, в Америке лаборатория работала бы более эффективно, чем в России. В Москве можно купить любые реактивы и приборы, вот только на это уходит больше времени и денег, чем в Нью-Йорке».
Неправительственные фонды, подобные «Династии», по всей видимости, и возьмут на себя основную нагрузку по обеспечению репатриации российских учёных – пока в Министерстве образования и науки будут раздумывать, а нужна ли нам эта репатриация вообще. «Пока идея вернуть ведущих учёных с помощью целевых программ не находит поддержки у чиновников, – сетует исполнительный директор фонда «Династия»* Анна Пиотровская. – Они советуют подождать, когда исследователи сами потянутся домой. Но за это время научная школа может погибнуть безвозвратно. Произошла страшная вещь: нарушилась преемственность поколений. Старые профессора остались без учеников, а молодёжи не у кого учиться. Восполнить пробелы можно, только возвращая учёных. К тому же это уникальный случай, когда мы можем использовать знания, умения людей, в которых были вложены не наши деньги».
* Фонд некоммерческих программ «Династия» (фонд «Династия», фонд Дмитрия Зимина «Династия») внесен Минюстом в перечень НКО, выполняющих функции иностранного агента