апухтин год в монастыре читать

Год в монастыре

Год в монастыре. 24 декабря

Вос­тор­жен­ный канон Дамаскина
У все­нощ­ной сего­дня пели,
И уми­ле­нием душа была полна,
И чуд­ные слова мне душу разогрели.
«Вла­дыка в древ­но­сти чудесно спас народ,
Он волны осу­шил морские…»
О, верю, верю, Он и в наши дни придет
И чудеса свер­шит другие.
О, Боже! не народ – послед­ний из людей
Зовет Тебя, тос­кою смерт­ной полный.
В моей душе бушуют также волны
Вос­по­ми­на­ний и страстей.
О, осуши же их Своей могу­чей дланью!
Как солн­цем освети гре­хов­ных мыс­лей тьму.
О, сни­зойди к ничтож­ному созданью!
О, помоги неве­рью моему!

Год в монастыре. 11 января

Сего­дня сце­ною печальной
Весь мона­стырь взвол­но­ван был.
Есть послуш­ник у нас, по имени Кирилл.
При­шел он из Сибири дальней
Еще вес­ной и все при­влек сердца
Своею кро­то­стью и верой без предела.
Он сын един­ствен­ный бога­того купца,
Но верой пла­мен­ной душа его горела
От пер­вых дет­ских лет. Таил он мысль свою,
И вот одна­жды бро­сил дом, семью,
Оста­вивши письмо, что на слу­же­нье Богу
Ухо­дит он. Отец и мать
Чуть не сошли с ума; потом его искать
Отпра­ви­лись в без­вест­ную дорогу.
Семь меся­цев, влача томи­тель­ные дни,
По всем мона­сты­рям ски­та­лися они.
Вчера с надеж­дою последней
При­е­хали сюда, не зная ничего,
И нынче вдруг за ран­нею обедней
Уви­дели Кирюшу своего…

А мать мол­чала. Роб­кими глазами
Смот­рела то на сына, то на храм,
И зары­дала вдруг, при­пав к его ногам,
И таял белый снег под жгу­чими слезами.
Кирилл блед­нел, блед­нел; в душе его опять,
Каза­лось, пере­лом какой-то совершался,
Не выдер­жал и он: обняв отца и мать,
Запла­кал горько… но остался.
Так наша жизнь идет: везде борьба, разлад…
Кого ж Ты осу­дил, о пра­во­суд­ный Боже?
И правы ста­рики, и сын не виноват,
И долгу сво­ему игу­мен верен тоже…
Как раз­ре­шить вопрос? Что радость для одних,
Дру­гим – при­чина для страданья…
Решать я не могу задач таких…
Но только матери рыданья
Силь­ней всего зву­чат в ушах моих!

Год в монастыре. 2 февраля

Вто­рое фев­раля… О, вечер роковой,
В кото­рый все ушло: моя свобода,
И гор­дость сердца, и покой…
Бог знает почему – тому назад три года –
Забрел я к ней. Она была больна,
Но при­няла меня. До этих пор мы в свете
Встре­ча­лись часто с ней, и встречи эти
Меня порой лишали сна
И жгли тре­во­гою минутной,
Как бы пред­чув­ствием дале­ким… но пока
В душе то чув­ство жило смутно,
Как подо льдом живет бур­ли­вая река.
Она была больна, ее лицо горело,
И в лихо­ра­доч­ном огне
С такой реши­мо­стью, с такой отва­гой смелой
Глу­бо­кий взор ее сколь­зил по мне!
От белой лампы свет ложился так приветно;
Часы летели. Мы вдвоем,
Шутя, сме­ясь, бол­тали обо всем,
И тихий вечер канул незаметно.
А в сердце, как девя­тый вал,
Могу­чей стра­сти пыл и рос и поднимался,
Все поняла она, но я не понимал…
Не помню, как я с ней расстался,
Как вышел я в тумане на крыльцо…
Когда ж немая ночь пах­нула мне в лицо,
Я понял, что меня вле­чет неудержимо
К ее ногам… и в слад­ком забытьи
Вер­нулся я домой… о, мимо, мимо,
Вос­по­ми­на­ния мои!

Год в монастыре. 7 февраля

Зачем былого пыл тревожный
Ворвался вих­рем в жизнь мою
И раз­бу­дил неосторожно
В груди дре­мав­шую змею?
Она опять вон­зила в сердце жало,
По ста­рым ранам вьется и ползет,
И мучит, мучит, как бывало,
И мне молиться не дает.
А зав­тра пост. Дрожа от страха,
Впер­вые испо­ведь монаха
Я дол­жен Богу принести…
Пошли же, Гос­поди, мне силу на пути,
Дай мне источ­ник слез и чистые восторги,
Вручи мне креп­кое копье,
Кото­рым, как Свя­той Георгий,
Я б раз­да­вил про­шед­шее мое!

Год в монастыре. 9 февраля (Из Великого Канона)

Помощ­ник, Покро­ви­тель мой!
Явился Он ко мне, и я от мук избавлен,
Он Бог мой, славно Он прославлен,
И воз­несу Его я скорб­ною душой.
С чего начну свои опла­ки­вать деянья,
Какое положу начало для рыданья
О греш­ном, прой­ден­ном пути?
Но, Мило­сер­дый, Ты меня прости!
Душа несчаст­ная! Как Ева,
Полна ты страха и стыда…
Зачем, зачем, кос­нув­шись древа,
Вку­сила ты безум­ного плода?
Адам достойно изгнан был из рая
За то, что запо­ведь одну не сохранил;
А я какую кару заслужил,
Твои веле­нья вечно нарушая?
От юно­сти моей погряз­нул я в страстях,
Богат­ство рас­те­рял, как жал­кий расточитель,
Но не отринь меня, повер­жен­ного в прах,
Хоть при конце спаси меня, Спаситель!
Весь язвами и ранами покрыт,
Стра­даю я невыносимо;
Уви­девши меня, про­шел свя­щен­ник мимо
И отвер­нулся набож­ный левит…
Но Ты, извлек­ший мир из тьмы могильной,
О, сжалься надо мной! – мой бли­зится конец…
Как сына блуд­ного прими меня, Отец!
Спаси, спаси меня, Всесильный!

Год в монастыре. 13 февраля

Источник

«Год в монастыре» А. Апухтин

О, возврати мне вновь огонь и вдохновенье,
И светлую любовь недавней старины,
И наших первых встреч счастливое волненье,
И красотой твоей навеянные сны!

Останови на мне чарующие взоры,
Когда-то ласково встречавшие мой стих,
Дай мне услышать вновь былые разговоры,
Доверчивый рассказ надежд и дум твоих.

Опять настрою я ослабленную лиру,
Опять я жить начну, не мучась, но любя,
И пусть погибну я – но на прощанье миру
Хочу я бросить песнь, достойную тебя.

О, наконец! Из вражеского стана
Я убежал, израненный боец…
Из мира лжи, измены и обмана,
Полуживой, я спасся наконец!
В моей душе ни злобы нет, ни мщенья,
На подвиги и жертвы я готов…
Обитель мира, смерти и забвенья,
Прими меня под твой смиренный кров!

Последний день свободы, колебанья
Уж занялся над тусклою землей,
В последний раз любви воспоминанья
Насмешливо прощаются со мной.

А завтра я дрожащими устами
Произнесу монашества обет.
Я в Божий храм, сияющий огнями,
Войду босой и рубищем одет.

И над душой, как в гробе мирно спящей,
Волной неслышной время протечет,
И к смерти той, суровой, настоящей,
Не будет мне заметен переход.

По темной, узкой лестнице шагая,
С трудом спускался я… Но близок день:
Я встрепенусь и, посох свой роняя,
Сойду одну последнюю ступень.

Засни же, сердце! Молодости милой
Не поминай! Окончена борьба…
О Господи, теперь прости, помилуй
Мятежного, безумного раба!

Источник

Год в монастыре

Год в монастыре. 10 марта

Год в монастыре. 3 апреля

Хри­стос вос­крес! При­рода воскресает,
Бегут, шумят весен­ние ручьи,
И теп­лый вете­рок и нежит и ласкает
Глаза уста­лые мои.
Сего­дня к старцу Михаилу
Пошел я в скит на све­жую могилу.
Чудес­ный вечер был. Из церкви надо мной
Нес­лось пас­халь­ное, тор­же­ствен­ное пенье,
И пахло лада­ном, раз­ры­тою землей,
И все так звало жить, сулило воскресенье!
О, Боже! думал я, зачем том­люсь я тут?
Мне трид­цать лет, совсем здо­ров я телом,
И насла­жде­ние, и труд
Могли бы быть еще моим уделом,
А между тем я жал­кий труп душой.
Мне места в мире нет. Давно ли
Я пол­ной жиз­нью жил и гордо жаж­дал воли,
Наде­ялся на сча­стье и покой?
От тех надежд и тени не осталось,
И при­зрак юно­сти исчез…
А в церкви громко раздавалось:
«Хри­стос вос­крес! Хри­стос воскрес!»

Год в монастыре. 4 мая

Две ночи страш­ные один в тоске безгласной,
Не зная отдыха, ни сна,
Я про­си­дел у этого окна.
И тре­тья ночь прошла,
Чуть брез­жит день ненастный,
По небу тучи серые ползут.
Сей­час уда­рит коло­кол соборный,
По всем дорож­кам сада там и тут
Монахи мед­ленно в своей одежде черной,
Как при­ви­де­ния, идут.
И я туда пойду, попро­бую забыться,
Попро­бую унять бушу­ю­щую страсть,
К ногам Спа­си­теля упасть
И долго пла­кать и молиться!

Год в монастыре. 28 мая

Год в монастыре. 25 сентября

Как на ста­рин­ного, поки­ну­того друга
Смотрю я на тебя, забы­тая тетрадь!
Четыре месяца в том­ле­нии недуга
Не мог тебе я душу поверять.
За дерз­кие слова, за ропот мой греховный
Гос­подь достойно пока­рал меня:
Раз летом иноки на паперти церковной
Меня нашли с вос­хо­дом дня
И в келью при­несли. Я помню, что сначала
Болезнь меня без­жа­лостно терзала.
То гвоздь неснос­ный, муча по ночам,
В моем мозгу пылав­шем шевелился,
То мне каза­лось, что какой-то храм
С колон­нами ко мне на грудь валился;
И горем я, и жаж­дой был томим.
Потом утихла боль, про­шли порывы горя,
И я без­гла­сен, недвижим
Лежал на дне неве­до­мого моря.
Среди туман­ной, веч­ной мглы
Я видел только волн движенье,
И были волны те так мягки и теплы,
Так нежило меня прикосновенье
Их тон­ких струй. Осо­бенно одна
Была хоро­шая, горя­чая волна.
Я ждал ее. Я часто издалека
Сле­дил, как шла она высо­кою стеной,
И раз­би­ва­лась надо мной,
И в кровь мою вли­ва­лася глубоко.
Нередко про­буж­дался я от сна,
И жутко было мне, и ночь была черна;
Тогда, неволь­ным стра­хом полный,
Спе­шил я вновь забыться сном,
И снова я лежал на дне морском,
И снова вкруг меня кати­лись волны, волны…
Одна­жды я проснулся, и ясней
Во мне яви­лося сознанье,
Что я еще живу среди людей
И обре­чен на преж­нее страданье.
Какой тос­кой заныла грудь,
Как пока­зался мне ужа­сен мир холодный,
И жад­ным взо­ром я искал чего-нибудь,
Чтоб пре­кра­тить мой век бесплодный…
Вдруг образ матери передо мной предстал,
Давно забы­тый образ. В колыбели
Меня, каза­лось, чьи-то руки грели,
И чей-то голос тихо напевал:

«Дитя мое, с тех пор как в гробе тесном
Навек меня зарыли под землей,
Моя душа, живя в краю небесном,
Незри­мая, везде была с тобой.
Сле­пая ль страсть твой разум омрачала,
Обида ли тер­зала в тишине,
Я знала все, я все тебе прощала,
Я пла­кала с тобой наедине.
Когда ж к тебе тол­пой нес­лися грезы
И мир дре­мал, в раз­ду­мье погружен,
Я с глаз твоих све­вала молча слезы
И тихо улы­ба­лася сквозь сон.
И в этот час одна я видеть смела,
Как сердце раз­ры­ва­ется твое…
Но я сама любила и терпела,
Сама жила, – терпи, дитя мое!»

И я терплю и вяну. Дни, недели
Гурь­бою скуч­ной пролетели.
Умру ли я, иль нет, – мне все равно.
Жела­нья тонут в мерт­вен­ном покое.
И рав­но­ду­шие тупое
В груди оста­лося одно.

Год в монастыре. 6 ноября

Послед­ний день сво­боды, колебанья
Уж занялся над туск­лою землей,
В послед­ний раз любви воспоминанья
Насмеш­ливо про­ща­ются со мной.

А зав­тра я дро­жа­щими устами
Про­из­несу мона­ше­ства обет.
Я в Божий храм, сия­ю­щий огнями,
Войду босой и руби­щем одет.

И над душой, как в гробе мирно спящей,
Вол­ной неслыш­ной время протечет,
И к смерти той, суро­вой, настоящей,
Не будет мне заме­тен переход.

По тем­ной, узкой лест­нице шагая,
С тру­дом спус­кался я… Но бли­зок день:
Я встре­пе­нусь и, посох свой роняя,
Сойду одну послед­нюю ступень.

Источник

Год в монастыре

Посвящение. К «Году в монастыре»

О, воз­врати мне вновь огонь, и вдохновенье,
И свет­лую любовь недав­ней старины,
И наших пер­вых встреч счаст­ли­вое волненье,
И кра­со­той твоей наве­ян­ные сны!
Оста­нови на мне чару­ю­щие взоры,
Когда-то лас­ково встре­чав­шие мой стих,
Дай мне услы­шать вновь былые разговоры,
Довер­чи­вый рас­сказ надежд и дум твоих.
Опять настрою я ослаб­лен­ную лиру,
Опять я жить начну, не мучась, но любя,
И пусть погибну я – но на про­ща­нье миру
Хочу я бро­сить песнь, достой­ную тебя.

Год в монастыре. 16 ноября

Игу­мен при­зы­вал меня. Он важен,
Но обхо­ди­те­лен; радушно заявил,
Что я к мона­стырю уж «при­ука­жен»,
И ками­лав­кою меня благословил.
Затем ска­зал: «Ты будешь в послушаньи
У старца Миха­ила. Он стоит
Как некий столб меж нас, им наш укра­шен скит,
И он у всех в вели­ком почитаньи.
Все помыслы ему ты дол­жен открывать
И испол­нять без­ро­потно веленья,
Да сни­зой­дет к тебе Гос­подня благодать
И да обря­щешь путь спасенья!»

Итак, свер­ши­лось: я монах
И в пер­вый раз в своей одежде новой
Ко все­нощ­ной пошел. В ребя­че­ских мечтах
Мне так пле­ни­тельно зву­чало это слово,
И раем мона­стырь казался мне тогда.
Потом я в омут жизни окунулся
И веру поте­рял… Но вот про­шли года,-
И к дет­ским гре­зам снова я вернулся.

Год в монастыре. 1 декабря

Уж две недели я живу в монастыре
Среди мол­ча­ния и тишины глубокой.
Наш мона­стырь построен на горе
И обне­сен огра­дою высокой.
Из башни летом вид чудес­ный, говорят,
На даль­ние леса, озера и селенья;
Меж кельями раз­бро­сан­ными – сад,
Где мно­же­ство цве­тов и ред­кие растенья
(Цве­тами мона­стырь наш сла­вился давно).
Вес­ной в нем рай зем­ной, но ныне
Глу­бо­ким сне­гом все занесено,
Все кажется мне белою пустыней,
И только куполы церквей
Свер­кают золо­том над ней.
Направо от ворот, вблизи собора,
Из-за дерев едва видна,
Моя ютится келья в два окна.
При­манки мало в ней для сует­ного взора:
Доща­тая кро­вать, покры­тая ковром,
Два стула кожа­ных, меж окон стол дубовый
И полка книг цер­ков­ных над столом;
В киоте лик Хри­ста, на Нем венец терновый.

Год в монастыре. 10 декабря

День зна­ме­на­тель­ный, и как бы я его
Мог опи­сать, когда бы был поэтом!
По при­ка­за­нью старца моего
Поехал я рубить дрова с рассветом
В сос­но­вый бор. Я помню, в пер­вый раз
Я про­ез­жал его, томим тяже­лой думой;
Октябрь­ский серый вечер гас,
И лес казался мне моги­лою угрюмой:
Так был тогда он мра­чен и уныл!
Теперь блес­нул он мне кра­сою небывалой.
В вос­торге, как ребе­нок малый,
Я вежды широко раскрыл.
Покрыта пар­че­вым бле­стя­щим одеяньем,
Сто­яла предо мной гигант­ская сосна;
Кру­гом глу­бо­кая такая тишина,
Что нару­шать ее боялся я дыханьем.
Дере­вья строй­ные, как небеса светлы,
Вели, каза­лось, в глубь сереб­ря­ного сада,
И хло­пья снеж­ные, пуши­сты, тяжелы,
Повисли на вет­вях, как гроз­дья винограда.
И долго я стоял без мыс­лей и без слов…
Когда же топора впер­вые звук раздался,
Весь лес заго­во­рил, зато­пал, засмеялся
Как бы от тысячи неви­ди­мых шагов.
А щеки мне щипал мороз сердитый,
И я рубил, рубил, один в глуши лесной…
К полу­дню воз­вра­тился я домой
Уста­лый, инеем покрытый.
О, нико­гда, мои друзья,
Так не был весел и дово­лен я
На ваших сход­ках монотонных
И на цини­че­ских пирах,
На ваших рау­тах игриво-похоронных,
На ваших скуч­ных пикниках!

Год в монастыре. 12 декабря

Год в монастыре. 20 декабря

Увы! меня открыли! Пишет брат,
Что всюду о моем побеге говорят,
Что все сме­ются до упаду,
Что бас­ней города я стал, к стыду друзей,
И про­сит пре­кра­тить скорей
Мою, как гово­рит он, «еска­паду».
Я басня города! Не все ли мне равно?
В дале­кой, ран­ней юно­сти, бывало,
Боялся я того, что может быть смешно,
Но это чув­ство скоро миновало.
Теперь, когда с людьми все связи порваны,
Как сами мне они и жалки, и смешны!
Мне дела нет до мне­нья света,
Но мне­ние одно хотел бы я узнать…
Что гово­рит она? Впер­вые слово это
Я заношу в завет­ную тетрадь…
Ее не назвал я… но что-то
Коль­нуло сердце, как ножом.
Ужель ничем, ничем: ни труд­ною работой,
Ни дол­гою молит­вой, ни постом
Из сердца вырвать не придется
Вос­по­ми­на­ний роковых?
Оно, как прежде, ими бьется,
Они и в снах, и в помыс­лах моих,
Смешно же лгать перед самим собою…
Но этих помыс­лов я старцу не открою!

Источник

Год в монастыре

Отрывки из дневника

О, возврати мне вновь огонь и вдохновенье,
И светлую любовь недавней старины,
И наших первых встреч счастливое волненье,
И красотой твоей навеянные сны!

Останови на мне чарующие взоры,
Когда-то ласково встречавшие мой стих,
Дай мне услышать вновь былые разговоры,
Доверчивый рассказ надежд и дум твоих.

Опять настрою я ослабленную лиру,
Опять я жить начну, не мучась, но любя,
И пусть погибну я – но на прощанье миру
Хочу я бросить песнь, достойную тебя.

О, наконец! Из вражеского стана
Я убежал, израненный боец…
Из мира лжи, измены и обмана,
Полуживой, я спасся наконец!
В моей душе ни злобы нет, ни мщенья,
На подвиги и жертвы я готов…
Обитель мира, смерти и забвенья,
Прими меня под твой смиренный кров!

Игумен призывал меня. Он важен,
Но обходителен; радушно заявил,
Что я к монастырю уж «приукажен»,
И камилавкою меня благословил.
Затем сказал: «Ты будешь в послушанье
У старца Михаила. Он стоит
Как некий столб меж нас, им наш украшен скит
И он у всех в великом почитанье.
Все помыслы ему ты должен открывать
И исполнять безропотно веленья,
Да снизойдет к тебе господня благодать
И да обрящешь путь спасенья!»

Итак, свершилось: я монах!
И в первый раз в своей одежде новой
Ко всенощной пошел. В ребяческих мечтах
Мне так пленительно звучало это слово,
И раем монастырь казался мне тогда.
Потом я в омут жизни окунулся
И веру потерял… Но вот прошли года –
И к детским грезам снова я вернулся

Уж две недели я живу в монастыре
Среди молчания и тишины глубокой.
Наш монастырь построен на горе
И обнесен оградою высокой.
Из башни летом вид чудесный, говорят,
На дальние леса, озера и селенья;
Меж кельями разбросанными – сад,
Где множество цветов и редкие растенья
(Цветами монастырь наш славился давно)
Весной в нем рай земной, но ныне
Глубоким снегом всё занесено,
Всё кажется мне белою пустыней,
И только куполы церквей
Сверкают золотом над ней.
Направо от ворот, вблизи собора,
Из-за дерев едва видна,
Моя ютится келья в два окна.
Приманки мало в ней для суетного взора:
Дощатая кровать, покрытая ковром,
Два стула кожаных, меж окон стол дубовый
И полка книг церковных над столом;
В киоте лик Христа, на нем венец терновый.

День знаменательный, и как бы я его
Мог описать, когда бы был поэтом!
По приказанью старца моего
Поехал я рубить дрова с рассветом
В сосновый бор. Я помню, в первый раз
Я проезжал его, томим тяжелой думой;
Октябрьский серый вечер гас,
И лес казался мне могилою угрюмой –
Так был тогда он мрачен и уныл!
Теперь блеснул он мне краоою небывалой.
В восторге, как ребенок малый,
Я вежды широко раскрыл.
Покрыта парчевым блестящим одеяньем,
Стояла предо мной гигантская сосна;
Кругом глубокая такая тишина,
Что нарушать ее боялся я дыханьем.
Деревья стройные, как небеса светлы,
Вели, казалось, в глубь серебряного сада,
И хлопья снежные, пушисты, тяжелы,
Повисли на ветвях, как гроздья винограда.
И долго я стоял без мыслей и без слов…
Когда же топора впервые звук раздался,
Весь лес заговорил, затопал, засмеялся
Как бы от тысячи невидимых шагов.
А щеки мне щипал мороз сердитый,
И я рубил, рубил, один в глуши лесной…
К полудню возвратился я домой
Усталый, инеем покрытый.
О, никогда, мои друзья,
Так не был весел и доволен я
На ваших сходках монотонных
И на цинических пирах,
На ваших раутах игриво-похоронных,
На ваших скучных пикниках

Неверие мое меня томит и мучит,
Я слепо верить не могу.
Пусть разум веры враг и нас лукаво учит,
Но нехотя внимаю я врагу.
Увы, заблудшая овца я в божьем стаде…
Наш ризничий – известный Варлаам –
Читал сегодня проповедь об аде.
Подробно, радостно, как будто видел сам,
Описывал, что делается там:
И стоны грешников, молящих о пощаде,
И совести, и глаз, и рук, и ног
Разнообразные страданья…
Я заглушить в душе не мог негодованья.
Ужели правосудный Бог
За краткий миг грехопаденья
Нас мукой вечною казнит?
И вечером побрел я в скит,
Чтоб эти мысли и сомненья
Поведать старцу. Старец Михаил
Отчасти только мне сомненья разрешил.
Он мне сказал, что, верно, с колыбели
Во мне все мысли грешные живут,
Что я смердящий пес и дьявольский сосуд…
Да, помыслы мои успеха не имели!

Увы, меня открыли! Пишет брат,
Что всюду о моем побеге говорят,
Что все смеются до упаду,
Что басней города я стал, к стыду друзей,
И просит прекратить скорей
Мою, как говорит он, «ескападу».
Я басня города! Не всё ли мне равно?
В далекой, ранней юности, бывало,
Боялся я того, что может быть смешно,
Но это чувство скоро миновало.
Теперь, когда с людьми все связи порваны,
Как сами мне они и жалки, и смешны!
Мне дела нет до мненья света,
Но мнение одно хотел бы я узнать…
Что говорит она? Впервые слово это
Я заношу в заветную тетрадь…
Ее не назвал я… но что-то
Кольнуло сердце, как ножом.
Ужель ничем, ничем: ни трудною работой,
Ни долгою молитвой, ни постом
Из сердца вырвать не придется
Воспоминаний роковых?
Оно, как прежде, ими бьется,
Они и в снах, и в помыслах моих,
Смешно же лгать перед самим собою…
Но этих помыслов я старцу не открою!

Восторженный канон Дамаскина
У всенощной сегодня пели,
И умилением душа была полна,
И чудные слова мне душу разогрели.
«Владыка в древности чудесно спас народ,
Он волны осушил морские…»
О, верю, верю, он и в наши дни придет
И чудеса свершит другие.
О Боже! не народ – последний из людей
Зовет Тебя, тоскою смертной полный…
В моей душе бушуют также волны
Воспоминаний и страстей.
О, осуши же их своей могучей дланью!
Как солнцем, освети греховных мыслей тьму…
О, снизойди к ничтожному созданью!
О, помоги неверью моему!

На монастырской башне полночь бьет,
И в бездну падает тяжелый, грустный год.
Я с ним простился тихо, хладнокровно,
Один в своем углу: всё спит в монастыре.
У нас и службы нет церковной,
Здесь Новый год встречают в сентябре.
В миру, бывало, я, в гостиной шумной стоя,
Вел тихий разговор с судьбой наедине.
Молил я счастия – теперь молю покоя…
Чего еще желать, к чему стремиться мне?
А год тому назад… Мы были вместе с нею,
Как будущее нам казалося светло,
Как сердце жгла она улыбкою своею,
Как платье белое к ней шло!

Сегодня сценою печальной
Весь монастырь взволнован был.
Есть послушник у нас, по имени Кирилл.
Пришел он из Сибири дальной
Еще весной и все привлек сердца
Своею кротостью и верой без предела.
Он сын единственный богатого купца,
Но верой пламенной душа его горела
От первых детских лет. Таил он мысль свою,
И вот однажды бросил дом, семью,
Оставивши письмо, что на служенье Богу
Уходит он. Отец и мать
Чуть не сошли с ума; потом его искать
Отправились в безвестную дорогу.
Семь месяцев, влача томительные дни,
По всем монастырям скиталися они.
Вчера с надеждою последней
Приехали сюда, не зная ничего,
И нынче вдруг за раннею обедней
Увидели Кирюшу своего…

Вся братия стояла у собора,
Кирилл молчал, не поднимая взора.
Отец – осанистый, седой как лунь старик –
Степенно начал речь, но стольких впечатлений
Не вынесла душа: он головой поник
И стал пред сыном на колени.
Он заклинал его Христом
Вернуться снова в отчий дом,
Он говорил, как жизнь ему постыла…
«На что богатства мне? Кому их передать?
Кирюша, воротись! Возьмет меня могила –
Опять придешь сюда: тебе недолго ждать!»
Игумен отвечал красноречиво, ясно,
Что это благодать, а не напасть,
Что горевать отцу напрасно,
Что сын его избрал благую часть,
Что он грехи отцовские замолит,
Что тяжело идти от света в тьму,
Что, впрочем, он его остаться не неволит:
«Пускай решает сам по сердцу своему!»
А мать молчала. Робкими глазами
Смотрела то на сына, то на храм,
И зарыдала вдруг, припав к его ногам,
И таял белый снег под жгучими слезами.
Кирилл бледнел, бледнел; в душе его опять,
Казалось, перелом какой-то совершался,
Не выдержал и он: обняв отца и мать,
Заплакал горько… но остался.
Так наша жизнь идет: везде борьба, разлад…
Кого ж ты осудил, о правосудный Боже?
И правы старики, и сын не виноват,
И долгу своему игумен верен тоже…
Как разрешить вопрос? Что радость для одних,
Другим – причина для страданья…
Решать я не могу задач таких…
Но только матери рыданья
Сильней всего звучат в ушах моих!

Второе февраля… О, вечер роковой,
В который все ушло: моя свобода,
И гордость сердца, и покой…
Бог знает почему – тому назад три года –
Забрел я к ней. Она была больна,
Но приняла меня. До этих пор мы в свете
Встречались часто с ней, и встречи эти
Меня порой лишали сна
И жгли тревогою минутной,
Как бы предчувствием далеким… но пока
В душе то чувство жило смутно,
Как подо льдом живет бурливая река.
Она была больна, ее лицо горело,
И в лихорадочном огне
С такой решимостью, с такой отвагой смелой
Глубокий взор ее скользил по мне!
От белой лампы свет ложился так приветно;
Часы летели. Мы вдвоем,
Шутя, смеясь, болтали обо всем,
И тихий вечер канул незаметно.
А в сердце, как девятый вал,
Могучей страсти пыл и рос и поднимался,
Все поняла она, но я не понимал…
Не помню, как я с ней расстался,
Как вышел я в тумане на крыльцо…
Когда ж немая ночь пахнула мне в лицо,
Я понял, что меня влечет неудержимо
К ее ногам… и в сладком забытьи
Вернулся я домой… о, мимо, мимо,
Воспоминания мои!

Зачем былого пыл тревожный
Ворвался вихрем в жизнь мою
И разбудил неосторожно
В груди дремавшую змею?
Она опять вонзила в сердце жало,
По старым ранам вьется и ползет,
И мучит, мучит, как бывало,
И мне молиться не дает.
А завтра пост. Дрожа от страха,
Впервые исповедь монаха
Я должен Богу принести…
Пошли же, Господи, мне силу на пути,
Дай мне источник слез и чистые восторги,
Вручи мне крепкое копье,
Которым, как Святой Георгий,
Я б раздавил прошедшее мое!

(Из Великого Канона)

Помощник, Покровитель мой!
Явился Он ко мне, и я от мук избавлен,
Он Бог мой, словно Он прославлен,
И вознесу Его я скорбною душой.

С чего начну свои оплакивать деянья,
Какое положу начало для рыданья
О грешном, пройденном пути?
Но, Милосердый, Ты меня прости!

Душа несчастная! Как Ева,
Полна ты страха и стыда…
Зачем, зачем, коснувшись древа,
Вкусила ты безумного плода?

Адам достойно изгнан был из рая
За то, что заповедь одну не сохранил:
А я какую кару заслужил,
Твои веленья вечно нарушая?

От юности моей погрязнул я в страстях,
Богатство растерял, как жалкий расточитель,
Но не отринь меня, поверженного в прах,
Хоть при конце спаси меня, Спаситель!

Весь язвами и ранами покрыт,
Страдаю я невыносимо;
Увидевши меня, прошел священник мимо
И отвернулся, набожный левит…

Но Ты, извлекший мир из тьмы могильной,
О, сжалься надо мной! – мой близится конец…
Как сына блудного прими меня, Отец!
Спаси, спаси меня, Всесильный!

Труды говения я твердо перенес,
Господь послал мне много теплых слез
И покаянья искреннее слово…
Но нынче – в день причастия святого, –
Когда к часам я шел в собор,
Передо мною женщина входила…
Я задрожал, как лист, вся кровь во мне застыла,
О, Боже мой! она. Упорный, долгий взор
Ее заставил оглянуться.
Нет, обманулся я. Как мог я обмануться?
И сходства не было: ее походка, рост –
И только… Но с тех пор я исповедь и пост –
Все позабыл, молиться я не смею,
Покинула меня святая благодать,
Я снова полон только ею,
О ней лишь я могу и думать и писать!
Два месяца безоблачного счастья!
Пусть невозвратно канули они,
Но как не вспомянуть в печальный день ненастья
Про теплые, про солнечные дни?
Потом пошли язвительные споры,
Пошел обидный, мелочный разлад,
Обманов горьких длинный ряд,
Ничем не вызванные ссоры…
В угоду ей я стал рабом,
Я поборол в себе и ревность, и желанья;
Безропотно сносил, когда с моим врагом
Она спешила на свиданье.
Но этим я не мог ее смягчить…
С каким рассчитанным стараньем
Умела мне она всю душу истомить
То жестким словом, то молчаньем!
И часто я хотел ей в сердце заглянуть;
В недоуменьи молчаливом
Смотрел я на нее, надеясь что-нибудь
Прочесть в лице ее красивом.
Но я не узнавал в безжалостных чертах
Черты, что были мне так дороги и милы;
Они в меня вселяли только страх…
Два года я терпел и мучился в цепях,
Но наконец терпеть не стало силы…
Я убежал…
Мне монастырь святой
Казался пристанью надежной,
Расстаться надо мне и с этою мечтой!
Напрасно переплыл я океан безбрежный,
Напрасно мой челнок от грозных спасся волн, –
На камни острые наткнулся он нежданно,
И хлынула вода, и тонет бедный челн
В виду земли обетованной.

Христос воскрес! Природа воскресает,
Бегут, шумят весенние ручьи,
И теплый ветерок и нежит и ласкает
Глаза усталые мои.
Сегодня к старцу Михаилу
Пошел я в скит на свежую могилу.
Чудесный вечер был. Из церкви надо мной
Неслось пасхальное, торжественное пенье,
И пахло ладаном, разрытою землей,
И все так звало жить, сулило воскресенье!
О, Боже! думал я, зачем томлюсь я тут?
Мне тридцать лет, совсем здоров я телом,
И наслаждение, и труд
Могли бы быть еще моим уделом,
А между тем я жалкий труп душой.
Мне места в мире нет. Давно ли
Я полной жизнью жил и гордо жаждал воли,
Надеялся на счастье и покой?
От тех надежд и тени не осталось,
И призрак юности исчез…
А в церкви громко раздавалось:
«Христос воскрес! Христос воскрес!»

«Она была твоя!» – шептал мне вечер мая,
Дразнила долго песня соловья,
Теперь он замолчал, и эта ночь немая
Мне шепчет вновь: «Она была твоя!»
Как листья тополей в сияньи серебристом,
Мерцает прошлое, погибшее давно;
О нем мне говорят и звезды в небе чистом,
И запах резеды, ворвавшийся в окно.
И некуда бежать, и мучит ночь немая,
Рисуя милые, знакомые черты…
О незабвенная, о вечно дорогая,
Откликнись, отзовись, скажи мне: где же ты?
Вот видишь: без тебя мне жить невыносимо,
Я изнемог, я выбился из сил;
Обиды, горе, зло – я все забыл, простил,
Одна любовь во мне горит неугасимо!
Дай подышать с тобой мне воздухом одним,
Откликнись, отзовись, явись хоть на мгновенье,
А там пускай опять хоть годы заточенья
С могильным холодом своим!

Две ночи страшные один в тоске безгласной,
Не зная отдыха, ни сна,
Я просидел у этого окна.
И третья ночь прошла, чуть брезжит день ненастный,
По небу тучи серые ползут.
Сейчас ударит колокол соборный,
По всем дорожкам сада там и тут
Монахи медленно в своей одежде черной,
Как привидения, идут.
И я туда пойду, попробую забыться,
Попробую унять бушующую страсть,
К ногам Спасителя упасть
И долго плакать и молиться!

Как на старинного, покинутого друга
Смотрю я на тебя, забытая тетрадь!
Четыре месяца в томлении недуга
Не мог тебе я душу поверять.
За дерзкие слова, за ропот мой греховный
Господь достойно покарал меня:
Раз летом иноки на паперти церковной
Меня нашли с восходом дня
И в келью принесли. Я помню, что сначала
Болезнь меня безжалостно терзала.
То гвоздь несносный, муча по ночам,
В моем мозгу пылавшем шевелился,
То мне казалось, что какой-то храм
С колоннами ко мне на грудь валился;
И горем я, и жаждой был томим.
Потом утихла боль, прошли порывы горя,
И я безгласен, недвижим
Лежал на дне неведомого моря.
Среди туманной, вечной мглы
Я видел только волн движенье,
И были волны те так мягки и теплы,
Так нежило меня прикосновенье
Их тонких струй. Особенно одна
Была хорошая, горячая волна.
Я ждал ее. Я часто издалека
Следил, как шла она высокою стеной,
И разбивалась надо мной,
И в кровь мою вливалася глубоко.
Нередко пробуждался я от сна,
И жутко было мне, и ночь была черна;
Тогда, невольным страхом полный,
Спешил я вновь забыться сном,
И снова я лежал на дне морском,
И снова вкруг меня катились волны, волны…
Однажды я проснулся, и ясней
Во мне явилося сознанье,
Что я еще живу среди людей
И обречен на прежнее страданье.
Какой тоской заныла грудь,
Как показался мне ужасен мир холодный,
И жадным взором я искал чего-нибудь,
Чтоб прекратить мой век бесплодный…
Вдруг образ матери передо мной предстал,
Давно забытый образ. В колыбели
Меня, казалось, чьи-то руки грели,
И чей-то голос тихо напевал:

«Дитя мое, с тех пор как в гробе тесном
Навек меня зарыли под землей,
Моя душа, живя в краю небесном,
Незримая, везде была с тобой.

Слепая ль страсть твой разум омрачала,
Обида ли терзала в тишине,
Я знала все, я все тебе прощала,
Я плакала с тобой наедине.

Когда ж к тебе толпой неслися грезы
И мир дремал, в раздумье погружен,
Я с глаз твоих свевала молча слезы
И тихо улыбалася сквозь сон.

И в этот час одна я видеть смела,
Как сердце разрывается твое…
Но я сама любила и терпела,
Сама жила, – терпи, дитя мое!»

И я терплю и вяну. Дни, недели
Гурьбою скучной пролетели.

Умру ли я, иль нет, – мне все равно.
Желанья тонут в мертвенном покое.
И равнодушие тупое
В груди осталося одно.

Последний день свободы, колебанья
Уж занялся над тусклою землей,
В последний раз любви воспоминанья
Насмешливо прощаются со мной.

А завтра я дрожащими устами
Произнесу монашества обет.
Я в Божий храм, сияющий огнями,
Войду босой и рубищем одет.

И над душой, как в гробе мирно спящей,
Волной неслышной время протечет,
И к смерти той, суровой, настоящей,
Не будет мне заметен переход.

По темной, узкой лестнице шагая,
С трудом спускался я… Но близок день:
Я встрепенусь и, посох свой роняя,
Сойду одну последнюю ступень.

Засни же, сердце! Молодости милой
Не поминай! Окончена борьба…
О Господи, теперь прости, помилуй
Мятежного, безумного раба!

В тот же день вечером

Она меня зовет! Как с неба гром нежданный
Среди холодного и пасмурного дня,
Пять строк ее письма упали на меня…
Что это? Бред иль сон несбыточный и странный?
Пять строк всего… но сотни умных книг
Сказали б меньше мне. В груди воскресла сила,
И радость страшная, безумная на миг
Всего меня зажгла и охватила!
О да, безумец я! Что ждет меня? Позор!
Не в силах я обдумывать решенья:
Ей жизнь моя нужна, к чему же размышленья?
Когда уйдет вся братия в собор,
Я накануне постриженья
Отсюда убегу, как вор,
Погоню слышащий, дрожащий под ударом…
А завтра иноки начнут меня судить,
И будет важно им игумен говорить:
«Да, вы его чуждалися недаром!
Как хищный волк он вторгся к нам,
В обитель праведную Божью;
Своей кощунственною ложью
Он осквернил Господний храм!»
Нет, верьте: не лгала душа моя больная,
Я оставляю здесь правдивый мой дневник,
И, может быть, хотя мой грех велик,
Меня простите вы, его читая.
А там что ждет меня? Собранье палачей,
Ненужные слова, невольные ошибки,
Врагов коварные улыбки
И шутки плоские друзей.
Довольно неудач и прежде рок суровый
Мне сеял на пути: смешон я в их глазах;
Теперь у них предлог насмешки новый:
Я – неудавшийся монах!
А ты, что скажешь ты, родная, дорогая?
Ты засмеешься ли, заплачешь надо мной,
Или, по-прежнему, терзая,
Окутаешь себя корою ледяной?
Быть может, вспомнишь ты о счастье позабытом,
И жалость робким, трепетным лучом
Проснется в сердце молодом…
Нет, в этом сердце, для меня закрытом,
Не шевельнется ничего…
Но жизнь моя нужна, разгадка в этом слове –
Возьми ж ее с последней каплей крови,
С последним стоном сердца моего!
Как вольный мученик иду я на мученье,
Тернистый путь не здесь, а там:
Там ждет меня иное отреченье,
Там ждет меня иной, бездушный храм!
Прощай же, тихая, смиренная обитель!
По миру странствуя, тоскуя и любя,
Преступный твой беглец, твой мимолетный житель
Не раз благословит, как родину, тебя!
Прощай, убогая, оплаканная келья,
Где год тому назад с надеждою такой
Справлял я праздник новоселья,
Где думал отдохнуть усталою душой!
Хотелось бы сказать еще мне много, много
Того, что душу жгло сомненьем и тревогой,
Что в этот вечно памятный мне год
Обдумал я в тиши уединенья…
Но некогда писать, мне дороги мгновенья:
Скорее в путь! Она меня зовет!

Источник